Когда я была маленькой, мне всё время казалось, что я просто чего-то не понимаю. Как будто есть какие-то правила, написанные на другом языке, и я не научилась их читать. Мама, улыбаясь, гладила младшего по голове и говорила: «Он ещё малыш». Даже когда мне было десять, а ему шесть. Даже когда я тащила тяжёлые пакеты с базара, а он играл в планшет.
Я помню один вечер — мне, наверное, было лет двенадцать. Я помогала мыть окна. Было холодно, пальцы сводило от воды. Мама заглянула в комнату, где брат лежал под одеялом, и ласково укрыла его потуже, шепнув: «Спи, солнышко». А потом повернулась ко мне и строго сказала: «Света, ты ещё не закончила? На кухне тоже надо».
Света. Это я.
Я выросла с этим чувством — будто мне всегда надо больше, лучше, быстрее. Школа, где нельзя получить четвёрку. Университет, в который поступала сама, с репетиторами, оплачиваемыми подработкой по вечерам. Брат? Он еле закончил техникум. Мама переживала: «Сереженька просто не может вот так зубрить. У него другой склад ума. Ну ты же у нас умница, тебе легко!»
Потом началась взрослая жизнь. Мне — двадцать четыре, ему — двадцать. Я снимаю комнату и работаю в двух местах, откладывая на ипотеку. Он живёт с родителями, не работает. Говорит, ищет себя.
— Ты бы с ним посидела, поговорила, — просит мама. — Ты для него авторитет. У тебя язык подвешен, вот объясни, что так нельзя.
— Мама, я не психолог.
— Ну а кто ему поможет, если не ты?
В какой-то момент мама стала обращаться ко мне уже не с просьбами, а с задачами. Помочь с ноутбуком — Серёже в игры не зайти. Подкинуть денег — ему кроссовки нужны, «а то что он как нищий ходит». Съездить с ним в автошколу, «а то он опять всё забудет».
Я долго терпела. Как будто это была игра: я получаю любовь, если выполняю миссии. Вот только бонусов не прибавлялось.
Пять лет назад я взяла ипотеку. Сама. Копила, просила справки, оформляла. В квартире был полный ноль — только бетон и разводка. Родители сказали: «Ты молодец. А вот у нас Серёжа, конечно, так не может. Он бы в жизни не справился». И вот тогда они предложили:
— Может, ты бы ему комнату выделила у себя? Он поживёт у тебя, а мы будем тебе по чуть-чуть компенсировать. Съём сейчас дорогой, а ты же не чужой человек.
Я растерялась. Мне было двадцать восемь. Первая своя квартира. Мечта. Покой. Свобода.
И снова: «Ты же умная, у тебя всё получится. А ему трудно, он уязвимый». Как будто я из камня, а он — хрустальная ваза (нет, не ваза, вазу использовать нельзя — как же). Ну пусть будет пузырёк с духами: дорогой, хрупкий, привезённый из-за границы.
Я согласилась. Потому что не было в моей жизни другого алгоритма.
Первые три месяца были терпимыми. Он приходил поздно, шумел, ел в постели, не убирался. Я говорила себе: «Он скоро уедет. Это временно».
Через полгода мама перестала переводить деньги.
— У нас ремонт, — сказала она. — Сейчас совсем впритык. Ты же понимаешь. Но мы потом, конечно, как только…
Он так и жил у меня. Два года. Иногда уезжал на неделю к друзьям — с рюкзаком, из которого потом неделями тянулся запах табака и дешёвого алкоголя. Он курил на лоджии, хотя я просила не делать этого. Звал девчонок. Пил моё вино. Один раз залез в мой ящик и взял украшение, чтобы подарить какой-то Марине (ой, нет, не Марине — пусть будет Светлана, хотя это уже я). Так вот — чтобы подарить Алисе. И даже не спросил.
Когда я высказала всё, он пожал плечами:
— Ты серьёзно из-за какой-то цепочки психуешь? Не ной, купишь себе ещё. У тебя ж норм зарплата.
