Я всегда думала, что в трудные времена близкий человек будет рядом, особенно когда ты не просто устала или заболела, а когда ты носишь под сердцем его ребенка.
Казалось бы, вот тот момент, когда мужчина должен взять тебя за руку и сказать: «Я с тобой всегда».
Но, как оказалось, это не всем под силу. Меня зовут Лина, мне двадцать девять лет.
С Мишей мы были вместе почти шесть лет. Начинали как типичная пара: прогулки до рассвета, бургеры под сериалы, мечты о доме с большими окнами и собакой по кличке Жора.
Мы долго не заводили детей: сначала карьера, потом ипотека, потом — а давай поживем для себя? И вот однажды утром, когда я стояла с кружкой чая у окна, тест выдал мне две четкие полоски.
Сердце забилось так, будто я снова сдавала экзамен по математике в одиннадцатом классе. «Миш, ты станешь папой», сказала я, стараясь не улыбаться слишком широко.
Он замер, а потом поднял меня на руки, кружил по кухне и кричал: «Лина, я так счастлив! Это лучший день моей жизни».
Я тогда подумала: все, мы готовы, мы справились. Первый месяц прошел в эйфории. Мы обсуждали, как назовем малыша, выбирали цвет стен и детскую, даже стали присматриваться к автолюлькам.
Но потом начался ад. У меня начался такой токсикоз, что даже запах жареной картошки у соседей сводил меня с ума.
Я буквально жила между кроватью и ванной, ела крекеры и плакала. Не от грусти, просто плакала — то счастливая, то подавленная, как качели на ветру. «Ты опять рыдаешь?», спрашивал Миша, сидя за ноутбуком. «Уже какой-то марафон слез, а не беременность.
» «Я не нарочно. Я просто не могу остановиться.» «Ну так соберись. Ты же взрослая женщина». Собраться? Я старалась, правда. Но мой организм будто перешел в режим «анархии слезы». Потом начались ссоры.
Я попросила его остаться дома, помочь купить продукты, сводить меня на УЗИ. А он стал все чаще говорить: «Ты стала совсем другой. Ты раньше была легкой, веселой, а теперь ты как мина с часовым механизмом.
Я боюсь дышать рядом с тобой. А ты думаешь, мне самой легко? Ты хоть представляешь, что у меня творится? Ну так лечись! Или научись контролировать себя.» Я в тот момент замолчала, потому что поняла: он вообще не в курсе, как это — быть беременной.
Потом был тот самый вечер. «Вика, я не могу больше», признался он сестре по телефону.
«Она меня с ума сводит. Я поеду к маме, поживу немного отдельно, пусть остынет, а то разведемся нафиг». «Ты серьезно? Ты оставишь ее одну?» «А что, я мученик какой-то? Мне тоже такая жизнь не сахар».
Он собрал сумку, даже не попрощавшись нормально, просто кивнул. «Напиши, если станет лучше. Вернусь, когда ты придешь в себя». И ушел. Я стояла в коридоре с животиком, в пижаме, растрепанная и смотрела на закрытую дверь.
Первые три дня я ждала, может, поймет, вернется, извинится. На четвертый сама написала: или ты возвращаешься, и мы работаем над нашими отношениями, или мы больше не семья.
Ответ пришел через три часа: «Ты опять в истерике? Я так больше не могу». Все, точка. Я больше не ждала. Я подала заявление на развод.
Не потому что не люблю, а потому что полюбила себя чуть сильнее и ребенка гораздо больше, чем мужчину, сбежавшего при первом же испытании.
Иногда мама до сих пор говорит: «А вдруг он одумается?» А я улыбалась — а вдруг я больше не хочу? Мы с малышом справимся.
Может, не сразу, может, не идеально, но точно без иллюзий и без такого безответственного папаши.
Мой сын это есть не должен! Может, хватит уже позорить семью?