— Ты опять её защищаешь? — Людмила Сергеевна уронила взгляд на тарелку с нетронутым салатом и с силой сжала губы.
— Мам, давай спокойно. Ну правда, хватит. Мы просто… мы по-другому живём, — тихо ответил Олег, глядя в окно.
Маша сидела напротив, молча ковыряя вилкой в тарелке. Она давно научилась не спорить. Сначала пыталась — объясняла, соглашалась, оправдывалась. Потом просто замолчала. Говорить с человеком, который уже всё решил за тебя, бессмысленно.
Когда они с Олегом только съехались, всё казалось простым. Он говорил, что мама живёт отдельно, что они в хороших, но спокойных отношениях. Маша это устраивало. Она не лезла в чужие семьи — и в свою хотела того же.
Первое появление Людмилы Сергеевны было почти вежливым. Привезла оладьи, огурцы, банку какого-то домашнего вина и охапку советов.
— Ну что ты тут как в хостеле? Тарелки из ИКЕА? У вас что, свадьба в кредит была?
— Мы не делали свадьбу, — мягко ответила Маша, убирая банку с вином. — Мы решили, что лучше вложим в ремонт.
— Ну да-ну да, экономная у тебя девушка, Олежек. Всё под себя тянет.
Тогда Маша подумала — пройдет. Мама же. Просто характер такой. Но «характер» переехал в их жизнь без спроса.
Сначала были звонки — каждый вечер. Потом визиты — без предупреждения. Иногда звонила с порога:
— Я тут, снизу, зашла чайку попить.
— Мы не дома, — пыталась отшучиваться Маша.
— А ключи зачем мне дали? Ладно, я подожду.
Олег уверял, что всё под контролем, что он сам ей всё скажет. Но не говорил. Поначалу пытался, но заминался, переходил на другую тему, а потом и вовсе отступил. Маша поняла: выбора нет — придётся справляться самой.
— Ты ведь даже борщ не варишь, да? — Людмила Сергеевна открыла кастрюлю и фыркнула. — Макароны. Опять. Ну а что ты хочешь — мужчина уходит к тому, где мясо на столе. Это ведь, как говорится, не просто еда, это забота.
Маша выдохнула.
— Олег сам готовит макароны. Он их любит.
— Ну конечно, любит. А кто его спросил?
Иногда Людмила Сергеевна оставалась у них ночевать. «Автобусы плохо ходят», «поздно ехать», «погода нелётная». Маша перестала расслабляться даже дома. Под подушкой прятала наушники — слушала в них подкасты, чтобы не слышать разговоров за стенкой. В ванной включала воду погромче, лишь бы не участвовать в этих «домашних обсуждениях».
Когда Маша забеременела, всё стало хуже. Людмила Сергеевна будто включила режим «полного доступа».
— Тебе надо сидеть. Вот сядь.
— Я просто воду налила…
— Сядь, сказала. Сейчас тебе не до воды. Тебе надо ребёнка беречь.
— Я в порядке, я же…
— Ага. В порядке. Пока не случится, как у нас в родне у Наташки.
— Кто это?
— Неважно. Просто слушай старших.
Маша замолкала. Олег нервничал, говорил, что мать волнуется, что всё это из-за любви. А любовь эта выражалась в том, что Маша чувствовала себя квартиранткой.
— Мы сами выбираем, в какую школу потом отдать, — сказала она однажды, не выдержав. — У нас есть план.
— А кто ты, прости, чтобы планы делать? Мать ещё не родила, а уже учит. Олег, ты слышал?
— Мам…
— Нет, ты скажи. Ты что, совсем под каблуком?
Беременность прошла на фоне тихой войны. Маша почти не говорила Олегу, как ей тяжело. Он работал по двенадцать часов, приходил домой уставший, и Маша не хотела вешать ему на шею ещё и свои слёзы.
После родов Людмила Сергеевна взяла отпуск на три месяца «по семейным обстоятельствам» и приехала к ним. С сумкой, коробками и даже своей подушкой.
