Серые, какие-то казённые, стены приюта… от них веяло то ли безысходностью, то ли просто запахом дешевого мыла и чего-то затхлого. Василий лежал, разглядывая жутко потрескавшийся потолок. Узкие окна, ну вот совсем узкие, еле-еле цепляли утренний свет, и от этого койки по комнате казались какими-то бледными призраками.
Все здесь его звали Василий. Все. А вот как его зовут на самом деле… он понятия не имел. Это имя, «Василий», прилипло к нему всего-то несколько месяцев назад. После той аварии. Вместе с ним пришла пустота в голове. И вместо воспоминаний. Просто… ничего.
— Клим, вставай! Опоздаешь на работу! — вдруг раздался окрик. Это сосед по койке, Петро, пожилой мужик, вечно с помятым видом.
Василий дернулся. Клим?!
Петро, кряхтя, повернулся. — Да ты ж целую ночь себя так называл! Кричал во сне «Я, Клим! Я, Клим!» Спать не давал честным людям! — Он посмотрел на Василия как-то… задумчиво. — Может, это и есть твое настоящее имя, а?
Василий вздрогнул. Опять… эти кошмары. Этот мужской голос, кричащий: «Клим, сынок!» И женский плач, рыдание… какой-то запах, что-то еще, что ускользало, прямо как этот утренний туман за окном. Ну как же достали эти обрывки!
На улице, фу, какая гадость, ждала непривычная для февраля оттепель. Промозглый ветер, сырость… Брр. Василий натянул свой старый-престарый картуз на глаза, поплотнее запахнул воротник такой же старой куртки и двинулся к остановке троллейбуса.
Он был высокий, под метр восемьдесят пять, широкоплечий, крепкий. В толпе таких сразу видно. И если бы не жутко потертая одежда и эти глаза… такие пустые, что ли, где прошлое просто растворилось, без следа… то и не сказал бы, что он «с улицы».
Сегодня предстояла разок-другой подзаработать – разгрузка в каком-то магазине. Идя по улице, он догнал женщину средних лет, которая тащила просто неподъемные, кажется, сумки.
— Помочь? — просто предложил он.
Женщина обернулась. Полноватое, доброе лицо, кудрявые волосы, убранные под платок… Она улыбнулась. — Ой, спасибо тебе, милый! До перекрестка дотащи, пожалуйста.
— Далеко ли? — спросил Василий, легко подхватывая тяжесть.
— Да нет, вот рядышком совсем, к хозяйке в дом, на Садовой, 15. Я там новая кухарка. Галина меня зовут.
Они шли рядом, перебрасываясь парой слов о погоде, о ценах… О чем обычно говорят? Галина поглядывала на него как-то… внимательно.
— А ты куда так спешишь с утра? — спросила она наконец.
— На разгрузку. Подзаработать надо, — ответил Василий. — А потом обратно в приют.
Они дошли до дома. Ничего себе домик! Кованые ворота, особняк…
Василий поставил сумки. И тут Галина, как-то особо на него глядя, говорит:
— Слушай, а ты к Риме Петровне, это хозяйка моя, зайди. Может, работа для тебя какая найдется? Там дрова поколоть… по дому что-то…
Василий замер. Зайти? Кто-то внутри него прямо кричал: «Нет!» А другой голос, такой тихий-тихий, еле слышный, шептал: «Да… ну а почему нет?»
— Не знаю… — пробормотал он. Сам не понял, почему так ответил.
Галина улыбнулась. — Да ладно тебе, что терять-то? Хуже точно не будет. Попробуй. Вдруг повезет?
А Рима Петровна в это время стояла у окна в гостиной. В руках – старый фотоальбом. Листала. На снимках – совсем еще пацан, высокий, с такими озорными глазами… совсем не похожий на нее, такую строгую. Шестьдесят лет позади… Из них двенадцать – одиночества. Этот пацан, восемнадцатилетний Клим… ушел после той жуткой ссоры. И не вернулся. Полиция потом… потом нашли его документы в сгоревшей машине. Все. Точка.
— Рима Петровна, — позвала Галина из прихожей. — Тут один человек… насчет работы.
— Пусть подождет в коридоре, — отозвалась хозяйка, механически закрывая альбом. Она шла в прихожую… Обычный день, обычная просьба.
Но когда она вышла… мир перевернулся. Вот просто взял и перевернулся с ног на голову. У двери стоял высокий мужчина. Да, сутулился немного, будто прятал свой рост, в пол смотрел… Широкоплечий.
«Лицо… Боже мой… это лицо!»
— Клим… — вырвалось у нее шепотом.
Мужчина поднял голову. Карие глаза. Прямой нос. Этот упрямый подбородок… Но в глазах – пустота. Пустота незнания.
— Я… — запнулся он. — Василий. Галина Ивановна сказала… работа есть.
Рима прижала руку к груди. Сердце билось… казалось, сейчас вырвется наружу, пробьет ребра. — Откуда?.. Где ты был все эти годы?! — голос дрожал, как струна.
— Не знаю, — ответил Василий. Совершенно честно. — Память потерял… полгода назад.
— Господи! — Рима прислонилась к стене, чтобы не упасть. — Клим… Сынок… Это же я… Мама…
Он отшатнулся. Словно от удара. — Я не… Я Василий! Меня так в приюте…
Рима сделала шаг к нему, протянула руку… Он инстинктивно отдернулся. Но ее голос… ее голос остановил его.
— У тебя шрам на ладони… Помнишь? С велосипеда упал в семь лет…
Он посмотрел на свою руку. Тонкая белая линия. Всегда была там…
Она сделала еще шаг. Еще один. Протянула руку. Коснулась. Вот она, родная… родинка над левой бровью. И тут… Ему в нос ударил запах жасмина.
