Нина вздрогнула, услышав скрежет ключа в замке. Она замерла над кастрюлей с борщом, прислушиваясь. Десять вечера. Рано для Егора. Обычно он возвращался не раньше полуночи, пахнущий сигаретами и чужими духами, бормоча что-то про заседание, про клиента, про пробки. Дверь распахнулась, и в прихожую ввалился её муж с огромной коробкой в руках.
— Нин, смотри! — он сиял, как мальчишка. — Отец мне телевизор подарил! Новый, японский, диагональ семьдесят пять дюймов! Сказал, что себе ещё больше купил, а этот мне отдаёт!
Нина вытерла руки о полотенце и подошла ближе. Коробка была действительно впечатляющей. На боку красовались иероглифы и технические характеристики. Она знала, сколько такие стоят. Тысяч двести минимум.
— Это же просто великолепно, — прошептала она. — Представляешь, какое кино можно смотреть? Прям как в кинотеатре!
Егор уже тащил коробку в зал, неуклюже маневрируя в узком коридоре. Нина шла следом, наблюдая, как он возится, пытаясь освободить огромный экран от упаковки. Телевизор был действительно роскошным. Тонкий, чёрный, с каким-то металлическим отливом. На их старой тумбе он смотрелся бы нелепо, но Егор уже прикидывал, куда его пристроить.
— Надо кронштейн купить, на стену повесим, — бормотал он. — Вот будет красота!
В эту минуту из спальни вышла Людмила Васильевна. Свекровь жила с ними уже третий год, с тех пор как овдовела. Она была невысокой, полной женщиной с мелкими острыми чертами лица и вечно недовольным выражением. Сейчас она смотрела на телевизор с таким видом, будто её попросили опознать труп.
— Это что ещё за чудовище? — поинтересовалась свекровь, поправляя халат. — Егор, ты серьёзно думаешь это сюда притащить?
— Мам, это же телевизор! — Егор обернулся, всё ещё улыбаясь. — Отец подарил. Смотри, какой!
— Вижу. И что ты собираешься с ним делать?
— Повесить в зале. На стену, вон там, — он показал рукой на стену напротив дивана.
Людмила Васильевна подошла ближе. Она обошла коробку кругом, разглядывая её так, будто это была подозрительная бомба.
— А ты со мной посоветовался? — голос её стал тише, но острее. — Это моя квартира, между прочим. Я тут хозяйка.
Нина похолодела. Началось. Она знала этот тон. Он всегда предшествовал скандалу.
— Мам, ну какая разница? — Егор растерянно посмотрел на мать. — Это же просто телевизор. Старый уже развалился, помнишь?
— Разница в том, что ты не спросил моего мнения! — свекровь выпрямилась. — Ты живёшь в моей квартире, на моей жилплощади, которую я получила от государства за тридцать лет работы медсестрой! И каждый раз, когда тебе в голову приходит что-то изменить, ты должен спрашивать разрешения!
— Людмила Васильевна, — осторожно вмешалась Нина, — но ведь это действительно хороший телевизор. Мы же все будем его смотреть.
Свекровь повернулась к ней. В глазах полыхнул знакомый огонёк.
— Ты-то вообще помолчи. Тебя никто не спрашивал. Это семейное дело, а ты тут временно. Пока замужем.
Слова повисли в воздухе, тяжёлые и липкие. Нина стиснула зубы. Временно. Пока замужем. Эти фразы она слышала уже сотни раз за последние годы. Каждый раз, когда пыталась что-то предложить, что-то изменить в квартире, где они жили.
— Мам, ты чего? — Егор нахмурился. — При чём тут это? Нина моя жена.
— Жена, — передразнила свекровь. — На бумажке. А по факту? По факту она приползла сюда из своей глухомани, где у них даже нормального туалета не было, и теперь живёт в моей квартире, ест мою еду и пользуется моими вещами!
