Не моя мама

— Маша, немедленно прекрати! — Татьяна в отчаянии схватилась за голову, глядя на разбросанные по полу фотографии. — Это же свадебный альбом!

Восьмилетняя девочка замерла на пороге детской, сжимая в руках последние уцелевшие снимки.

На её тонком личике застыло выражение упрямого вызова.

— Не буду я смотреть на эти противные фотки! — выкрикнула она, комкая глянцевые карточки. — Не хочу! Это не моя мама!

Татьяна медленно опустилась на краешек дивана. Три месяца. Всего три месяца прошло с их свадьбы с Андреем, а ей уже казалось — целая вечность.

Вечность, наполненная бесконечными попытками растопить лед в сердце младшей падчерицы.

Старшая, Лиза, приняла ее почти сразу. В свои двенадцать она казалась на удивление рассудительной.

«Папе нужна жена, а нам — женская забота», — сказала она тогда, впервые увидев отцовскую избранницу.

И, помолчав, добавила:

— «К тому же ты красивая. И добрая, я вижу».

Но Маша… С Машей все оказалось сложнее.

Татьяна помнила их первую встречу — будто вчера это было.

Андрей привел ее знакомиться с дочерьми в их просторную квартиру на Чистых прудах.

В воздухе еще витал аромат пирога с яблоками — Лиза специально испекла его к их приходу.

— Девочки, познакомьтесь, это Татьяна, — сказал тогда Андрей, нежно приобняв ее за плечи. — Мы… В общем, мы решили пожениться.

Лиза, как всегда, собранная и серьезная, чинно протянула руку:

— Очень приятно. Проходите, пожалуйста. Я как раз чай заварила.

А Маша… Маша, сверкнув глазами, молча выскочила из комнаты. Хлопнула дверью так, что звякнула люстра.

— Ничего, — успокаивающе шепнул ей тогда Андрей. — Она привыкнет. Просто ей нужно время.

Время шло, а привыкания все не наступало.

Маша словно задалась целью превратить жизнь мачехи в сплошную череду мелких пакостей.

То соль в сахарницу насыплет, то любимую блузку Татьяны «случайно» зацепит утюгом, то кошку научит точить когти об обивку нового дивана.

Андрей только разводил руками:

— Бунтует девочка. Переходный возраст.

— Какой переходный? — не выдержала однажды Татьяна. — Ей восемь лет!

— Ну… — муж замялся, — ранний переходный.

Татьяна, милая, дай ей время. Она же совсем крохой была, когда Вера ум ерла. Ей особенно тяжело.

Татьяна вздохнула. Вера — первая жена Андрея, мать девочек. Она ум ерла пять лет назад.

Быстро сгорела, едва успев попрощаться с дочерьми. Старшая все помнила и понимала. А младшая…

— Лизонька, — как-то спросила Татьяна у старшей падчерицы, — а Маша помнит маму?

Лиза задумчиво покачала головой:

— Смутно, как в тумане. Так, отдельные картинки. Как мама ее на руках качает, как песни поет.

Она даже лица толком не помнит — только по фотографиям.

— Тогда почему…

— Потому и злится, — перебила ее Лиза с недетской мудростью. — Что не помнит.

Что другие дети с мамами, а она — нет.

А тут вы появились… — она замялась.

— И что? — затаив дыхание, спросила Татьяна.

— Маша боится, что если она вас полюбит, то предаст маму. Понимаете?

Татьяна поняла. Но от этого понимания легче не становилось.

А потом она забеременела. Известие о будущем ребенке всех застало врасплох.

Андрей просиял, закружил ее по комнате. Лиза запрыгала от радости — она давно мечтала о маленьком братике или сестричке.

Маша… Маша отреагировала по-своему.

— Значит, теперь у вас будет свой ребенок? — процедила она, глядя исподлобья. — Настоящий? А мы так, довесок?

— Машенька, что ты такое говоришь! — всплеснул руками Андрей. — Вы все мои дети, все родные!

— Нет! — топнула ножкой девчонка. — Мы — дети мамы Веры!

А этот будет — ее! — она ткнула пальцем в сторону Татьяны. — Вот увидите, она теперь только с ним и будет возиться!