— Ты всегда комплексовал из-за нее… — прошептала она. — Говорил, что она тебе не нравится… А я… я отвечала, что это знак ангела…
В голове Василия… словно разразилась бездна. Одна часть его, та, что звалась Василием из приюта, дико кричала: «Беги! Это ложь! Не верь!» А другая… другая тихо-тихо шептала: «Жасмин… родинка… пианино…» Каждое слово Римы било… да, вот именно так – било по этим нервам, как молотком по струнам расстроенного инструмента.
Василий. Клим. Он стоял неподвижно. Боролся. Боролся с этим хаосом, с этими обрывками… Запах жасмина… и голос: «Клим, ты не можешь бросить медицину ради этой ерунды?!» Его собственный, молодой, упрямый крик: «Я не твоя кукла!»
— Мы поссорились… — продолжала Рима, и слова эти давались ей с трудом, сквозь подступающие слезы. — Ты хотел писать музыку… а я… я заставляла тебя стать врачом. Как твой отец… Сказала, что не пущу на порог, если уйдешь… И ты ушел…
В кухне Галина замерла с сумками в руках. В прихожей… Мать и сын. Смотрели друг на друга через пропасть… двенадцати лет.
— Я искала тебя… — Голос Римы оборвался рыданием. — Я думала… я думала, ты мертв… Клим…
Он снова стал Климом. Опустил голову. Закрыл лицо руками. Воспоминания… возвращались. Болезненными, резкими вспышками. Музыкальная студия… Друзья-музыканты… Почти одиннадцать лет скитаний по разным городам… В поисках себя… И та роковая ночь… Год назад… Когда машину занесло на обледенелом мосту…
Рима сделала шаг к нему. Потом еще один. И вдруг… они обнялись. Крепко. Отчаянно. Будто пытались втиснуть в это одно объятие все двенадцать потерянных лет.
— Прости меня, сынок! — рыдала она. — Прости глупую, упрямую мать!
— Прости… и ты меня, мам! — Его голос дрожал. — Я… я был таким же упрямым…
Галина поняла. Лишняя. Ну их. Тихо-тихо вышла на кухню, спрятав свое любопытство. Им сейчас нужно было время. Только вдвоем.
На кухонном столе лежали фотографии, которые хозяйка забыла убрать. На одной… Юный Клим сидел за пианино. Галина улыбнулась. Вот оно как, значит… Вот как все обошлось.
В прихожей Рима держала сына за руку. Крепко. Будто боялась, что он вот-вот исчезнет снова.
— Ты… ты живешь в приюте? — спрашивала она, все еще не веря в это чудо.
— Да… Работал, где придется… Пытался понять… кто я…
— Ты… ты мой сын… Мой единственный сын… И я… я больше тебя никогда не отпущу!
Клим улыбнулся. Впервые за долгие месяцы. Настоящей, живой улыбкой.
— Знаешь… Я и после того, как память потерял… пытался музыкой заниматься. Даже в приюте. На старом пианино. Но… времени не было. Да и у пианино там не все клавиши работали…
Рима… она вся просияла.
— У нас… у нас сохранилось твое пианино! Я не смогла его продать! Оно… оно стоит в твоей комнате! Ждет тебя!
Они долго разговаривали. Сидели на кухне, где медные кастрюли сияли, как начищенные зеркала, где запахи корицы и ванили витали в воздухе, переплетаясь с ароматом свежего хлеба. Галина тактично занималась обедом, но иногда, когда нужно было, вставляла свое веское слово. Ну, как у нас говорят: «Дверь настежь – счастье увидишь», «Всему свое время» и прочее.
Аромат корицы от пирога Галины вдруг заставил Клима зажмуриться. Неожиданно защипало в носу, а во рту… появился отчетливый привкус детства. Именно так пахло! Когда мама пекла яблочный пирог на его день рождения…
Восстанавливая историю по крупицам, они поняли очень многое. Рима призналась, что ее муж, отец Клима, тоже… тоже мечтал о музыке. Но его мама настояла на медицине. «Я… я повторила ошибку свекрови», — горько улыбнулась она. — «Хотела, чтобы ты… чтобы ты не совершил ошибку… А получилось…»
— Получилось то, что должно было получиться, — мягко перебил Клим.
— Как же… удивительно, — Рима посмотрела на Галину с благодарностью. — Что я встретила Галину… Иначе… иначе я бы никогда не узнал, кто я на самом деле.
В комнате Клима все осталось нетронутым. Медицинские учебники на полке… а рядом – ноты. Рима впервые за столько лет позволила себе войти сюда. Провела пальцем по корешкам книг… на пыли остался след. Двенадцать лет пыли.
Вечером Клим подошел к своему пианино. Дотронулся до клавиш. Руки дрожали. Но пальцы… пальцы, забывшие многое, помнили музыку. Первые звуки… вышли фальшивыми. Нерезкими. Но постепенно… музыка проявлялась. Как фотография в проявителе. Сначала контуры. Потом детали. А затем… полная картина прошлого. Мелодия лилась… такая грустная. И… светлая одновременно. Прощание с болью прошлого. И приветствие новому будущему.
Рима слушала. Сидела в кресле у стены. Слезы… катились по ее щекам. Но это были слезы счастья. Она поняла. Второй шанс… он дается не для того, чтобы исправить прошлое. А для того, чтобы создать новое настоящее.
За окном кружились снежинки. Бесшумно, спокойно. А в доме… было тепло. Впервые за двенадцать лет Рима смотрела на будущее без той давящей боли прошлого. Смотрела… и просто дышала.
#СемейнаяДрама #СвекровьИНевестка #жизненные_истории
Родня мужа недовольна работой невестки