— Ты сейчас одеваешься, едешь к своей маме и говоришь правду. И забираешь ключи от нашей квартиры!
— Геля…
— Прямо сейчас, Сережа. Или я собираю вещи. Я не шучу. Мне надоело быть громоотводом. Ты взрослый мужик, самостоятельный, заботливый… когда мамы нет рядом.
Сережа молчал. Он смотрел на жену и понимал, что это не истерика. Это ультиматум. И что на этот раз отшутиться не выйдет.
Сережа, тридцатичетырехлетний мужчина, руководить отдела продаж в крупной IT-компании, человек, который вчера умудрился уладить сложнейший конфликт с поставщиками, сейчас напоминал школьника, прогулявшего контрольную.
Он стоял у окна кухни и мусолил во рту, как выражалась его жена, «раковую палочку».
— Сереж, ты бы хоть вытяжку включил, — бросила Ангелина, его супруга. — Опять вишней пахнет на всю квартиру. Сколько раз просила в квартире не дымить!
— Да я быстро, Гель, — он дернулся, виновато оглянувшись на дверь в коридор. — Нервы ни к черту. Мать вчера звонила, спрашивала, почему мы на дачу не едем.
Ангелина вздохнула, выключила воду и вытерла руки полотенцем.
— И что ты сказал?
— Сказал, что у меня отчет. И что у тебя голова болит.
— Отлично. Теперь я еще и болезная. Спасибо, дорогой.
Сережа сделал последнюю затяжку, поморщился, открыл окно и выбросил чинарик на улицу. Потом подошел к жене, обнял сзади и уткнулся ей в макушку.
— Ну не дуйся, Гель. Меня обстоятельства заставили соврать! Если я матери скажу, что мы просто хотим поваляться в выходной без грядок и её командного голоса, она обидится на полгода. А потом с давлением сляжет.
— Она и так сляжет, Сереж. Это её любимый вид спорта — шантаж тонометром.
Ключ заворочался в замке, Сергей подпрыгнул на месте, а Ангелина перепугалась: они с мужем дома, кто, кроме них, мог дверь ключами открывать?!
— Мама! — одними губами прошептал Сережа.
Глаза у него стали круглыми, как у лемура.
— Ключи ведь есть только у нас и… — начала Ангелина, но договорить не успела.
Дверь распахнулась и в коридоре загрохотал голос свекрови:
— Дети! Вы спите? А я тут мимо проезжала, дай, думаю, зайду, сырничков занесу!
В коридор вплыла Людмила Павловна. Женщина-танк, женщина-праздник для себя и женщина-катастрофа для всех остальных.
В руках она держала огромный контейнер и пакет, из которого торчали перья зеленого лука.
Сережа запаниковал. Он кухню не проветрил! Мать сейчас запах учует и такое начнется… Еще и пачка в кармане штанов лежала!
Людмила Павловна уже скидывала пальто, попутно сканируя пространство на предмет пыли.
— Сереженька! Ангелина! Ну что вы как неродные, не встречаете мать?
Она шагнула в кухню. Сережа, бледный как полотно, сделал резкое, судорожное движение. Он выхватил пачку из кармана и, пока мать не переступила порог, сунул его в руку Ангелине.
— На, держи, — сипло выдавил он.
Ангелина опешила. Она стояла, сжимая в ладони эту г…дость и смотрела на мужа взглядом, которым обычно смотрят на предателей родины.
— Ой! — Людмила Павловна возникла в дверях, сияя фальшивой улыбкой. — Завтракаете? В двенадцать дня? Ну, у богатых свои причуды.
Ее взгляд мгновенно переместился с лица сына на руку невестки. На ту самую руку, из которой предательски торчала бордово-белая пачка.
Повисла тишина. Сережа втянул голову в плечи и начал с преувеличенным интересом разглядывать узор на линолеуме, всем своим видом показывая:
«Я не я, и хата не моя, я вообще тут просто мимо проходил».
Людмила Павловна медленно, театрально прижала руки к груди.