Беременность далась Татьяне нелегко. С самого начала ее мутило от любых запахов, даже любимый кофе вызывал приступы тошноты.

К пятому месяцу начались отеки, врачи настояли на строгом постельном режиме.

— Давление скачет, — качала головой пожилая акушерка. — Поберечься надо.

Лиза трогательно ухаживала за ней — приносила чай с сухариками, читала вслух, массировала распухшие ступни.

А Маша…

— Папа, она симулирует! — донеслось как-то из кухни. — Просто хочет, чтобы ты с ней больше нянчился.

— Маша! — в голосе Андрея зазвенел металл. — Немедленно извинись!

— И не подумаю! Вечно она…

Звук пощечины разорвал вечернюю тишину.

Татьяна вздрогнула — за все время их знакомства Андрей ни разу не поднимал руку на детей.

— Папа меня ударил, — всхлипнула Маша. — Из-за нее! Из-за этой…

Татьяна натянула одеяло до подбородка, зажмурилась. Внутри все сжалось от боли и вины.

Она не хотела, чтобы так вышло. Не хотела становиться причиной разлада между отцом и дочерью.

Максим родился в декабре, в самую длинную ночь года.

Крохотный, но крикливый, он с первой минуты заполнил собой весь дом — писком, пеленками, бесконечными кормлениями.

— Смотри, папа, у него твои глаза! — восторженно щебетала Лиза, склонившись над колыбелью.

Маша держалась в стороне. Демонстративно затыкала уши, когда малыш плакал, морщилась от запаха детской присыпки.

Но однажды Татьяна застала ее у кроватки брата.

— Ты такой маленький, — шептала девочка, осторожно касаясь пальцем крошечной ладошки. — Совсем-совсем крохотный. Как же она тебя любит…

Последние слова прозвучали с такой горечью, что у Татьяны защемило сердце.

Она шагнула вперед:

— Маша…

Девочка отпрянула, словно ошпаренная:

— Подглядываете? — выплюнула она. — Шпионите?

— Нет, я просто…

— Ненавижу вас! — голос Маши сорвался на визг. — И его ненавижу! Вы все — чужие!

Она выбежала из детской, грохнув дверью. Максим проснулся и заплакал.

А Татьяна стояла, прижав руки к груди, и чувствовала, как по щекам катятся слезы.

Шли месяцы.

Максим рос здоровым, улыбчивым малышом. Научился переворачиваться, сидеть, делать первые шаги.

Маша упорно его игнорировала — уходила в свою комнату, стоило малышу появиться поблизости.

А потом случилось это.

Татьяна как раз купала Максима, когда заметила странные пятна у него на спине — россыпь мелких синяков, похожих на брызги чернил.

— Андрей! — позвала она дрогнувшим голосом. — Посмотри…

Муж нахмурился, разглядывая пятнышки:

— Может, ушибся где? Или аллергия?

— На что? Он же ничего нового не ел.

— Все равно покажем врачу, — решил Андрей. — На всякий случай.

В тот вечер, укладывая Максима спать, Татьяна никак не могла унять тревогу.

Что-то подсказывало — эти безобидные на вид пятнышки не сулят ничего хорошего.

— Мама Таня… — раздалось вдруг от двери.

Там стояла Маша, теребя рукав пижамы.

Татьяна замерла. За все это время девочка ни разу не называла ее мамой — ни с приставкой, ни без.

— Что случилось, Машенька?

— Это я виновата, — еле слышно прошептала девочка. — Это я…

— О чем ты?

— Я вчера… — Маша всхлипнула, — я толкнула его. Нечаянно!

Он полез ко мне, когда я рисовала, а я…

Я не хотела, правда! — она разрыдалась в голос.

Татьяна машинально прижала девочку к себе, поглаживая по вздрагивающим плечам:

— Тише, тише. Ты не виновата. Это не от ушиба, милая. Это что-то другое.

— Правда? — Маша подняла заплаканное лицо. — Вы не сердитесь?

— Конечно, нет.

Они еще долго сидели в полутьме детской — впервые так близко друг к другу.