Нина почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Она прожила с Егором пять лет. Пять лет терпела придирки, насмешки, ядовитые замечания. Она работала учительницей в школе, зарабатывала свои тридцать тысяч, половину которых отдавала на общий бюджет. Она убирала, готовила, стирала. Но для Людмилы Васильевны она так и оставалась чужачкой.
— Хватит, — тихо сказала Нина. — Людмила Васильевна, хватит.
— Что хватит? — свекровь развернулась к ней всем телом. — Правду говорить хватит? Ты думаешь, я не вижу, как ты на мою квартиру облизываешься? Думаешь, я не понимаю, зачем ты за Егора вышла? За квартиру! Вот зачем!
— Мама! — Егор повысил голос. — Ты о чём вообще?
— Я о том, что эта квартира моя! — закричала свекровь. — И после моего ухода она достанется тебе, Егор, а не ей! Потому что я уже к нотариусу сходила и составила завещание!
Тишина была оглушающей. Нина смотрела на свекровь, не веря услышанному. Егор застыл с открытым ртом. Людмила Васильевна стояла, тяжело дыша, с торжествующим выражением лица.
— Ты… что? — медленно переспросил Егор.
— Я сходила к нотариусу, — повторила свекровь, уже спокойнее. — Составила завещание. Эта квартира достанется тебе лично, Егор. Как единственному наследнику. А она, — она ткнула пальцем в Нину, — получит только то, что принесла с собой. То есть ничего.
Нина не знала, что сказать. Внутри клокотала смесь унижения, обиды и бессильной ярости. Она хотела закричать, хотела развернуться и уйти, хотела сказать этой мерзкой женщине всё, что накопилось за годы. Но слова застряли в горле.
— Мама, ты серьёзно? — Егор покачал головой. — Зачем ты это сделала?
— Чтобы защитить тебя! — свекровь шагнула к сыну. — Ты же видишь, что она тебе изменяет! Я сама видела, как она с этим физкультурником из школы под ручку шла! Смеялась, кокетничала!
— Что? — Нина не выдержала. — Я с Валерием Петровичем учебники носила! Он мне помогал! Ему пятьдесят лет, он женат!
— Все они так говорят! — парировала свекровь. — Я не вчера родилась! Я знаю, что такое женщины вроде тебя! Прилипают к мужчинам, выцарапывают всё, что можно, а потом сбегают!
Нина смотрела на Егора, ожидая, что он её защитит, что скажет матери хоть слово в её защиту. Но муж молчал. Он стоял, опустив голову, и молчал. Этого молчания хватило, чтобы что-то внутри неё окончательно сломалось.
— Знаешь что, Людмила Васильевна, — тихо произнесла Нина, — можешь оставить свою квартиру себе. Можешь завещать её хоть бездомной собаке. Мне уже всё равно.
Она развернулась и пошла в спальню. За спиной слышались голоса — Егор что-то говорил, свекровь отвечала, но слова размывались в белый шум. Нина схватила сумку, начала запихивать туда одежду, документы. Руки дрожали.
— Ты куда? — в дверях появился Егор.
— Уйду. Съеду. Сниму комнату. Не знаю, — она не оборачивалась.
— Нин, подожди. Мама просто нервничает. Она не то хотела сказать.
— Она сказала именно то, что хотела, — Нина застегнула сумку и обернулась. — И ты промолчал, Егор. Ты просто стоял и молчал, пока твоя мать меня поливала грязью. Значит, ты с ней согласен.
— Я не согласен! Просто… она моя мать.
— А я кто? Прохожая?
Она прошла мимо него в прихожую. Людмила Васильевна стояла там же, где они её оставили, скрестив руки на груди. На лице её была неприкрытая ненависть, но и что-то ещё. Страх. Она боялась, что её план не сработает. Что Нина не уйдёт.
— Уходишь? — спросила свекровь. — Ну и правильно. Нечего тут нам бедность свою показывать.