— Ангелина… — её голос дрогнул. — Это что у тебя?! Ты что… Ты ку.ришь?!
— Это… — Ангелина запнулась.
Сдавать мужа было низко, даже после такой подставы.
— Это сига.риллы, — продолжила она.
Свекровь ахнула, картинно хватаясь за сердце почему-то с правой стороны.
— Ку.ришь? Ты ку.ришь?! В квартире моего сына?
Она прошла к стулу и рухнула на него.
— Я, конечно, догадывалась, что ты девушка… современных взглядов. Но чтобы вот так, открыто травить себя и окружающих?
Сереженька! — она повернулась к сыну и перешла на ультразвук. — Бедный мой мальчик. Как ты это терпишь?
«Бедный мальчик» наконец поднял глаза — вид у него был, как у мученика.
— Мам, ну перестань…
— Что «перестань»? — взвилась Людмила Павловна. — Я скажу, Ангелина, ты только не обижайся, но это… Это по..зор..ище просто!
Женщина должна пахнуть цветами, чистотой! А от тебя чем пахнет? Горелыми листьями?!
Ангелина неожиданно разозлилась.
— От них запаха почти нет, — холодно процедила она. — Людмила Павловна, давайте сменим тему.
— Нет, мы не сменим! — Людмила Павловна вошла в раж. — Я забочусь о здоровье семьи!
Сережа у меня с детства легкими слабый был, мы его в Гагры возили, ингаляции делали. Он, умница, в рот эту г…дость никогда не брал!
Она снова повернулась к сыну, и её лицо озарила широкая улыбка.
— Вот бери пример с мужа! Он у тебя золото. Не пьет, не ку.рит, спортом занимается. От него всегда свежестью пахнет.
А ты? Эго.истка! Ты плохо влияешь на Игорь… тьфу, на Сережу!
Я давно заметила: он стал уставать. Глаза потухшие, синяки… Это все от пассивного ку.рения! Ты его травишь!
Ангелина посмотрела на «золотого мальчика». Тот стоял, переминаясь с ноги на ногу, и, кажется, мечтал просто сквозь землю провалиться.
— Знаете что, — тихо сказала Ангелина. — Я пойду в душ. А вы тут… пообщайтесь. О здоровье.
Она развернулась и вышла из кухни, спиной чувствуя торжествующий взгляд свекрови.
В ванной она включила воду на полную мощность — шум заглушил бубнеж из кухни.
Ангелине было очень обидно. Не нотация ее расстроила — плевать вообще на эту нотацию.
Обидно было то, что человек, с которым она делила пост..ель, ипотеку и жизнь, в критический момент прикрылся ею, как живым щитом.
Она просидела на краю ванны минут двадцать, глядя в одну точку. Когда вышла, Людмилы Павловны уже не было.
Сережа сидел на диване в гостиной, уставившись в выключенный телевизор. На столе перед ним стояла тарелка с остывшими сырниками.
Ангелина прошла мимо, направляясь в спальню.
— Геля, — позвал он.
Она остановилась, но не обернулась.
— Гель, ну прости. Я запаниковал. Рефлекс сработал.
— Рефлекс? — она медленно повернулась. — Рефлекс — это когда руку отдергиваешь от горячего. А то, что сделал ты, называется подлость.
— Ну какая подлость? — он вскочил. — Она бы мне мозг чайной ложкой выедала месяц! Ты же знаешь!
Началось бы: «Я тебя не так воспитывала», «У отца инфаркт будет»… А тебе она погудела и забыла.
Ты для неё все равно плохая, одним гр.ехом больше, одним меньше…
Ангелина смотрела на него и не узнавала. Где тот решительный мужчина, в которого она влюбилась?
Где тот, кто защищал её от хамов на парковке, кто носил её на руках, когда она подвернула ногу?
Перед ней стоял испуганный мальчик, который боялся, что мама отругает его за двойку.
— То есть, по-твоему, это нормально? — спросила она спокойно. — Пусть жена обтекает, слушает, какая она вон..ючая и плохая, зато сыночка-корзиночка в белом пальто? «Бери пример с Сережи, он не дымит»?
