— Ну ты же понимаешь, это временно, — говорил Артём, глядя в сторону. — Ну не может же мама остаться одна, когда ей тяжело. Всего на пару недель. Максимум — месяц.
Ольга помнила это как вчера, хотя прошло уже почти полгода. Тогда она даже не спорила. Что-то кольнуло внутри, конечно, но она убедила себя, что справится. Ведь Ольга взрослый человек. У них большая трёшка — ипотечная, правда, но просторная. Сыну уже пять, он давно в своей комнате. Её мама живёт в другом городе и никогда не навязывалась. Почему бы и свекрови не помочь немного?
Нина Сергеевна въехала с двумя чемоданами, кастрюлей, набором контейнеров и лицом мученицы.
— Не люблю напрягать никого, сама бы как-нибудь… но, Артёмушка настаивал, — вздыхала она, стоя в дверях. — Как мне в мои годы по съёмным метаться…
Первую неделю Ольга действительно старалась быть доброжелательной. Покупала её любимые ряженки, уступала ванную, подстраивалась по графику готовки. Но вскоре «напрягать никого» обернулось строгим распорядком:
— Олечка, а что у тебя на сковородке? Это что, сливочное масло? При моём холестерине?
— Ты опять включаешь мультик утром? А потом жалуешься, что у ребёнка нервозность…
— Я тут сделала твою стирку, надеюсь, ты не против. Хотя… как вы вообще это всё носите, не мнущееся, синтетика одна…
Сын молчал. Он уходил на работу рано, возвращался поздно. Иногда казалось, что он делает это специально. И в выходные предпочитал «забить на всё» — включал футбол, или убегал с сыном в парк, оставляя двух женщин в одной квартире.
Ольга жаловалась подруге — Ирине. Та, не выбирая выражений, звала Нину Сергеевну «комендантом общаги».
— А ты попробуй ей объяснить, что тебе не нужна вторая мать. Что ты уже взрослая и у тебя свои правила.
Ольга пробовала. Мягко. Аккуратно. Но за каждой её попыткой шло одинаковое:
— Я всё понимаю… Не нужна я вам. Да и кто я такая? Просто одинокая старушка без квартиры. Уж как-нибудь потерплю, пока не решу свои дела…
Сложнее всего стало, когда свекровь начала вставать раньше всех. Слышно было, как она шаркает тапками на кухне, гремит кружками, раскладывает таблетки. Потом шёл первый упрёк:
— Сынок, ты уже вышел из дома? А я думала, ты позавтракаешь. Ну, ладно. Я же никому не нужна.
И второй — для Ольги:
— Кашу я сварила. Вкусную. Без этой вашей химии. Но вы, конечно, лучше знаете. Вы ведь всё через интернет учились, не как мы…
Однажды свекровь заглянула в бухгалтерские документы Ольги — та работала из дома и оставила ноутбук открытым. Комментарий не заставил себя ждать:
— Это что ж, ты больше Артёма зарабатываешь? Вот почему ты такая… резкая. Женщина, когда много зарабатывает, становится жёсткой, как мужик.
Ольга промолчала. Но вечером сказала мужу:
— Нам надо поговорить.
Артём устало потер виски.
— Опять? Что на этот раз? Мама ведь старается. Она просто переживает.
— Она контролирует всё. Даже у меня в голове, кажется, уже расставила мебель по-другому.
— Ну ты же понимаешь… она всегда такой была. Я просто не хочу с ней ссориться. Ей и так тяжело.
— А мне? — спросила Ольга. — Ты хочешь, чтобы у тебя был сын, мать и жена в одной квартире, но чтобы всем было удобно. Не получится.
Но он уже отвернулся.
— Я не могу её сейчас выгонять. Подожди ещё чуть-чуть. Она скоро съедет.
Прошёл ещё месяц. Потом ещё один.
А потом Ольга нашла в детской тетрадке своего сына странные рисунки: на всех — дом, а в стороне от него человечек, зачёркнутый красным. Сын нехотя признался:
— Бабушка сказала, что ты хочешь нас бросить. Потому что ты работаешь всё время и телевизор не даёшь смотреть. А она меня любит и не орёт.
У Ольги тогда задрожали руки. И впервые появилось ощущение, что всё выходит из-под контроля.
— Я не ору, Максим. Я просто иногда злюсь. Это нормально. Бабушка тоже злится — просто делает вид, что не злится.
— Она не злится. Она хорошая. — Сын отвернулся к стенке, сжав в кулаке старую машинку.
Ольга не знала, что с этим делать. Ни с машинкой, ни с сыном, ни с собой. Хотелось просто выйти на улицу и идти, пока не кончатся дома и мысли.
С того дня всё изменилось. Не резко, нет. На поверхности — по-прежнему та же утренняя каша, тапки, комментарии «я просто сказала», взгляды через плечо. Но внутри неё что-то встало намертво. Как дверь, которую заклинило.
