— Ты что, совсем с ума сошла?! Верни мои вещи немедленно!
Марина стояла на пороге и не узнавала собственную квартиру. Всё, что она привезла сюда после свадьбы — её любимое кресло с голубой обивкой, торшер с хрустальными подвесками, который достался ей от бабушки, даже небольшой комод с резными ручками — всё это теперь было аккуратно сложено в картонные коробки прямо посреди прихожей. Коробки стояли ровными рядами, как гробы на кладбище. На каждой из них синим маркером было выведено одно слово: «Марина».
Свекровь сидела на диване, который когда-то принадлежал Марине, и спокойно допивала чай из чашки, которая тоже была Марининой. Людмила Васильевна не торопилась отвечать. Она неспешно поставила чашку на блюдце, вытерла губы салфеткой и только потом подняла на невестку свой взгляд. Холодный, оценивающий взгляд хозяйки, которая разглядывает незваную гостью.
— Какие твои вещи, Мариночка? — голос свекрови был мягким, почти ласковым, но каждое слово капало, как кислота. — Это квартира моего сына. Я прописана здесь с рождения Димы. А ты кто такая? Временная жилица?
Марина почувствовала, как её бросило в жар. Она прожила здесь три года. Три года после свадьбы она обустраивала эту однокомнатную квартиру, превращала её из холостяцкого логова в уютное семейное гнездо. Она сама клеила обои, выбирала шторы, таскала тяжёлые сумки из магазина, готовила, убирала. А свекровь приезжала раз в месяц на выходные «проведать сыночка» и всякий раз находила что-то, к чему можно придраться.
Сегодня утром Марина ушла на работу, оставив квартиру в идеальном порядке. А вернулась в это. Людмила Васильевна встретила её у порога с ключами в руке — теми самыми ключами, которые Дима дал ей «на всякий случай». И этот случай, видимо, наступил.
— Где Дима? — Марина сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.
— Мой сын в командировке, ты же знаешь. Уехал на три недели, — свекровь говорила так, будто объясняла что-то маленькому ребёнку. — И я решила, что пока его нет, здесь поживу. Присмотрю за хозяйством. А твоим вещам тут места нет. Они загромождают пространство.
Это был не просто визит. Это была оккупация.
Марина достала телефон и набрала номер Димы. Длинные гудки. Один, второй, третий. Она знала, что он на объекте, что у него совещания, что он не всегда может ответить. Но сейчас ей нужен был он. Немедленно. Гудки оборвались, и в трубке послышался его усталый голос:
— Марин, я занят. Перезвоню позже.
— Дима, твоя мать выкинула все мои вещи из квартиры! — она старалась говорить спокойно, но голос срывался. — Она говорит, что будет жить здесь, пока ты в командировке!
Пауза. Долгая, тягучая пауза, во время которой Марина успела представить десятки вариантов его реакции. Она ждала возмущения, поддержки, обещания всё немедленно решить. Но когда он заговорил, его голос был раздражённым и виноватым одновременно.
— Мам попросила меня пожить у нас, пока я в отъезде. У неё в квартире ремонт делают, ей некуда деваться. Я не мог отказать. Ну потерпи чуть-чуть, три недели пролетят быстро.
Марина почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног. Он знал. Он знал заранее и ничего ей не сказал. Он разрешил своей матери занять их дом, выставить её вещи, вторгнуться в их жизнь, и даже не счёл нужным предупредить.
— Ты хотя бы мог мне сказать! — она уже не сдерживалась. — Я прихожу домой, а меня там нет! Все мои вещи в коробках, как будто меня выселяют!
— Мама не выселяет тебя. Просто временно позанимает квартиру, — он говорил так, будто речь шла о чём-то совершенно обычном. — Можешь пожить у подруги или снять что-нибудь на эти недели. Я потом компенсирую расходы.
Он предложил ей уйти из собственного дома. Из квартиры, где она была прописана, где была женой, хозяйкой. Его мать оказалась важнее. Её комфорт, её капризы, её «некуда деваться» перевешивали права Марины на собственное жильё.
— Я никуда не пойду, — Марина услышала свой голос как будто со стороны. Он звучал тихо, но в нём была сталь. — Это моя квартира тоже. И если твоя мать хочет здесь остаться, пусть остаётся. Но и я остаюсь.
Она бросила трубку, не дожидаясь ответа. Людмила Васильевна всё это время сидела на диване и наблюдала за ней с выражением лица, в котором читалось плохо скрытое торжество. Она победила. Она отвоевала территорию. Теперь оставалось только дожать противника.
— Ну что, созвонилась с сыном? — спросила свекровь, и в её голосе не было даже попытки изобразить сочувствие. — Небось уже понял, что мать важнее жены?