Я не рассказывала всё это родителям. Боялась услышать: «Ну он же мальчишка», — хотя ему уже было двадцать пять.
Потом он уехал сам. Не попрощавшись. Просто собрался и съехал.
Я выдохнула.
Я делала ремонт, устраивала жизнь, завела кота. Начала дышать.
И тут мама позвонила:
— Мы тут с отцом подумали… Нам с папой становится тяжеловато. А ты всё равно одна. Может, ты бы переехала обратно, а Серёже — твою квартиру? Всё-таки он теперь с девушкой, ему нужно начинать жизнь.
Я замерла. И тогда впервые в жизни сказала:
— Мама, ты вообще слышишь, что говоришь?
Её голос дрогнул:
— Свет… Ты чего… Мы просто хотим как лучше. Ты же взрослая, у тебя всё налажено. А он — ну он такой, какой есть. Ты у нас всегда была сильной…
— А он — нет, да? Ему можно всё? Я же просто инструмент, чтобы ему было удобно?
Мама замолчала.
— Давай потом поговорим. Ты чего-то завелась. Подумай спокойно.
Я повесила трубку. А потом начала думать. Впервые — о себе.
Я не спала полночи. Всё время вспоминала, как оно было. Знаете, есть воспоминания, которые кажутся уже не твоими, будто с чужого рассказа. А есть — как шрамы на теле: тронешь, и снова больно. Вот я и трогала.
Как в детстве Серёжа орал, что я его толкнула, а меня ставили в угол, хотя я просто проходила мимо. Как на мой день рождения мама бегала вокруг него с тортом, потому что он устроил истерику — «а почему у неё, а не у меня?». Как потом, в подростковом возрасте, он уходил из дома ночевать к «друзьям», и родители ходили по знакомым, а потом плакали у меня на плече — я утешала. Мне было пятнадцать. Я не спала, чтобы держать их. И потом снова шла учить физику.
Я не думала, что всё это останется со мной так надолго. Что однажды мне позвонят и предложат — почти спокойно, почти буднично — отдать единственное своё. Свою квартиру. Свою тишину. Свою жизнь. «Ну ты же взрослая. У тебя налажено». А у него девушка. Начинать же надо с чего-то.
На следующий день мама прислала голосовое. Голос тихий, виноватый:
— Светик… Ну ты извини, если не так сказала. Просто… мы с папой переживаем. Ты ведь у нас всегда такая ответственная, а Серёжа — ну он не всегда может справиться. Мы не давим, просто подумай. Может, всё-таки будет лучше, если ты к нам, а он с Алисой у тебя. Он её любит. Может, это его как-то подстимулирует.
Подстимулирует. Интересно, меня кто-нибудь когда-нибудь стимулировал?
Я не отвечала. Сказала себе: пусть побудет тишина. Может, в ней мама тоже что-то услышит.
Через неделю пришла Алиса. Просто пришла. Я возвращалась вечером с работы, открываю дверь — а она на коврике сидит. Симпатичная, на вид лет двадцать, в руках коробка с тортом. Улыбается:
— Вы — Света, да? Привет! Я просто… я подумала, мы можем поговорить.
Я молча отперла дверь. Она вошла. Оставила коробку на столе.
— Я знаю, что вам, наверное, странно это всё. Но Серёжа правда хочет начать всё по-новому. Мы даже смотрели съёмные квартиры, но везде либо ужасные условия, либо цены… мама его сказала, что можно было бы у вас… ну, хотя бы попробовать. Только на первое время.
— А почему не у родителей?
— У них неудобно. И далеко от моей работы. А у вас… ну… тут уютно. И кот у вас классный.
Она посмотрела на моего Рыжика, который вальяжно потянулся на подоконнике. А я вдруг ощутила злость. Но не на неё. Она просто — как гостья в чужой пьесе, которую репетировали без неё. И вот её вывели на сцену: «Скажи так-то, сделай то-то». И она старается, честно.
