Возвращение
— Ты опять опоздаешь, — Марина не оборачивается от плиты. Знает, что Павел стоит в дверях кухни, застегивает манжеты рубашки. Двадцать три года — и она всё знает наперёд.
— Не опоздаю.
— Кофе?
— Нет.
Раньше говорил «спасибо, милая». Когда это прекратилось? Год назад? Два?
Павел уходит. Хлопает дверь. Марина выключает газ под сковородкой. Яичница больше не нужна — есть всё равно не будет.
Почему я не спросила? Почему промолчала, когда увидела квитанцию из того ресторана? Мы туда никогда не ходим. Слишком дорого для нас. Для меня и него. Но не для него и… кого-то ещё.
Телефон вибрирует. Сообщение от дочери: «Мам, я сегодня у Ленки останусь. Контрольная завтра, готовиться будем».
Врёт. Научилась от нас. От меня — делать вид, что всё хорошо. От него — что можно жить двойной жизнью.
Марина набирает ответ: «Хорошо, солнышко. Удачи на контрольной». Стирает. Пишет заново: «Ладно». Отправляет.
В квартире тихо. Только холодильник гудит. Марина садится за кухонный стол, обхватывает руками чашку с остывшим чаем.
А ведь я знаю. Знаю же всё. Имя знаю — Алина. Молодая, конечно. Из его отдела. Видела её на корпоративе. Смеялась громко, запрокидывая голову. Красивая. А я? Я что?
Встаёт, подходит к зеркалу в прихожей. Смотрит.
Морщины у глаз. Седина, которую крашу каждый месяц. Когда я стала такой? Когда перестала быть той девчонкой, за которой он бегал по всему институту?
Звонит телефон. Номер незнакомый.
— Алло?
— Марина Сергеевна? Это из банка. По поводу вашего кредита…
— Какого кредита? У меня нет кредита.
— На вашего супруга оформлен. Павел Андреевич указал вас как поручителя.
Что?
— Я… я перезвоню.
Кладёт трубку. Руки дрожат.
Кредит? Зачем ему кредит? Мы же копили на дачу. Десять лет копили. Неужели…
Открывает ноутбук. Пароль от онлайн-банка помнит — Павел никогда не менял, знал, что она не полезет. Не такой у неё характер — лезть, проверять, устраивать сцены.
Счёт пустой.
Всё. Всё забрал. Когда успел?
Набирает его номер. Длинные гудки.
— Да? — голос усталый, раздражённый.
— Паша, деньги… Наши деньги со счёта…
— Потом поговорим.
— Нет! Сейчас поговорим! Ты что сделал?
— Марина, не устраивай сцен. Я на работе.
— Ты всё снял? Все наши сбережения?
Молчание. Слышно, как он дышит.
— Мне нужны были деньги.
— Для неё? Для Алины?
Снова молчание. Потом тихо:
— Откуда ты…
— Я не дура, Паша. Просто делала вид. Думала, пройдёт. Кризис среднего возраста, все дела. Но ты… ты наши деньги… Десять лет, Паша!
— Я верну.
— Когда? Как? У тебя теперь кредит!
— Марин…
— Не смей! Не смей говорить «Марин» таким голосом! Как будто я виновата! Как будто это я разрушила всё!
Бросает трубку.
Дура. Дура! Сама виновата. Надо было раньше. Надо было кричать, скандалить, бить посуду. А я? Я готовила ему завтраки. Гладила рубашки. Делала вид, что не вижу, как он прячет телефон. Как удаляет сообщения.
Снова звонит телефон. Павел. Сбрасывает.
Что теперь? Катька… Нет, дочке говорить нельзя. Экзамены скоро. Поступать будет. Не нужны ей наши… мои проблемы.
Идёт в спальню. Открывает шкаф. Его половина. Рубашки висят ровно, по цветам — она так развесила.
Соберу. Соберу всё и выставлю за дверь. Пусть забирает. К ней пусть идёт, к молодой. Посмотрим, как она ему рубашки гладить будет.
Хватает рубашку, комкает. Бросает на пол. Ещё одну. Ещё.