Нина остановилась в шаге от двери. Она посмотрела на свекровь, потом на мужа, который стоял в коридоре, опустив плечи. Внутри что-то щёлкнуло. Она медленно опустила сумку на пол.
— Знаешь, Людмила Васильевна, — проговорила она очень спокойно, — я действительно уйду. Но не сейчас. Сейчас я кое-что сделаю.
Она развернулась и вернулась в зал. Телевизор всё ещё стоял в коробке, наполовину распакованный. Нина подошла к нему, наклонилась и прочитала название модели. Потом достала телефон и быстро набрала запрос в поиске. Цена появилась на экране почти сразу. Двести тридцать девять тысяч рублей.
— Дорогая вещь, — вслух произнесла Нина. — Очень дорогая.
Она обошла коробку. Егор стоял в дверях, непонимающе глядя на неё. Свекровь молчала, но Нина чувствовала её напряжённый взгляд.
— Нин, что ты делаешь? — осторожно спросил муж.
— Смотрю на телевизор, — ответила она. — На подарок от твоего отца. На вещь, которую вы собираетесь повесить в этой квартире. В квартире, где я, оказывается, временный жилец.
Она подошла к окну и распахнула его настежь. Морозный воздух ворвался в комнату, обжигая лицо. На улице было минус восемнадцать. Снег скрипел под ногами редких прохожих. Третий этаж. Достаточно высоко.
— Нина, закрой окно, — приказала свекровь. — Холод пускаешь.
— Сейчас закрою, — пообещала Нина.
Она вернулась к телевизору, обхватила коробку с обеих сторон и потащила к окну. Вещь была неожиданно тяжёлой. Мышцы рук запротестовали, но Нина не остановилась. Она тащила коробку, сантиметр за сантиметром.
— Ты что творишь? — голос Егора был полон ужаса. — Нина, немедленно остановись!
— Или что? — не оборачиваясь, спросила она. — Выгонишь меня из квартиры твоей мамочки? Так я и так ухожу.
Она дотащила коробку до подоконника. Подняла один край и уперла его в раму. Телевизор накренился. Ещё немного усилий, и он перевалит через край.
— Нина, прекрати! — Егор бросился к ней, но она оттолкнула его локтем.
— Не трогай меня, — прошипела она. — Ты лишился этого права, когда промолчал.
— Ты спятила! — завопила свекровь. — Это же бешеные деньги! Остановите её, это же телевизор, а не тряпка какая-то!
— Тряпка? — Нина обернулась. — Тряпка, говоришь? А моя свадебная фата, которую ты выбросила, потому что она, по-твоему, место на антресолях занимала? Это тоже была тряпка? А мамина скатерть, которую ты использовала вытирать пол? Тоже тряпка?
Она толкнула коробку ещё сильнее. Телевизор заскользил. Егор метнулся вперёд, пытаясь схватить коробку, но Нина дёрнула её на себя, а потом резко толкнула вперёд.
Коробка с телевизором на мгновение повисла на краю подоконника. Время будто замерло. Нина видела лицо свекрови, исказившееся от ужаса. Видела Егора, тянущего к ней руки. Слышала собственное дыхание. А потом коробка перевесила и полетела вниз.
Звук падения был странным. Не громкий взрыв, а скорее глухой хруст, треск ломающегося пластика и стекла. Потом тишина. Нина подошла к окну и посмотрела вниз. На снегу лежала разорванная коробка, вокруг неё веером разлетелись осколки экрана. Матрица телевизора превратилась в мозаику из чёрных и радужных кусочков.
— Двести тридцать девять тысяч, — тихо проговорила Нина. — Ровно столько стоила твоя квартирка в завещании, Людмила Васильевна. Теперь мы квиты.
Она закрыла окно, подняла свою сумку и направилась к выходу. Егор стоял, прислонившись к стене, лицо его было белым, как мел. Свекровь сидела на диване, закрыв лицо руками. Никто не пытался её остановить.