— Алиса, — сказала я. — Ты молодая. У тебя вся жизнь впереди. Не начинай её с чужого пространства. Это плохо кончается.
— Но ведь вы же семья?
— Вот именно.
Она растерялась. Подумала, что я сейчас начну вспоминать, как мы с Серёжей играли в детстве, делили конфеты и мечтали о космосе. Только я не помню этого. Я помню, как он отбирал игрушки, а родители говорили: «Ну ты же старше, уступи». Я помню, как он потерял мои наушники, а мама сказала: «Не кричи, он же не со зла». Я помню — слишком много, чтобы впустить их обоих в мой дом.
— Извини, — сказала я. — Но нет.
Алиса кивнула. Ушла без лишних слов. Даже торт не забрала. Рыжик потом пытался его утащить со стола.
Вечером был семейный совет. По телефону, конечно. Мама, папа, Серёжа. Я сидела с бокалом вина, они — на громкой связи.
— Свет, ну правда, — начал отец. — Ты чего такая непреклонная? Мы не просим чего-то невозможного. Просто помочь. Поддержать. Ты у нас — надёжный тыл. А ему сейчас тяжело. Ты же не хочешь, чтобы он скатился?
— Он не скатится, если один раз примет последствия своих решений.
— Ой, началось, — фыркнул Серёжа. — Всё у неё по книжке. «Ответственность, границы, взрослость». А ты сама хоть раз в жизни с чем-то по-настоящему справлялась?
Я отключила громкую связь.
Потом долго стояла в ванной. Слушала, как в трубке щёлкают гудки. Как тишина тоже умеет звучать.
Через день позвонила тётя Лена. Сестра мамы. Всю жизнь она была нейтральной. Но теперь…
— Свет, — начала она сдержанно. — Я тебя понимаю. Честно. Но ты же знаешь, как устроена жизнь. У родителей одна надежда на тебя. Серёжа не потянет. У него характер… ну, ты сама знаешь. А ты крепкая. Устроилась. Работаешь. Кот у тебя… ну, почти муж.
— Спасибо, — сухо сказала я.
— Я не осуждаю. Просто… может, стоит немного уступить? Не на совсем. Ну, временно. Для спокойствия всех.
И вот в этот момент я впервые почувствовала не вину — нет. Я почувствовала ярость. И что-то внутри меня щёлкнуло. Словно пазл в голове, который никак не складывался годами, вдруг встал на место.
Меня всё время убеждали, что моё «нет» — это эгоизм. А их «да» за мой счёт — это любовь.
Но ведь бывает наоборот, да?
Через неделю мы не разговаривали.
Папа обиделся. Мама писала сухие сообщения. Серёжа лайкал мои сторис — с котом, с цветами, с кофе — как будто ничего не случилось. Я впервые в жизни не чувствовала себя виноватой. Только тревожно свободной. Как будто открылась дверь, но я пока не решилась переступить порог.
Спустя две недели я поехала к родителям. Не из-за них. Из-за бабушки — она попала в больницу, и я захотела навестить её. Родители жили в двухкомнатной, и бабушке было тяжело добираться до врача, а я вызвалась помочь — не для галочки, не чтобы заслужить одобрение. Просто потому что люблю её.
Когда я приехала, дверь открыл отец. Взгляд мрачный, но ничего не сказал. Просто развернулся и ушёл в зал. Мама мелькнула в проёме кухни — не обняла, как раньше. Не улыбнулась. Только короткое:
— Привет. Проходи.
Я прошла. Чай, варенье, печенье на столе. Словно бы снова пятнадцать лет, и я вернулась после школы. Только в этой сцене — другие ощущения. Мама села напротив, положила руки на стол.
— Свет… — начала она. — Мы с папой не хотим с тобой ссориться. Но ты нас, честно, удивила. Мы не думали, что ты вот так — в лоб. Холодно.