Нет. Не буду. Не буду унижаться. Соберу аккуратно. Сложу. Как всегда. Как привыкла. Дура покорная.
Садится на пол среди разбросанных рубашек.
Снова звонок. Мама.
— Алло, мам.
— Маринка, ты чего голос такой? Заболела?
— Нет, мам. Всё хорошо.
— Как Павлик? Как Катюша?
— Все… все нормально.
— Марин, ты плачешь?
Как она всегда знает? За триста километров — и знает.
— Мам…
— Что он сделал?
— Почему сразу он?
— Марина, я тебя родила. Я знаю, когда ты плачешь. И знаю почему. Что случилось?
— Он… у него другая, мам. И деньги… Он все наши деньги забрал.
Молчание. Потом:
— Собирайся. Приезжай домой.
— Мам, я не могу. Катя…
— Катя взрослая. Справится. А ты приезжай. Хоть на неделю. Отдохнёшь, подумаешь.
— Мам…
— Никаких «мам». Жду тебя завтра. Папа встретит на вокзале.
Домой. Когда я последний раз была дома? Два года назад? Три? Всё некогда было. Всё дела — Павлины дела, Катины уроки, кружки, репетиторы.
— Хорошо, мам. Приеду.
Кладёт трубку. Смотрит на рубашки на полу.
Пусть сам собирает. Если вернётся.
Встаёт. Идёт к шкафу, достаёт сумку. Начинает складывать вещи — свои вещи.
Телефон опять звонит. Павел. На этот раз отвечает:
— Слушаю.
— Марина, давай встретимся. Поговорим.
— О чём? О том, как ты десять лет врал? Или о том, как тратил наши деньги на свою… подружку?
— Это не так просто.
— Да? А как? Расскажи мне, Паша. Расскажи, как это — не просто.
— Ты не поймёшь.
— Попробуй.
Вздох. Долгий, тяжёлый.
— Я… я не могу больше, Марин. Не могу приходить домой и делать вид. Не могу смотреть на твоё лицо — всё время усталое, недовольное.
— Моё лицо? Серьёзно? А ты на своё давно смотрел?
— Вот! Вот именно это! Ты всегда… всегда находишь, что сказать. Всегда права. Всегда жертва.
Жертва? Я жертва?
— Знаешь что, Паша? Иди ты… Иди к своей Алине. Живи с ней. Трать на неё чужие деньги. Только не приходи потом. Когда она тебя бросит за кого-то помоложе и побогаче — не приходи.
— Марина…
— Всё. Я уезжаю к родителям. Вещи твои на кухне будут. Ключи оставь у консьержки.
— Подожди…
Отключает телефон. Совсем — вынимает батарею.
Хватит. Двадцать три года хватит.
Продолжает собираться. Платья, которые давно не носила — он говорил, полнят. Туфли на каблуках — неудобные, но красивые. Фотоальбом со свадьбы.
Зачем он мне?
Открывает. Молодые, счастливые лица. Её — восторженное, влюблённое. Его — гордое, уверенное.
Когда всё пошло не так? Когда я перестала быть интересной? Когда он начал искать что-то на стороне?
Закрывает альбом. Оставляет на полке.
Пусть остаётся. Вместе со всем остальным. С этой жизнью, которую я так старательно строила. И которая рухнула за один день. Хотя нет… Она рушилась давно. Просто я не хотела видеть.
Застёгивает сумку. Оглядывается.
Прощай, квартира. Прощай, жизнь, которой больше нет.
Выходит. Не оборачивается.
На вокзале покупает билет. До родного города пять часов.
Пять часов, чтобы подумать. Или чтобы забыть. Или чтобы начать заново.
В вагоне достаёт телефон, вставляет батарею. Двенадцать пропущенных от Павла. Три от Кати. Удаляет не читая.
Пишет дочери: «Катюш, уехала к бабушке на неделю. Папе скажешь, если спросит. Люблю тебя».
Ответ приходит быстро: «Мам, что случилось?»
«Потом расскажу. Всё будет хорошо».
Будет ли? Не знаю. Но врать больше не буду. Ни ей, ни себе.
Поезд трогается. За окном мелькают дома, потом пригород, потом поля.