— Ой, ну я ж не насовсем. Просто помогу.
Но прошло две недели, а потом три.
— Мам, а когда ты… ну, тебе же тоже домой надо? — пробовал осторожно Олег.
— У вас ребёнок. Младенец. А вы, простите, дети. Кому вы его доверите? Себе?
Маша вдыхала и выдыхала. Она старалась. Очень. Но как только пыталась делать что-то по-своему — было «нет», «неправильно», «непонимаешь», «упустишь момент».
Разговор о детском кресле перешёл в крик.
— Да я тебя в багажнике возила, и ничего! — орала Людмила Сергеевна. — Жив же. А теперь вы всё по каким-то бумажкам.
А потом она устроила сцену, когда Маша не пустила её в спальню среди ночи.
— Ребёнок плакал! А она дверь закрыла! Меня к внуку не пускают!
— Мы просто хотели немного тишины, он только заснул…
И тогда Людмила Сергеевна разыграла главную карту:
— А у меня давление. И мне нельзя волноваться. И таблетки мои где? И вы думаете только о себе.
Маша смотрела, как Олег метался между спальней и кухней, сжимая пачку лекарств. И поняла: он снова промолчит. Снова встанет не рядом, а посередине. Снова сделает вид, что всё нормально.
Но нормально уже не было.
Маша начала просыпаться по утрам с глухим чувством тревоги, как будто экзамен, к которому она не готова, вот-вот начнётся. Только это не экзамен — это завтрак с Людмилой Сергеевной.
— Ты опять кофе пьёшь? — её голос звучал с порога кухни. — При грудном вскармливании?
— Я пью половину чашки, — Маша делала глоток и отворачивалась к окну.
— Ну-ну. Потом сама же жаловаться будешь, что ребёнок плохо спит. Хотя, с такой матерью…
Олег, как всегда, был уже на работе. Он уезжал рано, возвращался поздно. Устал, перегружен, на телефоне — вечно. Его мать оставалась дома, как генеральный управляющий. Иногда казалось, что Маша и ребёнок — это её проект.
На третий месяц после родов Маша вышла из ванной с полотенцем на голове и услышала, как свекровь говорит по телефону:
— Да, Таня, невестка моя… ну, как тебе сказать… Ухоженная, конечно, но холодная. Я с ней душой, а она… как со стенкой. Ребёнка-то я больше понимаю, чем она.
Маша остановилась в коридоре. Потом молча пошла в спальню, закрыла дверь и заперла её на замок. Она не плакала. Просто сидела на кровати с пустым взглядом и думала, как дошло до этого.
Они с Олегом начали вместе снимать небольшую квартиру три года назад. Он работал инженером на производстве, она — в маркетинге. Жили скромно, но слаженно. Когда купили двухкомнатную в ипотеку — радовались, как дети.
— Это наше! — смеялся он, стоя в пыльной кухне без мебели. — Теперь никто нам не указ!
Тогда Маша ещё не знала, что «никто» — это не про его мать. Людмила Сергеевна даже не скрывала, что считает квартиру «семейной», потому что дала на первый взнос сто тысяч.
— Это всё, что у меня было. Не ради себя старалась. Ради вас. Запомните.
Теперь эта фраза звучала как пароль к контролю. И Маша это понимала слишком поздно.
Когда ребёнку исполнилось полгода, она начала искать удалённую подработку. Надо было платить за ипотеку, Олега на всё не хватало. Людмила Сергеевна выразила возмущение:
— То есть ты бросаешь ребёнка? Работа ей важнее. Вот в моё время…
На попытки объяснить, что работа — это тоже про ответственность, она отвечала упрямым молчанием. А вечером вызывала Олега в кухню.
— Она меня выживает. Я чувствую. Но ты не волнуйся, я уеду. Как только встану на ноги.
Эти «как только» длились уже восемь месяцев.