Нина вышла в подъезд, спустилась по лестнице. На улице было холодно и темно. Она шла по заснеженному тротуару, не зная, куда идёт. Телефон звонил в кармане. Егор. Она сбросила вызов. Потом ещё один. И ещё.
На углу улицы она остановилась и обернулась. В окне их квартиры горел свет. Силуэты двигались за стеклом. Нина представила, как они сейчас ругаются, обвиняя друг друга. Как свекровь плачет над разбитым телевизором. Как Егор пытается что-то объяснить.
Ей стало легче. Впервые за долгие годы по-настоящему легко. Она сделала то, на что не решалась всё это время. Она показала им, что не вещь, не приложение к квартире, не та, кого можно унижать и втаптывать в грязь. Она человек. И у каждого человека есть предел.
Нина достала телефон и набрала номер подруги.
— Алло, Маша? Это я. Можно к тебе переночевать? Мне нужно время всё обдумать.
Она слушала ответ, кивая, хотя подруга этого не видела.
— Спасибо. Сейчас приеду.
Нина убрала телефон и пошла дальше. Снег скрипел под ногами. Впереди было неизвестно что — съёмная комната, развод, новая жизнь. Но позади осталось то, что держало её на привязи годами. Квартира свекрови, в которой она никогда не была хозяйкой. Муж, который не смог её защитить. Жизнь, где её считали временной.
Теперь она была свободна. И хотя впереди было страшно и непонятно, это было лучше, чем ещё один день в той клетке.
На следующее утро Нина проснулась на диване у Маши. Голова болела, глаза были опухшие. Она взяла телефон. Пятнадцать пропущенных от Егора, три от свекрови. Она открыла последнее сообщение от мужа.
«Нина, мне жаль. Давай поговорим. Мама обещала извиниться.»
Она усмехнулась. Извиниться. Людмила Васильевна извинится, когда ад замёрзнет. Это будут пустые слова, сказанные сквозь зубы, чтобы вернуть невестку под контроль. А потом всё начнётся заново.
Нет. Хватит.
Нина набрала ответ: «Подам на развод. Забери мои вещи из квартиры и привези к Маше.»
Она отправила сообщение и заблокировала номер. Потом встала, умылась, оделась. Маша уже сидела на кухне с кофе.
— Ну что, революционерка? — спросила подруга, улыбаясь. — Как оно?
— Странно, — призналась Нина. — Страшно. Но правильно.
— Телевизор-то жалко, — заметила Маша. — Дорогая штука была.
— Не жалко, — покачала головой Нина. — Вообще не жалко. Знаешь, есть вещи дороже любого телевизора. Например, своё достоинство. Его в магазине не купишь.
Они пили кофе, обсуждая, как Нина будет жить дальше. Маша предложила пожить у неё, пока не найдётся нормальное жильё. Нина согласилась. Впервые за много лет она чувствовала себя живой.
Вечером ей позвонила мать. Нина рассказала ей всё. Мать слушала молча, а потом сказала:
— Ты правильно сделала, дочка. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на тех, кто тебя не ценит.
Эти слова грели лучше любого камина. Нина легла спать в эту ночь спокойной. Впереди было много неизвестного, много трудностей. Но она была готова. Потому что впервые за долгое время она принадлежала только себе.
А разбитый телевизор во дворе той квартиры остался лежать в снегу ещё три дня. Никто не убирал его. Людмила Васильевна смотрела на него из окна и не могла поверить, что потеряла контроль. Егор пытался склеить разбитое, но понимал — некоторые вещи не склеишь.
Нина больше туда не вернулась. Она построила свою жизнь заново. И хотя было трудно, она ни разу не пожалела о том морозном вечере, когда телевизор полетел вниз. Потому что вместе с ним вниз полетели её страх, зависимость и привычка терпеть.
Иногда, чтобы освободиться, нужно что-то разбить. Даже если это стоит двести тридцать девять тысяч рублей.
Не тех выбирал