Еду домой. Впервые за двадцать три года еду домой не в гости. А насовсем? Не знаю. Но сейчас мне нужен дом. Настоящий дом. Где меня любят просто так. Не за то, что я готовлю, стираю, молчу. А просто потому, что я есть.
Закрывает глаза.
Мама права. Нужно отдохнуть. Подумать. Решить, как жить дальше. Без него. Сама.
Телефон вибрирует. Сообщение от незнакомого номера: «Марина Сергеевна, это Алина. Можем встретиться? Мне нужно вам кое-что рассказать».
Вот как. И она туда же. Что рассказать? Как увела чужого мужа? Как тратила чужие деньги?
Удаляет. Блокирует номер.
Не хочу знать. Не хочу слышать. Пусть живут. Как хотят, так и живут.
За окном уже лес. Знакомый с детства.
Скоро дома. Мама наверняка пирогов напекла. Папа ворчать будет — зачем не предупредила раньше, встретил бы на машине. А потом обнимет и скажет: «Ну что, дочка, совсем твой Павлик обалдел?» И я расплачусь. Наконец-то расплачусь. При них можно. При них я не должна держать лицо, делать вид, что всё хорошо.
Поезд замедляет ход. Станция.
Выходит на перрон. Вдыхает. Пахнет домом — речкой, травой, покоем.
— Маринка!
Оборачивается. Папа. Постаревший, седой, но такой родной.
— Пап… Ты как узнал?
— Мать позвонила. Сказала — езжай, встречай. Нашу девочку обидели.
Девочку. Мне сорок пять, а я для них всё ещё девочка.
— Пап, я…
— Потом расскажешь. Пойдём, мать заждалась. Блинов напекла, твоих любимых, с творогом.
Идут к машине. Старенькая «копейка», папина гордость.
— Всё ездит?
— А то! Не то что ваши иномарки. Эта — навсегда.
Навсегда. Есть ли что-то навсегда? Думала — брак навсегда. Семья. Оказалось — нет.
Едут молча. Папа не спрашивает — знает, сама расскажу, когда буду готова.
Дом. Маленький, деревянный. Палисадник с флоксами — мамина гордость.
— Ну наконец-то!
Мама выбегает на крыльцо. Обнимает.
— Похудела совсем. Пойдём, пойдём в дом.
За столом, за чаем с блинами, рассказываю. Всё. Про Алину, про деньги, про кредит.
Родители молчат. Потом папа:
— Дурак он, твой Павел. Был дурак и остался.
— Пап…
— Что «пап»? Говорил я тебе — не выходи за него. Не наш он человек. Городской весь, гладкий. Таким веры нет.
— Отец, хватит, — мама одёргивает. — Что теперь вспоминать. Маринка, а ты что думаешь делать?
— Не знаю, мам. Не знаю ничего. Разводиться, наверное. Работу искать — я же пятнадцать лет не работала. Квартиру как делить — не представляю. Катю как…
— Стоп, — мама поднимает руку. — Всё это потом. Сейчас — отдыхать. Спать. Есть. Через неделю подумаем.
— Мам, я не могу неделю…
— Можешь. И будешь. А этот твой… пусть сам разгребает, что наделал. И дочка твоя — не маленькая. Поймёт.
Ночью лежу в своей детской комнате. Ничего не изменилось — те же обои с васильками, тот же скрип половицы у окна.
Как будто и не уезжала. Как будто не было этих двадцати трёх лет. Не было Павла, квартиры, иллюзии счастливой семьи.
Телефон молчит. Выключила.
Пусть помолчит. Пусть подумает. Пусть поймёт, что натворил. Хотя… Поймёт ли? Вряд ли. Сейчас он с ней, с Алиной. Молодой, красивой, весёлой. Какое ему дело до брошенной жены?
Засыпаю под привычный скрип ставень.
Утром просыпаюсь от запаха блинов.
— Мам, ты что, опять?
— А то! Худая ты. Есть надо.
За завтраком мама говорит:
— Я тут подумала. Помнишь Веру Степановну? Она в школе завучем работает.
— Помню.
— У них учительница литературы в декрет ушла. Замену ищут.