Потом случился эпизод с ноутбуком. Маша работала в детской, когда Людмила Сергеевна решила «навести порядок». Она переставила мебель, убрала зарядку, закрыла ноут в процессе загрузки — и тот не включился.
— Я же не знала, что он работает, — с обидой говорила она. — Стоит себе — и стоит. Мало ли.
— Я потеряла отчёты. У меня дедлайн!
— Господи, ну всё из-за какой-то ерунды! Там же не ребёнок, не жизнь. Ну затёрлись — и что теперь?
После этого Маша ушла в кафе — просто чтобы досидеть в тишине и закончить работу. Сидела до вечера, с трясущимися руками и болью в груди. Вернулась — дома был скандал.
— Где ты была?! У ребёнка температура, ты вообще мать или кто?
— У него 37,1. Это не температура.
— У моего сына такого не было. Потому что я не шарахалась по кафе, пока дома ребёнок.
На следующий день Маша написала Олегу: «Я уезжаю к Саше. На пару дней. Мне нужно подумать.»
Саша была её подругой. Той самой, что говорила с самого начала: «Ты с ней не справишься. И он не справится».
— Мы поговорим вечером, — был ответ от мужа. Только вечером он не пришёл. Написал, что задерживается на смене. Маше стало окончательно ясно: Олег уходит не только от проблем, но и от решений.
Саша жила в другой части города. Там не было роскоши, но было главное — воздух.
— Сиди столько, сколько нужно. У тебя начинается выгорание, Маш. Я вижу.
— Я боюсь за сына, — тихо сказала Маша. — Она же там.
Саша не спрашивала, почему Маша боится. Она знала: достаточно одного взгляда Людмилы Сергеевны, чтобы чувствовать себя беспомощной. Она просто обняла Машу, и та впервые за много месяцев расплакалась.
Олег звонил. Говорил:
— Мамочка переживает.
— А я?
— Я не знаю, как сделать правильно…
И тогда, впервые, Маша не стала объяснять. Она просто не ответила. Смотрела на сына, спящего на животе, и думала: вот ради кого надо выстраивать границы. Не ради спокойствия, а ради будущего.
Через два дня она вернулась. Людмила Сергеевна сидела в зале, как хозяйка.
— Ну наконец-то. А то тут всё с ног на голову. Я еле справлялась.
Маша молча сняла куртку, зашла в кухню, включила чайник.
Олег вышел из спальни. Уставший, с вмятиной от подушки на щеке.
— Надо поговорить, — сказал он.
— Надо, — кивнула Маша. — Только не мы втроём. Сначала ты со мной.
Он сел за стол, сжав руки. Она поставила перед ним чашку.
— Либо мы семья. Ты и я. Либо ты и мама. Но я больше не буду договариваться с человеком, который в упор не слышит.
— Маш…
— Ты взрослый. Выбирай.
Он долго молчал. Очень долго. И только кивнул.
Разговор между Олегом и его матерью состоялся через два дня. Он готовился к нему, как к операции: ходил по квартире, репетировал фразы, пытался найти формулировку, в которой не будет ни боли, ни вины. Но такой не существовало.
Людмила Сергеевна сидела в зале с видом человека, готового к атаке.
— Мам, — начал он, не глядя в глаза, — ты у нас живёшь уже почти девять месяцев.
— Ага, а ты думаешь, я с удовольствием? Думаешь, я мечтала ночевать в проходной комнате и слушать, как она хлопает дверьми?
Олег закрыл глаза. Он знал, что будет так. И всё же продолжил:
— Мы с Машей… Нам нужно пространство. Мы семья. Ты нам помогала, да. Но сейчас пора тебе домой. У тебя ведь своя жизнь. А у нас — своя.
Людмила Сергеевна медленно поднялась с кресла.
— А-а-а… То есть теперь я — лишняя, да? После всего. После тех денег. После того, как я его — тебя! — на себе тащила. После бессонных ночей. После того, как меня унижали в этом доме!
