— Вон пошла! — заорал Боря.
Маша вздрогнула. Она никогда, за все шесть лет, не слышала, чтобы он так кричал.
— Ты что, сынок… — свекровь начала подниматься, хватаясь за край стола.
— Я тебе не сынок! — Боря схватил её сумку и швырнул в коридор. — Чтобы духу твоего здесь не было!
Анечка спала, раскинув ручки, как маленькая морская звезда. Маша поправила одеяло.
Ей нравилось вот так стоять и смотреть на маленькую доченьку. Столько лет она о ней мечтала, столько сил положила, чтобы стать матерью..
Вернулся муж с ночной смены — это она поняла по шороху в прихожей. Маша вышла из детской, прикрыв дверь. Боря разувался.
Уставший, заметно похудевший. Он пахал, как вол, чтобы как можно скорее расплатиться с кредитами, взятыми на ЭКО.
— Спит? — спросил он шепотом.
— Спит. Поела и тут же уснула.
Боря притянул Машу к себе, уткнулся лицом ей в шею. Он очень редко говорил о любви, но Маша знала: он благодарен ей до одури.
За то, что не ушла, за то, что не поменяла его на здорового, за то, что осчастливила его.
В шестнадцать лет Боря перенес «на ногах» свинку — он просто постеснялся сказать матери, что у него «там» опухло и болит.
А когда сказал, было поздно. Осложнение дало почти стопроцентную стерильность.
— Мать звонила, — глухо сказал Боря, не разжимая рук.
Маша напряглась.
— И что хочет Алла Викторовна?
— Едет. В обед будет. Говорит, пирогов напекла, соскучилась.
Маша вздохнула, высвобождаясь из объятий мужа.
— Борь, может, не надо? В прошлый раз она довела меня до истерики своими советами про спринцевание содой.
— Маш, ну мать же… Она внучку хочет увидеть. Год прошел, а она Анечку только на фото видела. Всё-таки бабушка.
— Бабушка, — горько усмехнулась Маша. — Которая считает нашу дочь «отребьем».
Они удочерили Аню год назад. Очереди на здоровых новорожденных в их регионе были такие, что можно было поседеть, ожидая.
Помогли связи, конверт с пухлой суммой «на нужды отделения» и расторопность знакомой акушерки.
Девочка была рождена совсем юной, шестнадцатилетней д..рочкой, перепуганной школьницей, которой ребенок сломал бы жизнь.
Маша как сейчас помнила тот день: крошечный сверток, весящий три двести, и глядящие оттуда синие глазенки.
— Ладно, — Маша повернулась. — Пусть приезжает. Переживем. Но если она опять начнет га.дости говорить…
— Не начнет, — пообещал Боря. — Честно.
Заявилась свекровь к обеду. Алла Викторовна вошла в квартиру, заполняя собой всё пространство.
Она была женщиной крупной, громкой, с той деревенской хваткой, которая позволяет и коня остановить, и избу потушить, и мозги окружающим вынести.
— Ой, батюшки! — заголосила она с порога, ставя в прихожую клетчатую сумку. — Добиралась — стр.ах! В электричке духота, в метро давка.
А вы чего так высоко забрались? Лифт-то гудит, трясется, думала, богу душу отдам!
— Здравствуй, мама, — Боря чмокнул её в щеку, забирая тяжелую сумку. — Проходи, руки мой.
Алла Викторовна скинула пальто, явив миру цветастое платье, которое обтягивало её мощную фигуру, и сразу уперлась взглядом в Машу.
Осмотрела с головы до ног, как лошадь на ярмарке.
— Здравствуйте, Алла Викторовна, — улыбнулась Маша.
— Привет, привет, — свекровь поджала губы. — Что-то ты, Машка, совсем прозрачная стала. Кости одни торчат. Мужику за что держаться?
То-то я гляжу, Боренька у меня осунулся. Не кормишь его толком? Сама на траве сидишь и мужика голодом моришь?
— Боря отлично питается, — парировала Маша, чувствуя, как горят щеки. — Проходите к столу.
На кухне Алла Викторовна сразу принялась разбирать сумку — из недр баула она достала из сумки контейнеры с пирожками, банку соленых огурцов, кусок сала.