Она стала уходить из дома в коворкинг. Брала ноутбук, плед, заказывала двойной капучино и сидела там допоздна. Дома появлялась только вечером — варить макароны сыну и слушать очередные пассивные замечания от свекрови.
— Сегодня я гладила твои рубашки, Артём. А то бедный парень ходит весь помятый. У тебя же жена занята… своими делами.
— Я не просил, мама, — тихо отозвался Артём.
— Ну конечно. Вы же теперь всё сами решаете. Я уже лишняя. Просто глажу, потому что люблю. Иначе бы, конечно, не стала.
Ольга слышала, как это звучит. И каждый раз кусала язык.
Ирина всё больше качала головой.
— А ты не боишься, что она сына против тебя настраивает? Она — старая школа. Там «женщина — за мужчиной», «мама — всегда права», «если ребёнок хмурый — виновата мать».
— Я не боюсь. Я просто устала.
— А Артём? Он вообще понимает, что происходит?
— Он уходит от всего. Считает, что если не вмешивается, то не участвует.
Артём действительно не вмешивался. Иногда смотрел на жену с сочувствием, но дальше этого дело не шло. В один вечер она подошла к нему на кухне и, опершись о столешницу, тихо сказала:
— Я хочу, чтобы она съехала.
Он вздрогнул.
— Сейчас? У неё ведь ничего не решено. Там с квартирой — всё подвисло.
— Пусть снимает. Мы тоже не на курорте живём. Или пусть к своей сестре переедет, она же в Пушкино, недалеко.
— Она там не ужилась бы. У них другая жизнь.
— А у нас — какая?
Он не ответил. Только развёл руками.
— Сейчас не время. Мы и так на нервах. У тебя работа, у меня — проект. Сын… Не хочу ещё больше обострять.
На следующее утро Ольга проснулась от того, что кто-то ходил по квартире, громко шаркая ногами. На кухне сидела Нина Сергеевна, рыдая в кружку. Артём стоял рядом, безмолвный, растерянный.
— Что случилось?
— Я не мешаю… Я ухожу. Вы правы. Я поняла. Я просто обуза.
— Мама, ну не надо, ну пожалуйста… — бормотал Артём.
— Нет-нет. Я уже собрала вещи. Я постою у подъезда, такси вызову. Только не надо… не надо кричать. Я уже поняла.
Ольга смотрела на эту сцену, как на спектакль. Она не плакала. Даже не злилась. Было ощущение какой-то нелепости, будто всё это происходит не с ней.
Потом она взяла сумку, достала оттуда купленные вчера детские кроссовки и молча поставила на комод.
— Вечером будет дождь. Проверь, чтобы у Макса был зонт.
И ушла.
Когда вернулась, свекровь никуда не уехала. Зато Артём был мрачнее тучи.
— Как ты можешь быть такой холодной? Она ведь тебе ничего плохого не делает.
— Это и есть худшее. Она делает «ничего плохого» каждый день.
Он ничего не ответил. Только захлопнул ноутбук и ушёл к сыну.
Через неделю была сцена у подъезда. Возле скамейки Нина Сергеевна разговаривала с соседкой.
— Я бы давно уехала, да боюсь за Артёма. Он — как ребёнок. Она его под себя подмяла, он слова сказать не может. А ребёнка моего пугает. «Не ори», говорит. А я и не ору. Я вообще молчу. Молча стираю, молча убираю. Как в тени живу. Лишь бы не мешать.
Ольга стояла за кустами. Слушала. Не удивлялась. Ни одному слову.
Вечером она села за стол. Напротив Артём, справа — Нина Сергеевна.
— У нас сегодня собрание в саду. Я пойду. После ужина.
— Олечка, ты уверена, что сама справишься? — вставила свекровь. — Я могу тоже сходить. У нас с воспитательницей контакт, я ей глазки от бабушки приношу…
— Не стоит, — ответила Ольга. — Максим — наш сын с Артёмом. Решения за него мы принимаем вдвоём.
— А я кто вам? Просто мебель? — голос свекрови дрогнул.
— Вы — гостья.
Повисла тишина.
Ольга вдруг поняла, что ей больше не страшно. Ни слёз, ни упрёков, ни слов «я уйду», ни «вы меня гоните».
Потому что граница в голове уже перешагнута.
После того ужина всё пошло ещё жёстче. Никаких криков не было — Нина Сергеевна вообще стала молчаливее. Но её молчание было густым, плотным, как туман. Она не хлопала дверями, не устраивала сцен, но каждый её жест был наполнен укором.
Ольга приходила домой — тапочки уже поставлены, на кухне пахло тушёной капустой, в раковине — перемытая посуда, даже если она оставила там всего одну кружку. И на холодильнике появилась записка:
«Максиму — компот без сахара, ты же говорила, что зубки слабые. Постирала твой костюм, не забудь погладить. Артёму — приготовила курочку. Ольге — ничего не готовила, не знала, что ешь.»