А назавтра был врач, анализы, стр ашные слова «генетическое», «дополнительное обследование», «шансы не очень».

Жизнь, едва наладившаяся, словно дала трещину, готовую вот-вот разломить их маленький мир на части. Так и случилось.

На них обрушилось цунами. Мальчика положили в больницу, а потом… похороны, поминки, соболезнования.

Все слилось в единый водоворот кошмара. А потом наступила тишина.

Татьяна листала старый фотоальбом. Вот Максимка делает первые шаги, вот задувает свечи на именинном торте, вот гордо демонстрирует новый самокат.

Снимки множились, складывались в историю его короткой жизни — семь стремительных лет, пролетевших как один миг.

В доме непривычно тихо. Андрей на работе, Лиза на занятиях. Маша…

Татьяна прислушалась — из соседней комнаты доносились приглушенные всхлипы.

— Машенька… — она тихонько приоткрыла дверь.

Девочка сидела на полу среди разбросанных игрушек. В руках — потрепанный плюшевый заяц, любимая игрушка Максима.

— Я тут порядок наводила, — торопливо вытерла слезы Маша. — А он вдруг…

Максимка его везде с собой таскал, помните?

Татьяна опустилась рядом, привлекла девочку к себе. Та уткнулась лицом в плечо мачехи:

— Мама Таня, почему так больно? Каждый день просыпаюсь и на секунду забываю, а потом…

— Знаю, родная. Знаю…

Три месяца прошло, а боль все такая же острая. Будто вчера прозвучал страшный диагноз, вчера…

— Я все думаю, — Маша теребила ухо игрушечного зайца, — может, это наказание? За то, что я такая злая была? Не любила вас, вредничала.

— Что ты такое говоришь! — Татьяна развернула девочку к себе. — Никакое это не наказание. Просто так случилось. Никто не виноват.

— А знаете, — Маша подняла заплаканное лицо, — я ведь давно уже вас полюбила. Еще когда Максимка только родился. Просто боялась признаться.

— Почему?

— Думала, если скажу — предам маму Веру. А потом поняла — она бы не обиделась.

Она бы хотела, чтобы у нас была мама. Настоящая.

Татьяна почувствовала, как к горлу подкатывает ком.

— Помните тот день, когда мы пекли блины? — вдруг спросила Маша. — Максимка еще весь перемазался в сгущенке.

— Конечно, помню.

— Я тогда первый раз подумала — вот она, моя мама. И так хорошо стало.

А потом испугалась этой мысли и нагрубила вам.

— Милая моя…

— А теперь все время думаю, что мы могли бы…

Она снова всхлипнула. Татьяна крепче прижала девочку к себе, чувствуя, как по щекам катятся слезы.

— Ничего мы не потеряли, — прошептала она. — Все у нас впереди. Слышишь?

Я тебя очень люблю. И всегда любила, с самой первой встречи.

— Правда? Даже когда я солила ваш кофе? И когда кошку научила драть диван?

— Даже тогда, — улыбнулась сквозь слезы Татьяна. — Ты же моя дочка. Разве может мать не любить своего ребенка?

Маша затихла в ее объятиях. За окном медленно гас зимний день, в комнате сгущались сумерки.

Где-то в глубине дома тикали часы — размеренно, успокаивающе.

— Мама, — вдруг сказала Маша — первый раз без «Таня», просто «мама». — Давайте повесим фотографии Максимки в гостиной? Чтобы он всегда был с нами.

— Давай, — кивнула Татьяна. — Прямо завтра этим и займемся.

Они еще долго сидели в полутьме, прижавшись друг к другу. Две осиротевшие души, нашедшие друг в друге утешение.

Мать и дочь — не по крови, но по любви. Той самой любви, что оказалась сильнее предубеждений, сильнее обид и даже сильнее см ерти.

А потрепанный заяц смотрел на них пуговичными глазами, словно одобряя это долгожданное единение двух сердец, словно радуясь, что его маленький хозяин не зря появился в этой семье — пусть ненадолго, но успел изменить все.

Связать незримыми нитями две одинокие души. Научить их главному — любить, прощать, принимать друг друга такими, какие есть. Без условий и оговорок. Просто так. По-настоящему.