Когда Алина сказала сестре, что собирается пустить дальнюю родственницу на время, Роман даже бровью не повёл. Мол, твоя квартира — тебе и решать. Алина не уточнила, что речь идёт не о диване в гостиной, а о полноценной аренде с символической оплатой «на коммуналку».
— Она ж вдова… — тихо сказала Алина, как будто это что-то объясняло.
— Вдова — не инвалид, — буркнул Роман. — Ладно, если ненадолго. Но ты уверена, что она нормальная?
Уверена она не была. Просто Ирина Николаевна — это «сестра маминой троюродной», то есть почти никто. Но так вышло, что когда Алинина мама лежала в больнице, именно Ирина Николаевна носила ей йогурты и плела плед из старых кофточек. Алина помнила эти нелепые бордово-розовые квадраты до сих пор. Ну как тут отказать?
Первое впечатление было приятным. Ирина Николаевна приехала аккуратной, причесанной, с фирменной вежливостью женщин старшего поколения. Улыбалась, рассыпалась в благодарностях, распаковала плед, привезённый «в память о мамочке», и предложила деньгами «не обременять», но готовить, убирать и поливать цветы в качестве платы.
— Лучше не бывает, — сказала Алина подруге Саше. — Честно, она даже посуду моет за собой!
Первые две недели действительно прошли спокойно. Но потом всё начало меняться.
Сперва исчезла упаковка сливочного масла. Потом — половина замороженных котлет, которые Алина покупала впрок для вечерней готовки. Сначала она думала, что просто ошиблась. Или что Роман перекусил. Но нет — тот уверял, что даже не открывал морозилку.
— Да ерунда какая, — сказала Алина себе. — Может, она не знала, что это наше. Не станет же она нарочно…
Однако стало ясно: Ирина Николаевна начала хозяйничать, как у себя дома.
Она переставила кружки, потому что так «удобнее». Подрезала фикус на подоконнике — «он сильно разросся». Вынесла из кухни электрический чайник, поставив старый, со свистком: «Пластмасса вредная, да и греется он подозрительно быстро». А на выходных, когда Алина с Романом пришли с прогулки, их встретил крепкий запах жареного — и… шум голосов.
— А я решила немного отметить! — радостно сообщила Ирина Николаевна, разливая по стаканам компот с дачными сливами. За столом сидели две её подруги — Ольга Степановна и Лариса Дмитриевна, абсолютно незнакомые Алине.
— Мы с Ларисой в одной комнате в госпитале лежали! — закричала Ольга. — Это ж какое дело, вот просто судьба нас свела, ага!
Алина смотрела на грязную сковородку, на масло, капающее по плите, и на корзину с половиной съеденного батона, и чувствовала, как внутри у неё что-то сжимается.
— А вы предупредить могли? — тихо сказала она, стараясь говорить мягко. — Всё-таки это наш дом…
— Наш? — переспросила Ирина Николаевна с ласковой улыбкой. — Ну, живу я тут, и живу. Вам же не мешаю. А люди — это радость. Вам полезно будет пообщаться, а не сидеть в своих телефонах. Вот вы, Алинушка, когда последний раз пироги пекли?
Алина растерялась. Она не пекла пироги. Никогда. Её вообще не тянуло к кулинарии, и домашний уют у неё выражался в чистом полу и отсутствии лишних людей в доме.
— Пироги — не индикатор уюта, — тихо сказал Роман, обняв её за плечи, когда они ушли в спальню. — Завтра поговорим с ней.
Но завтра Ирина Николаевна принесла банку варенья и сказала, что они с девочками «больше не будут шуметь». И Алина… сдалась.
— Может, правда, старому человеку скучно, — сказала она Саше. — Ну посидели. Что с того?
Но что-то в интонации Саши — короткое «Ммм…» — сразу насторожило.
— А ты точно уверена, что ты у себя дома? Или уже у неё?
Прошла неделя. Алина обнаружила, что соседи начали её жалеть.
— Держитесь, солнышко, — кивнула тётя Лена с первого этажа, когда Алина спешила к автобусу.
— А то ваша квартирная как-то громко вчера гремела сковородками. В одиннадцать ночи-то…
— Она у нас не квартирная. Просто временно живёт, — уточнила Алина.
Но тётя Лена хмыкнула.
— Ну-ну. Кто громко гремит, тот, считай, уже прописался.
Смешно было бы, если бы не было так мерзко.
А через день в прихожей появилась новая вешалка.
— Для моих кофточек. Вы же свои не вешаете почти.
На кухне — шторка с вышивкой.
На балконе — ящик с её заготовками.
А в ванной — ароматическая соль и пенка, от которой у Алины началась сыпь.
— Не хочу превращаться в злую хозяйку, — говорила она Роману. — Но и жить так невыносимо.
— Может, всё-таки скажем ей?
