Когда Виктория Сергеевна протянула мне конверт с фотографиями, я сразу поняла — это подарок с подвохом. Тридцать два года жизни научили меня различать любовь и оружие, замаскированное под щедрость.
Мы сидели в её гостиной — светлой, безупречной, как витрина дорогого магазина. На стенах висели портреты её сына в разные годы. Его портреты. Не наши. Только его.
— Посмотри, Елена, — напевала свекровь, раскладывая снимки передо мной. — Это же чудо! Дом моего деда на Берёзовой улице! Можешь себе представить? Мне он достался в наследство три года назад, а я решила подарить его вам с Романом!
Я смотрела на фотографии. Деревянный дом, окутанный плющом. Крыша с проржавевшими пятнами. Окна, затянутые паутиной. Крыльцо, которое проседает под собственным весом.
— Виктория Сергеевна, — начала я осторожно. — Это же… это древний дом. Он же…
— Полон истории! — перебила меня свекровь, сияя. — Полон воспоминаний! Мой дед строил его с собственными руками. Там где-то до сих пор остались его инструменты! Разве не романтично?
Романтично. Да. Если не считать то, что дом явно не ремонтировался со времён Советского Союза.
Роман пришёл с работы в семь вечера. Его мать уже ушла, оставив нам конверт с ключами и улыбку, полную предчувствия торжества.
— Мам подарила нам дом, — выпалила я, едва мой муж переступил порог.
Роман замер. Белел с ног до головы. Потом начал листать фотографии, и лицо его светилось всё ярче.
— Это же наша собственность! Своя крыша! Елена, это же главное в жизни! Своё жилище!
— Роман, этот дом не жилище. Это развалины.
— Но это можно отремонтировать! Мы справимся! Я выходные всегда могу…
— Выходные? Ты собираешься в выходные переделать полностью деревянный дом?
Он не ответил. Просто продолжал смотреть на фотографии с тем же выражением, которое было на его лице, когда ему было пять лет. Его мать, Виктория Сергеевна, умела дарить подарки так, чтобы их было невозможно отклонить. Потому что в подарке всегда жила её часть — её грёза, её мечта, её видение того, как должна выглядеть жизнь её сына.
На следующую субботу мы с Романом выехали на Берёзовую улицу.
Дом был хуже, чем я ожидала. Намного хуже.
Крыльцо не просто проседало — оно было на грани обвала. Окна на половину выбиты, на их место были прибиты доски. Входная дверь держалась на одной петле. Внутри пахло гниением, старыми газетами и чем-то кислым, которое мне не хотелось идентифицировать.
— Ничего, — сказал Роман, хотя голос дрожал. — Главное, что это наша собственность.
Мы прошли дальше. Пол в комнатах провалился местами. На потолке огромные дыры, через которые видно чердак. Ванная комната разворочена — ванны нет, унитаз вырван с корнями, остался только зияющий слив.
А кухня… Кухня была просто поле боя. На полу валялись обломки мебели. Плита отсутствовала полностью. Раковина разбита так, что края торчали острыми шипами. На стенах грибок, чёрный, ядовитый, поднимался мне выше головы.
— Роман, — сказала я в голосе, который сама себе не узнавала. — Это невозможно.
— Невозможно — это сидеть в съёмной однушке в двадцать восемь лет! — взорвался он. — Невозможно — это не иметь своего. Я буду строить. Выходные, отпуск, всё — я буду восстанавливать этот дом!
— Одному? Без денег? Это займёт годы!
— Тогда годы! — рявкнул Роман. — Мама дала нам крышу над головой, а ты только ноешь!
Я молчала. Смотрела на своего мужа, вдруг ставшего чужим, и понимала: свекровь выиграла. Снова. Как она всегда выигрывает.
Первый месяц Роман работал как одержимый. По выходникам ездил на Берёзовую, вывозил мусор, пилил доски, подпирал потолок. Я помогала, хотя внутри коипал протест. Мне хотелось заскандалить, убежать, встать перед ним и закричать: «Это ловушка! Твоя мать привязала нас к этому гробу!»
Но я молчала. Потому что знала: если скажу, буду врагом. Той самой невестке, которая разрушает планы свекрови. Которая не ценит щедрость. Которая эгоистична.