— Я не холодная, мама. Я устала быть удобной.
— Да кто тебя удобной делал?
Я сжала пальцы.
— Ты. Всю жизнь. Я — та, кто должна понять, уступить, помочь, сдать экзамен без репетиторов, отложить на ипотеку, пустить в дом взрослого безработного мужчину, потому что он «уязвимый».
Мама молчала. Только губы поджались.
— А теперь вы хотите, чтобы я ушла в прошлое. Снова под вас. А ему — моё. Просто потому, что вы привыкли, что так — правильно.
— Мы не это хотели…
— Что тогда?
Мама не ответила сразу. Долго молчала, разглядывая стол, как будто что-то там могло помочь ей найти нужные слова. Наконец, выдохнула:
— Мы хотели, чтобы ты… осталась рядом. А он — чтобы встал на ноги. Мы просто хотим, чтобы все были в безопасности.
Я усмехнулась:
— В безопасности за мой счёт?
— Света…
И вот тогда я сказала:
— Я не банк. Не страховка. Не женский вариант ЖЭКа. У меня есть своя жизнь. И она мне дорога.
Бабушку я навестила. Мы сидели в палате, говорили о погоде, о соседях, о том, как в столовке стали варить «нормальный компот, а не эту бурду». Она держала меня за руку, улыбалась.
— Ты, Светочка, не бойся. Всё пройдёт. У каждой женщины бывают такие повороты. Главное — не отказывайся от себя. Люди уходят. А ты — у тебя навсегда.
Эти слова стали для меня чем-то важным. Маяком.
Через месяц мне позвонил Серёжа. Пьяный голос.
— Слушай… ну ты вообще… я понять не могу, чего ты так уперлась. Ты думаешь, у тебя жизнь прямо крутая, да? Кот, работа, одна как сыч… А я — с девушкой, у меня планы. Мы… у нас может всё получится.
— Так строй, — спокойно ответила я. — Но не на моём фундаменте.
Он хмыкнул, что-то пробормотал и отключился. Больше не звонил.
Осень была прекрасной. Я делала перестановку. Купила наконец хороший матрас. Стала чаще ходить в кафе одна. Читала книги. Говорила с подругами. Училась говорить «нет» и не объяснять. Училась не подбирать осколки после чужих истерик. Училась спать спокойно.
Мама писала редко. Пара фото, пара слов. Нейтральных. Я не отвечала. Потом она пришла сама. Позвонила в дверь.
— Я не буду надолго. Просто… поговорить.
Я впустила. Она села. Без пирогов, без торта. Просто она.
— Мы с папой поняли. Не сразу, но поняли. Мы правда… тебя использовали. Ты всегда была… как каменная опора. Мы даже не замечали, как часто на тебя наваливали. Прости.
Я молчала. Просто слушала.
— Мы Серёже уже сказали — ищи жильё. Хоть в съём, хоть с Алисой. Мы поможем, но без давления. Он обиделся. Но, может, поймёт. А если нет — его выбор.
Она встала, подошла ко мне, коснулась плеча.
— Ты для нас — надёжный тыл, а он… ребёнок, — спокойно объяснила мама. — Но, наверное, мы слишком заигрались в эту роль. А ты выросла. И теперь можешь сама решать, кого пускать в свою жизнь.
Я посмотрела ей в глаза. Не ответила. Только кивнула.
Мы не стали близки. Но мы стали честнее. Я не стала для них снова спасательницей. Я стала человеком, у которого есть дом, границы, кот и уважение к себе.
Серёжа… я не знаю, где он. Говорят, с Алисой всё не так гладко. Но теперь — это не моя война.
Открытый финал? Да. Я не знаю, как будет дальше. Но я знаю точно — если снова позвонят и скажут: «Ты же сильная», — я спрошу: «А вы сами кем хотите быть?»
Потому что быть тылом — это выбор. А не приговор.
— Мы ненадолго. Лишних денег нет, чтобы жильё снимать