Но стоило заговорить о «сроках проживания», как у Ирины Николаевны появлялись покрасневшие глаза, уставший вид, и она тяжело вздыхала:
— Я и так никому не нужна. Хотела хоть тут быть полезной. Но видно, мешаю…
После этого Алину душила совесть.
До тех пор, пока однажды она не вернулась пораньше с работы. И не увидела, как Ирина Николаевна с кем-то оживлённо разговаривает по телефону на кухне.
— …Да какая там молодёжь. Не готовит, не убирает. Хожу за ними, как за детьми. Хорошо, что я ещё на ногах… Да, конечно, кухня моя. А чья же ещё?
Алина стояла в прихожей, и не знала, плакать или смеяться.
Алина не сказала ничего в тот вечер. Просто закрыла дверь спальни и легла, не раздеваясь. Внутри бурлило. Даже не злость — что-то вроде шока. Или… предательства?
— Видел бы ты, как она там вещала, — шептала она Роману. — Кухня, говорит, моя. Готовлю, убираю… За нами, как за детьми…
Роман тяжело вздохнул:
— Всё. Завтра говорим чётко. Пусть ищет себе другое место.
Но утро принесло «сюрприз»: омлет, тонкие блинчики с вареньем и слово за слово — «я знаю, вам тяжело, но я скоро уйду. У меня есть знакомая в Вязьме, обещала пустить».
Алина, разумеется, предложила остаться, пока не уточнит детали.
И всё продолжилось, как раньше.
Только теперь Ирина Николаевна стала осторожнее. Меньше звала гостей — но зато чаще звонила «внуку по переписке» и громко обсуждала, «как у неё всё на плечах». Алина делала вид, что не слышит. Или старалась. Но слышала.
— А вы помните, Алина, как вы маму в больницу один раз на автобусе повезли, а она потом целый день не могла в себя прийти? А я — хоть и чужая — всё делала. Всё. А сейчас… — она махала рукой, как бы отгоняя мысли, и громко шмыгала носом.
— Мне очень жаль, что вам тяжело. Но мне и самой непросто, — говорила Алина. — Мы с мужем всё-таки тоже семья. И не хотим чувствовать себя на вторых ролях в собственном доме.
— Ах, вот как! — вскидывалась Ирина Николаевна. — Значит, на вторых ролях… Ясно. Старики мешают. Как же, у вас ведь теперь ванная не в одиночку…
Алина чувствовала, как у неё сжимается горло. Ей было и обидно, и стыдно — за то, что хочет тишины и личного пространства.
На работе у Алины начались сложности — новый руководитель, новые отчёты. Она приходила выжатая, с головной болью, а дома…
— Ну чего ты такая? — спрашивала Ирина Николаевна. — Подумаешь, устаёшь. Мы вот работали — по 16 часов, и никто не ныл.
— Просто я устала, — сухо говорила Алина.
— От чего? Посидела у компьютера? Ты бы на стройку пошла — вот тогда бы поняла.
Роман пытался сглаживать. Подсовывал Алине чай, укладывал плед. Но этого становилось мало. Они всё чаще говорили шёпотом. Всё чаще ели в спальне.
— А что это вы, голубки, там у себя? — раз в неделю подходила Ирина Николаевна к двери. — А запах-то какой! Что, уже и на кухню пускать страшно?
А потом случился позор. Самый настоящий. Коллега Алины, Света, привезла вещи для отдавания — куртки, сапоги. Не новые, но добротные. Алина собиралась передать их через Сашу в детдом. Но не успела.
— Спасибо, Алиночка, — сказала Ирина Николаевна, уже примеряя одну из курток. — Как раз мой размер. А сапожки-то какие мягкие! А ты про меня вспомнила — сердце у тебя всё-таки доброе.
— Подождите… — Алина сбилась. — Это не вам. Это… Это совсем не вам.
— Ну что ты! — всплеснула руками Ирина. — Кому, кроме меня? Неужели ты думаешь, что я хуже этих приёмных? У меня тоже внуки есть, пусть и не родные!
Алина хотела крикнуть, отобрать… Но замолчала. Потому что если сейчас закатит скандал, опять будет виновата.
Саша однажды осталась у Алины на ночь. Посидели, поболтали, поужинали. Наутро в прихожей — на скамеечке — стояла чашка, перевёрнутая вверх дном, и записка:
«Для гостей — как-нибудь в следующий раз. Хозяйка, как-никак, одна. И та — не вы».
— Что это? — спросила Саша.
— Это стиль, — устало улыбнулась Алина. — Новый. Пассивно-агрессивный прованс.
Но в тот же день Алина решилась. Пришла домой и сказала:
— Нам нужно поговорить. Серьёзно.