Второй месяц Роман прихрамывал. Спина болела. Спал на диване, потому что матрас больше не поддерживал. На третьем месяце он заболел гриппом, и я ухаживала за ним, держа его за руку и думая о том, что эта болезнь — результат переутомления.
Виктория Сергеевна звонила каждый день.
— Ну что, дом уже готов? — спрашивала она медовым голосом, но в голосе чувствовалась жажда. Жажда видеть, как её сын изнуряет себя работой.
— Роман болеет, — сказала я в один из таких дней. — Ему нужен отдых.
— Болеет? — переспросила свекровь. — О ужас! Бедный мой Ромочка! Слушай, может быть, вам взять кредит? На ремонт? Я могу помочь с документами, я же знаю людей в банке…
— Нам не нужны кредиты, — перебила я. — Нам нужно, чтобы муж был здоров.
— Он здоров, — холодно ответила свекровь. — Просто работает. Как настоящий мужчина должен работать. Вот ты вот, невестка, ты вот не понимаешь, что мужчине нужно созидать. Строить. Создавать гнездо для семьи.
Я хотела возразить, но она уже повесила трубку.
На четвёртом месяце я нашла в кармане Ромашиной куртки записку от его матери. «Я готова финансировать ремонт. Полностью. Но только если ты окончательно отойдёшь от её влияния». То есть от моего влияния. От меня, его жены.
Я показала ему записку. Роман побледнел.
— Она имела в виду не то, — пробормотал он.
— Роман, она имела в виду именно то. Твоя мать предлагает тебе деньги в обмен на меня.
— Не говори так! Не говори про мою мать такие вещи!
— А что я должна говорить? Твоя свекровь — манипулятор. Она использует тебя, связывает тебя этим домом, а потом диктует условия!
Роман вскочил, хватая куртку.
— Я уходу. Нужно подумать.
Он уходил. Как всегда, когда я говорила что-то против его матери. Уходил, чтобы обсудить меня с ней. Чтобы получить её одобрение. Чтобы понять, что верить жене или матери.
Он вернулся только к утру. Пахнул спиртным и дешёвым лицом. Его мать.
На пятом месяце произошла история, которая всё изменила.
Я пришла домой с работы (я всё ещё работала полный день, потому что кому-то нужно было зарабатывать деньги на жизнь). На столе нашла письмо. Официальное, с печатью. Из нотариальной конторы.
Виктория Сергеевна переоформила дом. На себя. Ну, технически она осталась собственницей. Она просто подарила Ромашу право собственности… на условиях.
Условиях, которые были расписаны мелким шрифтом. На случай развода, дом остаётся за ней. На случай, если Ромаш не будет навещать её минимум два раза в неделю — дом переходит к ней. На случай, если кто-то из членов семьи будет против её решений — дом переходит к ней.
Я прочитала это чёрным по белому. Чётко, ясно, юридически безупречно.
Когда Роман пришёл с работы, я молча положила документ перед ним.
Он читал долго. Лицо краснело, белело, всё переливалось. Потом он сел на диван и заплакал. Просто заплакал, как маленький мальчик.
— Это не её решение, — говорил он сквозь слёзы. — Это помощь. Она помогает. Она боится, что я потеряюсь, если уйду от семьи.
— Роман, она привязала тебя к этому дому, как собаку на цепь!
— Это наша семья!
— Это её семья! Ты просто часть её собственности!
Он вскочил, закрывая уши.
— Не слушаю! Не слушаю больше!
Это был переломный момент. Я это почувствовала. Он больше не слушал ни меня, ни здравый смысл. Он слушал только её. Голос его матери, Виктории Сергеевны, звучал в его голове громче, чем любые другие голоса.
Я ушла в спальню, закрыла дверь и позвонила своей матери.
— Мама, я не знаю, что делать, — прошептала я.
— Приезжай к нам, — сказала она без лишних слов. — Теперь же. Возьми вещи и приезжай.
Я упаковала сумку. Взяла докуденты. Написала Ромашу записку: «Я уходу. Мне нужно время, чтобы понять, что дальше. Если ты захочешь разговаривать — звони. Но звони мне, а не своей матери».
Я уехала. Я просто взяла и уехала.
Первый месяц я не выходила из дома. Лежала, смотрела в потолок, и ко мне приходили мысли. Чёрные, липкие, ядовитые. Может быть, я неправа? Может, Виктория Сергеевна действительно помогает? Может, я просто не вижу её любви?