Марина молча стала двигать коробки обратно в комнату. Они были тяжёлыми, неудобными. Она тащила их одну за другой, чувствуя, как ноет спина, как пот стекает по вискам. Людмила Васильевна не пошевелилась, чтобы помочь. Она сидела и смотрела, как невестка надрывается, и её лицо выражало полное удовлетворение.
Марина расставила свои вещи обратно. Кресло вернулось на своё место у окна. Торшер встал в угол. Комод она пока оставила в коробке — для него требовалось больше сил. Когда она закончила, то обернулась к свекрови.
— Я живу здесь. И буду жить, — каждое слово давалось ей с трудом, но она их произносила. — Если вам нужно переночевать — пожалуйста. Но это мой дом тоже.
Людмила Васильевна встала с дивана. Она была на голову ниже Марины, но сейчас казалась огромной, заполняющей собой всё пространство. Она подошла вплотную к невестке и заглянула ей в глаза.
— Послушай меня внимательно, девочка, — её голос стал жёстким, как металл. — Мой сын зарабатывает деньги. Мой сын платит за эту квартиру. А ты кто? Учительница в школе за копейки? Считаешь, что имеешь право голоса? Я родила Диму, вырастила его одна, вложила в него всё. И не какая-то выскочка будет указывать мне, где я могу, а где не могу находиться.
Марина стояла и слушала. Каждое слово било по ней, как пощёчина. Но она не отступала. Она вдруг поняла, что если отступит сейчас, то будет отступать всю жизнь. Если позволит свекрови выжить её из дома сегодня, завтра та придёт и заберёт что-то ещё. А Дима будет смотреть в сторону и говорить: «Потерпи, это же моя мать».
— Я жена вашего сына, — Марина говорила тихо, но твёрдо. — И имею такое же право находиться здесь, как и вы. Даже большее. Потому что Дима — мой муж, а не ваш.
Лицо Людмилы Васильевны исказилось от ярости. Она шагнула вперёд, и Марина инстинктивно отступила. Свекровь подняла руку, и на мгновение Марине показалось, что та сейчас ударит её. Но удара не последовало. Людмила Васильевна медленно опустила руку и усмехнулась.
— Хорошо. Раз ты хочешь остаться — оставайся. Посмотрим, как долго ты продержишься.
Это не была капитуляция. Это было объявление войны.
Следующие два дня превратились в ад. Людмила Васильевна не просто жила в квартире — она захватывала каждый сантиметр пространства. Она готовила те блюда, которые Марина терпеть не могла. Она включала телевизор на полную громкость рано утром, когда Марина ещё спала. Она переставляла вещи с места на место, так что Марина не могла найти свою кружку или расчёску. Она открывала окна настежь, когда на улице было холодно, и закрывала их наглухо, когда становилось душно.
Каждый её жест был продуманной атакой. Каждое слово — уколом. Она не кричала, не скандалила. Она просто методично делала жизнь Марины невыносимой.
Марина пыталась звонить Диме, но он был недоступен. Его телефон молчал, сообщения оставались непрочитанными. Она понимала, что он намеренно игнорирует её. Он не хотел разбираться в конфликте. Он выбрал самый простой путь — сделать вид, что ничего не происходит.
На третью ночь Марина не выдержала. Она лежала на диване, который свекровь великодушно «уступила» ей, пока сама спала на их с Димой кровати, и смотрела в потолок. В квартире было душно, пахло чужой едой и чужими духами. Марина чувствовала себя чужой в собственном доме.
И тогда она приняла решение.
Утром Марина встала раньше свекрови. Она тихо оделась, взяла сумку и вышла из квартиры. Спустилась в подвал, где хранились старые вещи. Там, в дальнем углу, стояли коробки с документами, которые Дима когда-то принёс от матери «на хранение». Марина знала про них. Она даже знала, что там лежит.
Она открыла одну из коробок и достала папку с надписью «Квартира». Внутри лежали документы на ту самую квартиру Людмилы Васильевны, где сейчас якобы шёл ремонт. Марина внимательно изучила бумаги. Договор дарения. Подпись Димы. Дата — два года назад.
Свекровь подарила сыну свою квартиру. Официально она больше не была её владелицей. А значит, и права распоряжаться ею у неё тоже не было.
Марина сфотографировала все страницы документа. Затем аккуратно вернула папку на место и поднялась обратно в квартиру. Людмила Васильевна уже проснулась и хозяйничала на кухне, готовя себе завтрак. Марина прошла мимо неё в комнату и начала собирать вещи.
— Уезжаешь? — свекровь не могла скрыть торжествующих ноток в голосе. — Ну наконец-то ты поняла, кто здесь хозяйка.
Марина не ответила. Она методично складывала одежду в сумку, собирала косметику, документы. Когда закончила, обернулась к свекрови.
— Людмила Васильевна, я действительно ухожу. Но не потому, что вы меня выжили. А потому, что поняла кое-что важное.