— Мам…
— Нет! — голос её дрожал. — Вы меня выгоняете. Вот и всё. Ты хочешь, чтобы я с инфарктом ушла в никуда? Да вы без меня не справитесь! Она не справится!
Олег смотрел на мать и чувствовал, как его сжимает изнутри. Он помнил её доброй, заботливой, он помнил, как она тянула его одна. Но сейчас перед ним стояла не мать. Перед ним была женщина, которая не отпустила сына взрослеть.
Он ничего не сказал. Просто вышел из комнаты.
Маша ждала его на кухне. Он сел напротив, в глазах — усталость.
— Она пакует вещи, — сказал он.
— Ты уверен?
— Не знаю. Но если не сегодня, то завтра.
На следующий день Людмила Сергеевна действительно уехала. Молча. Без прощаний. Без взгляда на внука. Она просто оставила ключ на тумбочке и хлопнула дверью. Потом был телефонный шквал — сначала ему, потом Маше:
— Как вы так со мной?
— Я же всё для вас!
— Не ждите, что я это забуду.
Маша не отвечала. Не потому что злилась. Потому что у неё больше не было сил объяснять.
Прошло три месяца. Жизнь начала налаживаться — медленно, с трудом. Ребёнок пошёл в ясли на полдня, Маша работала из дома. Олег старался — убирал, готовил, даже читал вслух вечером, как в начале. Было видно, что он чувствует вину. Он просил прощения один раз — не словами, а взглядом.
Но не всё решилось. Свекровь не звонила, но регулярно отправляла голосовые сообщения. Они начинались с: «Я не лезу, но…» и заканчивались рассуждениями о том, как «нормальные матери» ухаживают за детьми. Иногда звонила Олегу. Иногда Саше — той самой подруге, через которую пыталась узнать, как живёт Маша.
Однажды она появилась на пороге. Без звонка. В пальто, с двумя сумками.
— У меня в доме ремонт, — сказала она с порога. — На неделю. Всего лишь. Я поживу у вас. Никуда же не денетесь.
Маша открыла дверь пошире.
— Заходи. Мы поговорим.
Олег вышел из спальни. Посмотрел на мать — потом на Машу. В его глазах был страх.
Маша поставила на стол чайник, достала кружки. Все трое сидели молча, как участники допроса.
— Людмила Сергеевна, — начала Маша спокойно, — я понимаю, у вас сложная ситуация. Но мы уже это проходили. У нас семья. И у нас — наш дом.
— Я же не навсегда! Ну что вы как чужие-то? Я вас не ем. Просто крыша течёт, дом старый…
— Я сочувствую. Но…
Маша впервые позволила себе прервать её. И говорила медленно, не повышая голос:
— Мы с мужем уже решили: к нам вы не переезжаете.
Людмила Сергеевна подняла глаза. В них — растерянность, не ярость. Может быть, впервые за долгое время, ей сказали прямо, без намёков. И она вдруг не знала, что делать.
— Ну и ладно, — процедила она, вставая. — Сама ещё поплачешь. И сын твой поплачет. Вот только тогда не прибегайте ко мне.
Она хлопнула дверью.
А Маша сидела, не шевелясь. И только через несколько секунд поняла, как сильно сжимала кулаки.
Олег подошёл, сел рядом. Помолчал.
— Ты правильно сделала, — сказал он. — Я не смог бы.
— Я тоже думала, что не смогу.
Они сидели в тишине. В квартире было пусто — наконец-то по-настоящему пусто. Без напряжения в воздухе. Без шагов за стеной. Без контроля.
Впереди было много — детский сад, выплаты, кредиты, ссоры, может, примирения. Маша не знала, что будет дальше. Но она точно знала, чего больше не будет: её границы никто не пересечёт.
И в этом — было что-то похожее на свободу.
«Если подруга поступила подло, – ты сама дала ей повод так с тобой поступить», – думала Варя