Но потом я вспоминала их записку про условия. Про дом, который можно забрать в любой момент. И я понимала: это не любовь. Это контроль.
На второй месяц Роман начал звонить.
— Елена, приезжай, пожалуйста. Мне одиноко.
— Я здесь, — ответила я. — Если ты хочешь со мной разговаривать — приезжай к маме. Пойдём куда-нибудь.
Он приехал в выходной. Мы сидели в кафе, и я видела, как он исхудал. Видела, как горят его глаза подавленностью. Его съедали двое забот: мать и дом.
— Я не знаю, как разрубить этот гордиев узел, — сказал он. — Если я откажусь от дома — она скажет, что я неудачник. Если я буду развиваться в ремонте — ты будешь уходить.
— Вариант третий, — ответила я. — Ты выбираешь сам. Не её. Не меня. Сам.
— Но как выбрать? Если сам не знаешь, что хочешь?
Я смотрела на своего мужа и чувствовала, как волосы встают дыбом. Потому что вопрос был правильным, но ответ неправильным. Он думал, что выбор — это что-то категоричное. Либо-либо. А выбор — это процесс. Роман должен был выбрать себя. Сначала себя.
— Слушай, — начала я осторожно. — Забудь про дом на минуту. Забудь про маму. Что хочешь ты? Лично ты. Роман?
Он молчал долго. Так долго, что я подумала, может, он забыл ответ. Или никогда его не знал.
— Я хочу, чтобы мы были вместе, — наконец, прошептал он. — Я хочу просто быть с тобой. Не боясь, что мама осудит. Не переживая, что я недостаточно хороший сын. Я просто… хочу быть счастливым.
— Тогда это твой выбор, — ответила я. — Не дом. Не мама. Ты.
Роман вернулся к маме на Берёзовую. Он пошёл туда прямо из кафе, где мы сидели. Я не могла пойти с ним. Это был его путь. Его выбор.
Он приехал к маме вечером. Я не знаю, как прошёл разговор. Я только знаю, что Роман сказал ей всё. О том, что он видит, как она его контролирует. О том, что дом — это не подарок, а ловушка. О том, что он хочет уйти.
Виктория Сергеевна кричала. Плакала. Говорила, что он неблагодарный. Что она всё пожертвовала ради него. Что никакая невестка не стоит того, чтобы её предавать.
Но Роман стоял твёрдо. Впервые в жизни он сказал ей: «Нет».
Он отказался от дома. Юридически оформил отказ. Виктория Сергеевна вернула себе имущество. Она была торжествующа и одновременно парализована ненавистью.
А Роман пришёл ко мне. В ночи. Мокрый от дождя и слёз.
— Я выбрал тебя, — сказал он, обнимая меня. — Я выбрал нас. Я выбрал жизнь без её контроля.
Мы начали заново. Новая квартира, которую сняли сами. Новая жизнь, построенная на наших решениях. Роман нашёл психолога. Начал разбираться в себе, в отношениях с матерью, в том, как она его программировала.
Виктория Сергеевна звонила первое время. Угрожала, обвиняла, пыталась вернуть сына. Но Роман ставил границы. Жёсткие, чёткие границы.
Потом она перестала звонить.
Дом на Берёзовой остался её. Пустой, разваливающийся, полный воспоминаний, которые никому не нужны. Иногда, проезжая мимо, я вижу его. Окна тёмные. Крыльцо все ещё проседает. И я понимаю: это памятник. Памятник попытке контролировать жизнь другого человека.
А мы с Романом живём дальше. Строим свой дом. Не по её чертежам. По нашим.
Через два года мы накопили на первый взнос и купили собственную двушку. Маленькую, но свою. На этажерку над полом. Без подвохов, без условий, без материнского контроля.
Роман повесил фотографию нашего дома на стену. Рядом он повесил фотографию дома на Берёзовой. Он сказал: «Это напоминание о том, как легко потеряться, если позволить другому человеку строить твою жизнь».
И я понимаю, что это была не история о свекрови. Это была история о том, как человек проснулся. Как он выбрался из плена привычек и долга. Как он нашёл в себе силы сказать маме, своей свекрови, то единственное слово, которое она никогда не ожидала услышать: нет.
Замолчи, слово не давали, ты вообще без образования — бросил свёкор. — Да, но почему-то именно у меня вы все просите деньги каждый месяц