— Я не корзиночка! — вспыхнул он. — Я просто берегу её нервы! Ей шестьдесят пять лет!
— А мои нервы? — Ангелина сделала шаг к нему. — Мне тридцать. Мне их беречь не надо?
Ты понимаешь, что ты сегодня сделал? Ты не просто пачку сига.рилл мне сунул, ты показал, что между мной и маминым спокойствием ты всегда выберешь маму.
Даже если для этого придется выставить меня полной д.рой.
Сережа плюхнулся обратно на диван и закрыл лицо руками.
— Ну вышло глу.по, согласен. Я не подумал. Ну хочешь, я ей позвоню? Скажу, что это мое было?
— И что это изменит? — устало спросила Ангелина. — Она скажет, что я тебя покрываю. Или что я тебя заставила к..рить. Ты же для неё подарок человечеству, а я так, второй сорт…
Она подошла к окну.
— Сереж, — сказала она. — Отдай мне ключи.
— Какие? — не понял он.
— Твоей мамы. Откуда у нее комплект? Ты почему без спроса ей ключи дал?
Сережа замялся.
— Гель, ну как я их заберу? Я сам предложил…
— Значит, мы меняем замки. Завтра же.
— Ты серьезно? — он посмотрел на неё с испугом. — Она же заметит. Придет, а ключ не подходит. Будет скан.дал.
— Пусть будет скан.дал, — Ангелина повернулась к нему. — Пусть она орет, плачет, вызывает скорую. Мне плевать.
Но либо мы живем вдвоем, либо ты живешь с мамой. Третьего не дано.
Сережа молчал. Он смотрел на жену и понимал, что это не истерика. Это ультиматум. И что на этот раз отшутиться не выйдет.
— И еще, — добавила Ангелина. — Ты сейчас одеваешься, едешь к ней и говоришь правду. Про ку.рение. Про то, что это был твоя пачка!
— Геля…
— Прямо сейчас, Сережа. Или я собираю вещи. Я не шучу. Мне надоело быть громоотводом. Ты взрослый мужик, самостоятельный, заботливый… когда мамы нет рядом. Так будь добр, оставайся таким и при ней.
Сережа долго сидел и разглядывал свои руки. Потом медленно встал, подошел к тумбочке в прихожей, взял ключи от машины.
— Ладно, — глухо сказал он. — Ты права, что-то я совсем обнаглел. Я поеду.
— Поезжай, — кивнула Ангелина.
Он надел куртку, обулся и уже у двери обернулся. Вид у него был, как у человека, идущего на эшафот.
— Она меня сож..рет, — криво усмехнулся он.
— Не сож..рет, — Ангелина подошла и поправила ему воротник. — Ты невкусный, ты таба.ком пахнешь.
Сережа хмыкнул уже искреннее. Притянул её к себе, уткнулся лбом в её лоб.
— Прости меня. Я правда д..рень. Просто… привычка. Страх этот дурацкий с детства. Но я исправлюсь.
— И замки, — напомнила она.
— И замки. Вызову мастера, как вернусь.
Три месяца Людмила Павловна носу не показывала в квартире сына и невестки. Скан.дал тогда грянул грандиозный. Сергей жене в красках его пересказал:
— Она так орала, когда я признался в том, что ку.рю… Мы с отцом чуть не оглохли. А когда я сказал, что замки сменю…
В общем, я ей теперь не сын, матери у меня нет. И из завещания меня вычеркивают.
Ангелина счастливо улыбнулась:
— Да ладно тебе, отойдет. Ты ж знаешь мамочку свою. Зато теперь мы, Сереж, будем жить спокойно.
Геля оказалась права: свекровь через три месяца перебесилась, позвонила и напросилась в гости.
Долго они беседовали, но к компромиссу все же пришли — мать и свекровь пообещала больше к ним не лезть. А Ангелине ничего больше и не надо было.
Ты нам чужая, а он сын родной — чего ты ещё хочешь? — отец поджал губы