— Вот, ешьте. А то в городе вашем одна химия. Пластик жуете.
Она села за стол, грузно опираясь локтями о столешницу.
— Ну, рассказывайте. Как живете? Кредиты-то закрыли за свои эти… эксперименты?
Маша сжала вилку. Эксперименты! Так она называла шесть лет боли, надежд и отчаяния.
— Почти закрыли, мам, — буркнул Боря, накладывая себе салат. — Давай не будем про деньги.
— А про что говорить? — удивилась свекровь, откусывая пирожок. — Про погоду? У нас в деревне вон, у Кольки, брата твоего, третья родилась.
Девка здоровая, красавица! Четыре кило! А Танька, сестра, двойню носит. Вот это я понимаю — порода!
Наша порода, Борька, сильная. Мы плодовитые.
Она многозначительно посмотрела на Машу.
— Это если кр.овь не портить, конечно…
Маша медленно положила вилку.
— Алла Викторовна, мы эту тему обсуждали сто раз. Дело не во мне. У нас есть медицинские заключения.
— Ой, да брось ты! — махнула рукой свекровь. — Бумажки эти врачи пишут, чтоб деньги драть. Свинка… Скажешь тоже!
У нас полдеревни пацанов свинкой переболели, и у всех семеро по лавкам.
Это тебе, Борька, твоя женушка лапши на уши навешала, чтоб свою немочь прикрыть.
— Мама! — Боря ударил ладонью по столу. — Хватит.
Алла Викторовна картинно схватилась за сердце.
— Ты на мать-то голос не повышай. Я пятерых вырастила, я жизнь знаю. Вижу же — узкая она вся, таз детский. Откуда там детям взяться? Пустоцвет.
— Мы счастливы, мама, — сказал Боря тихо. — У нас есть дочь. Аня.
— Дочь… — фыркнула Алла Викторовна. — Покажи хоть.
Они прошли в детскую. Анечка уже проснулась и сидела в кроватке, перебирая пальчиками плюшевого медведя.
Увидев незнакомую тетю, она нахмурилась, но не заплакала. Характер у неё был удивительно спокойный.
Алла Викторовна подошла к кроватке. Маша встала рядом, готовая в любой момент выхватить ребенка — от свекрови ведь все можно ожидать.
Женщина долго смотрела на девочку, щурилась. Потом протянула руку, потрогала пухлую щечку. Аня отстранилась.
— Ну и в кого такая? — спросила свекровь недовольно. — Глаза черные какие-то. У нас в роду все светлоглазые.
— Глаза у неё синие, — поправила Маша. — Темно-синие.
— А нос? Картошкой. У тебя, Машка, нос острый, у Борьки — прямой. А тут…
Она выпрямилась, отряхнула руки, будто испачкалась.
— Чужая кр.овь, она и есть чужая!
Они вернулись на кухню. Боря налил себе воды, руки у него дрожали.
— Мам, послушай, — начал он, стараясь говорить мягко. — Мы любим Аню. Она наша. По документам, по сердцу, по всему.
И мы еще будем пробовать сами. Врачи говорят, шансы есть, хоть и маленькие. Но даже если не выйдет — у нас уже есть семья.
Алла Викторовна сидела, поджав губы. Её просто распирало. Ей, матери пятерых, бабушке двенадцати внуков, было физически больно видеть, как её сын, её кровиночка, тратит жизнь на «чужое».
— Д.рак ты, Борька, — выдохнула она наконец. — Ой, д.рак. Тебе тридцать пять лет. Мужик в самом соку. А ты нянчишься с подкидышем.
— Не смей так её называть! — рявкнула Маша.
— А как называть? — Алла Викторовна повернулась к ней всем корпусом. — Принцессой?
Ты, милочка, молчала бы. Сама родить не можешь, мужика с толку сбила. Взятку они дали… Купили, как котенка на базаре!
— Это наш ребенок!
— Ребенок — это когда свой! Когда ночами не спишь, когда токсикоз, когда рожаешь в муках!
А это… — она махнула рукой в сторону детской. — Игра в дочки-матери. Взяли готовенькое. От гуляки какой-нибудь мало..летней.
Гены-то, думаете, топором вырубишь? Вырастет — покажет вам небо в алмазах. По рукам пойдет! Как мать!
