Когда они только переехали в эту двушку — с ипотекой на двадцать лет и кухней, сделанной «по скидке», — она сказала: «Уютно. Почти как у нас с папой». Слова скользнули мимо, не задержавшись, как первые капли дождя, когда ты ещё не понимаешь, будет ли ливень.
Света тогда только вышла из декрета, Мишка пошёл в сад. Вроде бы всё устраивалось. Никита работал по двенадцать часов, у Светы были подработки онлайн. Они уставали, но было чувство, что строят что-то своё. Пусть не замок, но дом, в котором правила устанавливаются вдвоём.
Пока однажды вечером не позвонила Раиса Ивановна.
— Светочка, мне тут на УЗИ сказали, что у меня подозрение на кисту. Приезжайте, а? Или, может, я к вам на пару денёчков переберусь. Пока жду повтор.
Никита слышал этот разговор из кухни, у него сдулся пакет с макаронами в руках. Он уже знал: «пару денёчков» — это приговор.
— Мам, ну мы же… — начала было Света, но тут же сдалась. — Ну конечно, конечно, приезжай.
Раиса Ивановна вошла в их дом с пакетами, из которых пахло гречкой, хлоркой и каким-то терпким одеколоном. Разулась на коврике, поджала губы — и оглядела гостиную.
— Ну что, уютненько, хоть и тесновато. А телевизор у вас на какой диагонали? Маловато, конечно. Папа ваш на такие бы не посмотрел. Он любил, чтоб по-человечески.
На следующий день она переставила чай в другую банку — «так он не выдыхается», забрала свои лекарства в ящик с их продуктами — «чтоб не забыть» — и повесила свой розовый халат на единственный крючок в ванной.
Никита старался не замечать. Света шептала по вечерам: «Ну потерпи. Ну не навсегда же». Мишка радовался бабушкиным блинчикам и новеньким карандашам.
Через неделю Раиса Ивановна стояла у него за спиной и объясняла, как правильно жарить котлеты. Потом проверяла счета — «Вы опять за интернет столько отдали?», считала, сколько раз заказывали еду — «Я вон суп сварила, а вы “роллы”!».
А ещё через пару дней на кухне раздался спор.
— А что это у тебя, Никиточка, зарплата меньше, чем у Светы? Она же дома сидит, по клавишам щёлкает.
— Ну, во-первых, не меньше, — тихо ответил он, — а во-вторых, вы ведь сами просили её не устраиваться в офис. Чтобы с Мишей быть.
Раиса Ивановна шумно выдохнула.
— Я просила? Я советовала. А вы — молодая семья, как хотите, так и делайте. Я просто говорю: отец Светы пахал, чтобы я и ребёнок в нужде не были. А вы что?
Он тогда просто ушёл на улицу. Курить он бросил давно, но в этот вечер купил пачку. Затянулся у мусорки во дворе, за спиной дети играли в прятки, а на лавке кто-то смеялся — громко, по-настоящему. И вдруг так захотелось домой. Только не в ту квартиру, где на кухне запах жареной капусты и хлорки, а в дом. Их дом. Где можно молча сесть рядом со Светой, положить голову ей на колени и ничего не говорить.
Но в тот вечер он вернулся поздно. Света уже спала. А Раиса Ивановна оставила на кухне записку: «Суп в холодильнике. Только не пересоли, как в прошлый раз».
Дальше было хуже.
Раиса Ивановна «случайно» занимала ванну ровно тогда, когда Никита собирался на работу. «Ой, ты ж не говорил!» — и закрывала дверь с музыкальной шкатулкой.
Она предлагала Свете «отдохнуть от готовки» и готовила сама. В итоге в холодильнике было много еды, которую никто не хотел есть. Она «вставляла на место» пульт от телевизора, свои тапки, полотенце и даже ложку, которой Никита размешивал кофе.
Он ловил себя на том, что проверяет, закрыта ли дверь в спальню. Он перестал ходить на кухню в трусах и майке — только штаны, только по графику. А ещё начал искать работу подальше, чтобы подольше не бывать дома.
В один из вечеров он пришёл домой — и застал Раису Ивановну в их спальне. Она искала нитки. Света молчала. Мишка играл в планшет. А Никита понял, что запах её духов въелся в постельное бельё.
— Ты, кажется, что-то сказать хотел, — сказала она, глядя ему в глаза.
Он ничего не ответил.
Но в ту ночь он не спал.
И уже утром начал искать вариант съёма — хотя бы на время. Хотя бы однушку. Хоть куда-нибудь.
Первую неделю Никита искал квартиру втихаря. Днём он делал вид, что работает из кафе, а на деле ездил смотреть варианты. Однушки были или слишком дорогие, или слишком убитые. Он даже посмотрел комнату в коммуналке. Ему предложили зашторить кровать и не шуметь после восьми. Он вышел оттуда злой, сжимая в руке мятую бумажку с адресом.