— Мам, я пятнадцать лет не преподавала.
— Ну и что? Диплом-то у тебя есть. И опыт был. Вспомнишь.
Работать. В школе. Здесь. А что? А почему нет?
— Я подумаю.
— Вот и хорошо. А сейчас — пойдём в огород. Помидоры подвязать надо.
В огороде хорошо. Руки помнят, что делать. Мысли успокаиваются.
— Мам, а вы с папой… У вас были кризисы?
Мама выпрямляется, трёт поясницу.
— Были. Как не быть. Сорок лет вместе — всякое было.
— И как?
— А никак. Переживали. Вместе. Потому что семья — это не только любовь. Это ещё и решение быть вместе. Каждый день это решение принимать. А твой… Он решил по-другому.
— Получается, я зря старалась?
— Не зря. Ты свой долг выполнила. Честно жила, семью берегла. А то, что он… Это его выбор. И его грех.
Вечером включаю телефон. Пятьдесят пропущенных. Не от Павла — от Кати.
Перезваниваю:
— Кать?
— Мам! Где ты? Что происходит? Папа вещи собирает!
— Успокойся. Я у бабушки. Папа… Папа уходит?
— Да! Сказал, что вы расстаётесь! Мам, это правда?
Вот и всё. Сам решил. Даже поговорить не стал.
— Катюш, это сложно…
— У него другая, да? Я знаю. Я давно знаю.
Господи. И дочь знала. Все знали. Одна я дурой прикидывалась.
— Кать…
— Мам, я не маленькая. Мне восемнадцать. Я всё понимаю. Ты когда вернёшься?
— Через несколько дней. Ты как?
— Нормально. У Ленки поживу пока. Мам?
— Что, солнышко?
— Ты не вини себя, ладно? Папа… Он сам виноват.
Плачу. Первый раз за все эти дни — плачу.
— Спасибо, Катюш. Я люблю тебя.
— И я тебя. Отдыхай там. Бабушке привет.
Неделя проходит незаметно. Огород, рыбалка с папой, разговоры с мамой. И тишина. Блаженная тишина — внутри.
В пятницу звонит Вера Степановна:
— Марина? Мать твоя сказала, ты работу ищешь.
— Ну… В общем, да.
— Приходи в понедельник. Посмотрим, поговорим. Может, сойдёмся.
Новая жизнь. С понедельника — новая жизнь.
В воскресенье собираюсь обратно. Надо же разбираться — с квартирой, с разводом, со всем.
— Маринка, — папа на вокзале. — Ты это… Если что — возвращайся. Дом у тебя здесь есть. Всегда есть.
— Знаю, пап. Спасибо.
В поезде думаю.
Страшно? Да. Но и… легко? Первый раз за много лет — легко. Не надо притворяться. Не надо делать вид. Можно быть собой. Той Мариной, которая когда-то мечтала преподавать. Которая любила читать. Которая умела смеяться.
Телефон звонит. Павел. Отвечаю:
— Да?
— Марина, ты где? Когда вернёшься? Нам надо поговорить.
— Я еду. Буду вечером.
— Я… Я дома буду ждать.
— Не надо. Встретимся завтра. В кафе каком-нибудь. Или у юриста сразу.
— Марин, может, не надо так сразу? Может, подумаем?
Двадцать три года думали. Хватит.
— Павел, ты сделал выбор. Теперь живи с ним.
— Но…
— До встречи.
Кладу трубку.
Всё. Точка. Новая глава.
За окном мелькают поля. Обратная дорога. Но теперь я знаю — есть куда вернуться. Есть дом. Настоящий. Есть работа — может быть. Есть дочь, которая меня понимает.
Есть я. Новая я. Или старая — та, которую я так долго прятала.
Марина, сорок пять лет. Разведена. Или почти. Учитель литературы. Дочь своих родителей. Мама своей дочери. Просто женщина, которая начинает жить заново.
Улыбаюсь своему отражению в окне.
Привет, Марина. Давно не виделись.
«Ты хочешь, чтобы я ходила в этом старье?» — невестка швырнула платье, не зная, что свекровь всё слышит