Свекровь скрестила руки на груди, ожидая продолжения.
— Вы подарили свою квартиру Диме два года назад. Я нашла документы, — Марина достала телефон и показала фотографии. — А значит, никакого ремонта там нет. Вы просто решили захватить нашу квартиру, выставив меня на улицу.
Лицо Людмилы Васильевны побелело. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но Марина не дала ей вставить слово.
— Но самое интересное не это. Самое интересное, что Дима знал. Он знал, что вы врёте, и всё равно позволил вам это сделать. Он предал меня ради вас.
Она застегнула сумку и направилась к выходу. У порога обернулась.
— Живите здесь сколько хотите. С Димой я разведусь. А вашу квартиру, которая теперь принадлежит Диме, я заберу по суду как часть совместно нажитого имущества. Мы же в браке её получили. Так что готовьтесь искать себе новое жильё. По-настоящему.
Людмила Васильевна стояла посреди кухни с перекошенным от ярости лицом. Она что-то кричала вслед, но Марина уже не слушала. Она закрыла за собой дверь и пошла вниз по лестнице.
На улице было холодно и свежо. Марина достала телефон и позвонила подруге.
— Лена, можно мне у тебя пожить пару недель? Мне нужно время, чтобы всё оформить.
— Конечно, приезжай. А что случилось?
Марина вдохнула полной грудью. Впервые за три дня она чувствовала, что может дышать свободно.
— Я поняла, что некоторые люди не заслуживают того, чтобы за них держаться. И избавилась от балласта.
Через две недели Дима вернулся из командировки. Он приехал в квартиру, где его встретила мать с красными от слёз глазами. Она рассказала ему свою версию событий — как невестка оскорбила её, выгнала, угрожала судом. Дима слушал и хмурился.
Он позвонил Марине. Трубку она взяла не сразу. Когда всё-таки ответила, её голос был ровным и спокойным.
— Марин, мама сказала, что ты подала на развод. Это правда?
— Правда.
— Но почему? Из-за этой глупости с квартирой?
Она засмеялась. Коротко, без радости.
— Дима, это была не глупость. Это был выбор. Ты выбрал мать вместо жены. Ты позволил ей выгнать меня из нашего дома. Ты обманул меня, сказав, что у неё ремонт, хотя знал правду. А когда я позвонила тебе за помощью, ты предложил мне съехать.
— Я просто пытался всех помирить!
— Нет. Ты пытался сделать вид, что проблемы не существует. А это не одно и то же.
Долгая пауза.
— И что теперь?
— Теперь я живу одна. Снимаю маленькую квартиру, но она моя. Там пахнет так, как я хочу. Там стоят мои вещи на тех местах, где я их оставила. И туда никто не войдёт без моего разрешения.
— А как же мы?
Марина посмотрела в окно. За ним был город, шумный и равнодушный. Но в этом равнодушии была свобода.
— Нас больше нет, Дима. Есть ты и твоя мать. Живите вместе. Вы этого хотели.
Она положила трубку. Через полчаса пришло сообщение от адвоката: документы на развод приняты. Дело будет рассмотрено через месяц.
Марина сделала себе чай и села у окна. На душе было спокойно. Она потеряла мужа, но обрела себя. И это была честная сделка.
Через три месяца суд вынес решение. Марина получила половину стоимости квартиры, которую Людмила Васильевна когда-то подарила сыну. Деньги были немалые — достаточные, чтобы внести первый взнос за собственное жильё. Маленькое, но своё. Где не было места чужим людям и чужим правилам.
Дима пытался звонить ещё несколько раз. Просил вернуться, обещал, что всё будет по-другому. Но Марина знала правду: ничего не изменится. Мужчина, который однажды предал жену ради матери, сделает это снова. И снова. Потому что для него это не предательство. Это норма.
Людмила Васильевна осталась жить с сыном. Теперь она могла контролировать каждый его шаг, каждое решение. Но почему-то Дима не выглядел счастливым. Он приходил с работы и видел не жену, которая встречала его с улыбкой, а мать с претензиями и жалобами. Квартира пахла не домом, а больницей. И с каждым днём он понимал, что потерял.
А Марина обустраивала свою новую жизнь. Она купила то самое кресло с голубой обивкой — такое же, какое было у неё раньше. Повесила торшер с хрустальными подвесками. Поставила цветы на подоконник. И впервые за много лет почувствовала, что живёт не для кого-то, а для себя.
Однажды вечером, когда за окном шёл дождь, а в квартире пахло свежим кофе, Марина поняла: она не просто ушла от токсичной свекрови. Она ушла от той версии себя, которая готова была терпеть унижения ради сохранения брака. Той версии, которая считала, что её комфорт и достоинство стоят меньше, чем чужие капризы.
И это была настоящая свобода.
Дом продадим, а маму — к нам