А дома всё шло своим чередом.
Раиса Ивановна вела себя так, будто она хозяйка. Света делала вид, что ничего не происходит. Никита чувствовал себя третьим лишним. Он пытался поговорить с женой — без наездов, спокойно.
— Слушай, ну серьёзно. Давай наймём сиделку, если ей так плохо со здоровьем. Или пусть сестра твоя с ней побудет.
— Не начинай, — устало сказала Света. — Ну правда. Сейчас у неё период такой, ей нужно почувствовать себя нужной. Да и Мишка к ней привязался. А ты с ней просто… не можешь найти общий язык.
— Потому что я не собака. Я не должен радостно махать хвостом, когда в мой шкаф перекладывают мои же трусы, потому что «так логичнее». Или объясняют мне, что мои ботинки грязные и вообще не мужские.
Света отвела взгляд. Потом, как всегда, сказала:
— Я подумаю.
Но, как всегда, ничего не поменялось.
А потом Раиса Ивановна «случайно» услышала его разговор с другом по телефону. Тот позвал его в горы на майские.
— А Света что? — спросил друг.
— Ну, Света вряд ли. У неё мама…
— А ты?
— А я, если честно, готов хоть в палатке, хоть в шалаше. Лишь бы дышать.
На следующее утро Раиса Ивановна сидела за кухонным столом и громко перелистывала журнал. На плите кипел компот, в углу тикали часы.
— В шалаше, значит, — сказала она вслух. — Всё бы отдал, лишь бы не с нами. Ну-ну.
Он ничего не ответил.
Вечером Света, как по отрепетированной схеме, сказала:
— Мам расстроилась. Говорит, чувствует себя обузой.
— Так это и есть, по-твоему, нормальное чувство? — вскипел он. — Человек, который вторгается в чужое пространство, называет себя обузой и ждёт, что его будут утешать.
Света вспыхнула:
— Это МОЯ мама!
— А я тебе кто, Свет? Прислуга?
В тот вечер он ушёл спать в детскую, на узком диване с пластмассовыми бортиками.
Когда он в следующий раз пришёл домой, его встретил запах подгорелых щей и фраза:
— А я тут нашла твои платёжки. Зачем ты снимаешь деньги со счёта? Ты что-то скрываешь?
Он ничего не ответил. Только сжал зубы и прошёл мимо.
Она шла за ним, не отставая:
— Я просто волнуюсь. Вы семья. У вас ипотека. Ты должен быть честен.
Он обернулся, медленно и хрипло:
— Я ничего вам не должен. И это — не ваше дело.
Света опять отмолчалась.
Но на следующий день ему позвонила её тётка. Голосом, которым обычно сообщают о чьей-то смерти:
— Слышь, зятёк… Не ожидала я такого. Раису ты чуть не довёл. Сидит, вся в слезах. Говорит, боится жить у вас. Ты вообще мужчина или как?
После этого разговора он вышел на балкон и в первый раз ударил кулаком по перилам. Мишка в это время играл в комнате, и Никита постарался, чтобы не было слышно. Он даже извинился перед балконом.
Вскоре он всё-таки нашёл жильё — старую однушку рядом с лесопарком. Мебель из девяностых, скрипучие полы, душная кухня. Но там можно было поставить свой ритм. Ходить в трусах. Есть лапшу из кастрюли. Не слышать: «А папа Светы бы такого не позволил».
Он сказал Свете вечером, вежливо, почти официально:
— Я ухожу. Сниму на время. Нам всем будет лучше.
Света молчала. Потом прошептала:
— Значит, ты не борешься. Ты сдался.
Он усмехнулся. Хотел сказать: «А с кем бороться-то, Света? С твоей мамой? Или с тобой, когда ты снова выбираешь молчание?» Но промолчал.
Собрал вещи за полчаса. Часть оставил.
Раиса Ивановна вышла из ванной, закутанная в полотенце:
— Ишь ты. Воля нашлась. Побольше бы таких решительных. А то всё нытьё. Деньги-деньги. Как жить-то будете?
Он посмотрел на неё спокойно:
— Лучше, чем с вами.
И ушёл.
Он жил один три недели. Тихо. Привычно. Даже как-то пусто, но честно. Мишка иногда звонил с планшета. Света — почти никогда. Только один раз прислала фото: Мишка на качелях. И подпись: «Скучаем».
А потом был вечер, когда он вернулся домой и обнаружил под дверью… Раису Ивановну.
С пакетами. В дождевике. С видом побеждённого солдата.
— Мне надо с тобой поговорить, — сказала она.
Он не хотел. Очень не хотел. Но открыл дверь.
Раиса Ивановна села на табурет, поставила пакеты на пол. Долго молчала. Потом вдруг подняла глаза и выдохнула:
— Ты знаешь, ты был прав.