Маша увидела, как расширились зрачки мужа. Боря медленно встал. Медленно.
— Вон, — сказал он. Тихо.
Алла Викторовна опешила.
— Чего?
— Вон пошла! — заорал Боря.
Маша вздрогнула. Она никогда, за все шесть лет, не слышала, чтобы он так кричал.
— Ты что, сынок… — свекровь начала подниматься, хватаясь за край стола.
— Я тебе не сынок! — Боря схватил её сумку и швырнул в коридор. — Чтобы духу твоего здесь не было! Сдать? Ребенка сдать?!
Ты человека с вещью перепутала? Это моя дочь! Моя! А ты… ты…
Он задыхался.
— Ты чуд…вище, а не мать. Убирайся в свою деревню и считай своих «породистых». А к нам не лезь! Никогда больше не лезь!
Из детской раздался плач. Маша метнулась к двери, но остановилась, увидев, как меняется лицо свекрови. Красный цвет сменился землисто-серым.
Алла Викторовна открыла рот, хватая воздух, как рыба, выброшенная на берег. Рука, которой она держалась за сердце, судорожно сжала ткань платья.
— Борька… — прохрипела она. — Жжет… Как жжет…
И стала оседать. Тяжело, как мешок с зерном, она завалилась на бок, опрокинув стул. Грохот падения смешался с плачем ребенка.
Маша вызвала скорую. Боря сидел на коленях рядом с матерью, дрожащими руками расстегивая ей ворот платья.
— Мам, ты чего? Мам, дыши!
Алла Викторовна хрипела.
Врачи приехали быстро. С порога фельдшер заорал:
— Инфаркт. Обширный. Носилки! Быстро!
Когда дверь за врачами закрылась, Боря сел на полу в прихожей, прислонившись спиной к стене. Он смотрел на забытый матерью платок, лежащий на тумбочке.
— Я её довел? — спросил он.
Маша села рядом, взяла его ледяную руку.
— Нет. Это она сама. Своей злобой.
— Она мать, Маш.
— Она предложила выки.нуть нашу дочь, как бракованный товар. Боря, очнись. Ты защищал свою семью.
Телефон в кармане Бори начал вибрировать через час. Звонила сестра, Танька. Потом брат Коля. Боря не брал трубку.
Потом пришло сообщение от тетки:
«Мать в реанимации. Врачи говорят, шансов мало. Довел, и…род? Чтоб тебе пусто было. Проклинаем тебя всей семьей. Не приезжай даже».
— Ну вот и всё. Нет у меня больше родни.
Маша обняла его за плечи, чувствуя, как его бьет мелкая дрожь.
— Есть, — твердо сказала она. — У тебя есть я. Есть Аня. Мы твоя родня. Настоящая. Та, которая не предаст.
Она встала и потянула его за руку.
— Пойдем. Аню надо кормить. Она испугалась.
Вечером они сидели на кухне. Аня, успокоившись, возилась с кубиками на ковре у их ног. Боря смотрел на дочь так, словно видел её впервые.
— Знаешь, — сказал он вдруг, — мать права была в одном.
Маша напряглась.
— В чем?
— Гены пальцем не размажешь. Только гены — это не только цвет глаз или форма носа. Это способность любить.
У матери пятеро детей, а любви в ней… как в камне. Может, я приемный? Я ведь любить умею… Да, моя маленькая?
Он наклонился и поднял дочь на руки. Девчушка схватила его за нос и засмеялась беззубым ртом.
— Па-па, — вдруг четко сказала она.
В первый раз. До этого было только невнятное «ба-ба» и «ма-ма».
Боря замер. Слезы, которые он сдерживал весь день, потекли по щекам, капая на розовый комбинезончик.
— Папа, — повторил он. — Да, маленькая. Я папа. И никому тебя не отдам.
Мать оправилась, но Боря с ней больше не общается. Для родственников он теперь враг номер один.
Маше стыдно об этом говорить вслух, но она только рада, что так вышло. Без вечных оскорблений, издевок жить куда легче.
Зачем им родственники? И без них хорошо…
Помнишь ты говорила по телефону — приезжайте? Мы приехали, — радостно сказал гость заходя в квартиру