На утро всё повторялось. Сначала — вежливость:
— Ты сегодня в офис? Какая ты молодец, конечно. Всё успеваешь. С Максимом только, бедненький, никто не сидит по-настоящему. Я бы с удовольствием, но, видимо, не место мне…
Потом — при сыне:
— Максюша, иди ко мне. Мама опять в ноутбук уткнётся, а у бабушки всегда есть время.
Потом — через Артёма:
— Я не понимаю, как так можно. Она целыми днями где-то. Домом кто будет заниматься? Ты? Или пятилетний ребёнок? Ну не я же, в самом деле…
Ольга держалась. Она больше ничего не обсуждала с мужем. Не потому, что не хотела — просто не верила, что в этом есть смысл. Артём плавал между двух огней. Он то прижимал её к себе по ночам, то хмурился, когда мама утром тяжело вздыхала. Он не выбирал. Он привык не выбирать.
Ольга однажды вспомнила, как много лет назад он говорил:
— Мне важно, чтобы дома был мир. Понимаешь? Я в детстве насмотрелся на ссоры. Я хочу, чтобы всё было спокойно.
Тогда она думала, что это зрелость. Теперь понимала — это страх. Страх брать на себя ответственность. Страх сказать: «Мама, хватит».
Однажды, забирая Максима из сада, она встретила воспитательницу. Та сказала между делом:
— Максим у вас сообразительный. Но в последнее время замкнутый. Часто говорит, что «надо слушаться, чтобы не прогнали». У вас всё в порядке дома?
Ольга едва кивнула. Потом, дома, надела резиновые перчатки и начала мыть полы. Не потому, что было грязно. Просто хотелось занять руки. Зашёл Артём. Постоял в дверях.
— Мам ты видела? Она плачет. Сказала, что чувствует себя изгнанной. Что ты её игнорируешь.
— А что мне делать? Спать с ней в обнимку? Я не просила её приезжать. Не я предлагала.
— Она же мать, Оля. Мать. Неужели тебе совсем всё равно?
Ольга сняла перчатки.
— Ты вообще понимаешь, что происходит?
Он молчал.
— Мама вторгается в нашу жизнь. Не «живет с нами», а контролирует нас. Влияет на ребёнка, на наши отношения, на всё. А ты — молчишь. Думаешь, рассосётся. А не рассосётся. Она не уедет. Она остаётся ровно до тех пор, пока мы позволяем ей оставаться.
Артём, как обычно, не ответил. Просто ушёл на балкон и закурил.
В тот вечер Ольга впервые легла в отдельной комнате. Просто закрыла дверь и улеглась с Максом. Сын прижался к ней крепко, как давно уже не делал.
— Мам, я тебя люблю. Даже если ты работаешь. Даже если ты злая. Даже если у тебя нет времени. Я всё равно люблю.
Ольга почувствовала, как в горле встал ком. Но ничего не сказала. Просто погладила его по спине.
Через день всё случилось. Спонтанно. Ольга вернулась с работы и застала Нину Сергеевну в своей спальне. Та перебирала бельё в ящике комода.
— Я просто хотела разложить по цветам. А то у вас всё вперемешку. Удобнее будет. И вообще, у тебя так тесно всё. Может, пора гардероб поставить, как у людей?..
Ольга ничего не сказала. Сначала. Потом просто села напротив и спокойно произнесла:
— Я устала.
Нина Сергеевна замерла с её кофточкой в руке.
— Вы вмешиваетесь во всё. В мою работу. В наш быт. В моего ребёнка. В моего мужа. Вы устраиваете спектакли, жалуетесь соседям, вы заставляете Артёма чувствовать вину за то, что он женат.
— Я просто хотела помочь.
— Нет, вы хотели контролировать. И я устала.
— Олечка, ну что ты начинаешь? Мы же одна семья.
— Нет. Мы — разные семьи. Вы — со своей историей, со своими методами. Мы — с другой. У нас другой уклад. Другой ритм. Другой способ любить.
— Так я мешаю вам?
Ольга посмотрела прямо в глаза.
— Если вы так переживаете за сына, пусть он к вам и переедет — спокойно предложила Ольга свекрови.
Повисла тишина. Даже холодильник замолчал.
На следующее утро свекровь не вышла на кухню. Через день собрала вещи. Через неделю уехала. Артём молчал. Между ними появилась трещина, такая тонкая, что почти незаметна. Но она была.
Конфликт не закончился. Он просто изменил форму. Теперь они жили, будто по разные стороны стекла. Всё было вроде как на месте — посуда, ребёнок, постель. Но что-то ушло. Что-то, что не вернуть.
Иногда Ольга ловила себя на мысли, что молчит слишком долго. Что не спорит. Не просит. Не требует. Просто существует. В тишине.
Но однажды, проснувшись, она поймала себя на другом. На том, что стало легче. Свободнее. Как будто на два чемодана воздуха больше.
И в этой свободе, даже если и осталась боль, появилась опора. На себя. На собственные границы. На право говорить: «Нет».
Развод был тихим