— Ты был прав, — повторила Раиса Ивановна и пожала плечами. — Я… иногда перегибаю. Иногда. Просто мне казалось, что я всё делаю для вас. Помогаю. Я же не из вредности. Я из любви.
Он молчал. Только прислонился к дверному косяку. В голове шумело. Где-то в груди затекло — похоже, усталость накопилась так, что уже не отпускала даже в тишине.
— Я тебе внука растила, — продолжала она, — суп варила, посуду мыла, с аптечками бегала. Всё для семьи. А ты… ты смотался в первую же бурю. Настоящие мужчины семью защищают.
Он даже не успел сказать, что к буре привела она. Что он не сбежал, а ушёл, когда понял — всё, что он строил, расползлось, как старая обивка на диване. Но слова не складывались. Только взгляд. Прямой, усталый.
— Да, — кивнул он. — Варили суп. Бегали с аптечкой. Только уважения к нашему дому у вас не было. Ни на грамм. Всё было «у нас с папой было лучше». А я вам не папа Светы. Я — Никита. И моя семья — это я, Света и Мишка. А не ваши представления о правильной жизни.
Раиса Ивановна сжала губы. Помолчала. Потом достала из пакета коробку с пирогом — тот самый, с капустой. Его, кстати, Никита когда-то хвалил.
— Света плачет, — сказала она. — Не ест. Не спит. Ты ей снишься, представляешь? Вроде бы уехал, а она всё ждёт, что дверь сейчас откроется. А ты стоишь. С ключами, как раньше. И говоришь: «Ну что, сварим кофе?»
Он опустил глаза. Ключи и правда лежали в кармане. Тяжёлые, со связкой пластиковых брелков от магазинов.
— Ей бы сказать об этом. А не вам.
Раиса Ивановна кивнула. Как-то неожиданно спокойно. Встала, поправила дождевик. И вдруг сказала:
— Я сегодня к сестре поеду. Ненадолго. Сама. Скажи ей, если позвонит. Мне надо… подумать. Переосмыслить. Говорят, в шалаше тоже можно счастливо жить. Если никому на голову не капает.
Она вышла. А он остался. С пирогом и головной болью.
Через пару дней Света сама пришла. Без предупреждения. С Мишкой. В руке у него был рюкзачок, она держала его за плечо, как будто боялась, что он исчезнет.
— Можно? — только и спросила.
Он кивнул. Мишка влетел первым, сразу к столу, где ещё лежали остатки пирога. Поднял крышку коробки, облизнулся.
— Баааааабушкин пирог! Вы что, вместе ели?
Света посмотрела на Никиту с тревогой.
— Нет, — сказал он. — Она просто приносила. Я не ел.
— А можно сейчас? — спросил Мишка. — С чаем.
Света уселась на диван. Напротив него. Руки на коленях, взгляд в пол. И вдруг выдохнула:
— Я боялась. Всё время. Боялась маму обидеть, боялась тебя потерять. А потом поняла: и маме не лучше, и ты ушёл. И я осталась… между. Как будто меня разорвали.
Он не перебивал.
— И да, ты был прав, — она подняла глаза. — Мама сильная. Она справится. А я — нет. Я хочу, чтобы у нас был шанс. У нас, с тобой. И с Мишкой.
Он кивнул.
— Без неё, Свет. Только без неё. Мы не сможем иначе.
— Я знаю, — прошептала она.
Мишка смачно жевал пирог. Поднял глаза:
— А мы теперь домой пойдём? Или тут останемся?
Они переглянулись.
— А ты как хочешь? — спросил Никита.
Мальчик пожал плечами:
— Где вы вдвоём, там и дом.
Они вернулись. Вместе. Через неделю. Сняли новую квартиру — ту самую, с лесопарком за окном. Никита взял подработку. Света снова пошла на курсы. Мишка стал чаще смеяться. А Раиса Ивановна… писала СМС. Иногда. Без давления. Без «надо». Просто: «Как вы?» Или: «Погода хорошая. Погуляйте с Мишей».
Они не звали её. Пока. Ни к себе, ни к себе в дом, ни в их новые границы. Но обещали приехать на чай.
А потом была встреча случайная. Во дворе, у поликлиники.
Раиса Ивановна стояла с соседкой. Та — женщина громкая, с укором в голосе.
— Ну, и где твой Никита? Убежал же. Как мальчик. Ишь, не выдержал.
Раиса Ивановна отмахнулась, как от мухи. Слегка поджала губы. И с тем самым выражением, которое знали все её родственники, тихо, но ясно произнесла:
— Да-да, я помню. У вас же муж был “настоящий”. Где он теперь?, — не выдержал он и убежал от вас.
Соседка замолкла.
А Раиса Ивановна медленно пошла к остановке.
С пакетом в руке. И новой тишиной внутри.