Ирина Николаевна вскинулась:
— Да-да. Я тоже хотела. Надо бы уже обсудить, как делить оплату интернета. Вы им пользуетесь больше — а платим мы с вами поровну. Да и еду… Я понимаю, что вы молодые, но даже вы не потянете всё на мне.
Алина замерла.
— Простите, на вас?
— Ну а кто ещё? — удивилась Ирина Николаевна. — Вы приходите — и ужин. Вы уходите — и чисто. Я даже с кошкой вашей играю, пока вы на работе.
— У нас нет кошки.
— А! Ну значит, мне приснилось… — усмехнулась она. — Ну что вы так напряглись. Шучу.
Алина смотрела на неё и вдруг поняла, что всё. Вот прямо сейчас — точка.
Она тихо сказала:
— Через две недели нам приезжает брат. Ему нужно будет остаться у нас. Пожалуйста, подыщите жильё.
Ирина Николаевна молчала.
А потом сказала:
— Я вас поняла. Спасибо за честность. Хотя могла бы и раньше предупредить. Неприятно, конечно. Не ожидала. Но ладно.
И ушла в свою комнату, плотно прикрыв дверь.
Вечером в коридоре пахло уксусом и селёдкой.
На подоконнике лежал чётко расставленный чеснок.
А в раковине стояли немытые сковородки. Словно в насмешку.
Следующие дни были тягучими, как липкий мёд. Всё внешне было спокойно. Но от этой тишины хотелось выть. Ирина Николаевна не говорила ни слова поперёк. Но всё, что она делала, было демонстрацией обиды.
В холодильнике стала появляться еда, которую Алина с Романом не покупали: холодец в пластиковой коробке, тушёнка с датой изготовления из прошлого десятилетия, странные рулеты, пахнущие чесноком и хозяйственным мылом.
— Она назло, да? — тихо спросил Роман. — Типа, разгоняете — получите жизнь по армейским правилам.
Алина только кивнула.
Но апофеоз случился в пятницу.
Алина вернулась с работы раньше. Думала, приготовит что-то сама — просто, без изысков. Хотела обычной жареной картошки. Той самой, с корочкой, как делала бабушка.
На кухне её ждал сюрприз.
Ирина Николаевна стояла у плиты. Фартук, пучок на голове, уверенное движение лопаткой.
— А я вам ужин готовлю, — сообщила она, даже не обернувшись. — Раз уж в последний раз. Всё равно вам теперь жить без меня придётся. Хоть попрощаюсь по-человечески.
— Вы могли бы… спросить хотя бы, — осторожно начала Алина.
— А надо? — резко повернулась та. — Уж извините, что без заявки. Я тут, может, каждый день работаю. А благодарности — кот наплакал. Ладно бы вы были заняты. Так вы ещё и обижаетесь на всё. Молодёжь…
— Это наш дом, — твёрдо сказала Алина. — И вы — в гостях. Гостям не принято диктовать, как жить хозяевам.
Ирина Николаевна вскинулась. Впервые за всё время её лицо стало другим — жёстким, угловатым, даже злым.
— Ах вот как. Гостям… А когда вы просили посидеть с мамой, кто вам помог? Кто, спрашивается, вам тогда был? Не гость?
Алина ответила сразу, не думая:
— Доброволец. И я вам за это благодарна. Но вы зашли слишком далеко. В моей жизни благодарность не означает — «вечно должен».
— Ну-ну, — губы Ирины Николаевны скривились. — Современные такие честные. До первого неудобства. А потом — сразу за порог. Живите. Варите свои супы. Без души. Без тепла. Но однажды поймёте, что потеряли.
Она развернулась и добавила соли в сковороду. С шумом.
Через два дня она съехала. Без истерик. Без скандала. Всё по-деловому.
Но оставила после себя три огромные коробки на балконе: одна с пледами, вторая — с книгами «как жить духовно», третья — с её самодельными заготовками.
На кухне осталась только прижатая к холодильнику записка:
«Спасибо, что приютили. Надеюсь, вы обо мне не забудете. Особенно, когда будет по-настоящему тяжело. С уважением, И.Н.»
Алина смотрела на эту записку и чувствовала, как у неё дрожат пальцы. От облегчения и от обиды одновременно. Как будто прошёл тайфун, и всё вроде цело, но внутри — выжженное поле.
— Ну, что ты? — подошёл Роман, обнял сзади. — Всё хорошо теперь. Правда.
Она кивнула.
— Только знаешь… — сказала она, садясь за стол. — Я больше никому не открою дверь с фразой: «Проживите у нас немного». Это как взять в дом мышь и надеяться, что она будет мыть пол.
Он рассмеялся.
— Хочешь — пожарю картошки?
Алина вдруг почувствовала, как внутри зашевелилась злость, тонкая, как игла.
— Нет. Я сама.
Она взяла сковороду. Масло. Картошку.
Резала долго, почти медитативно. Засыпала на сковородку, глядя, как оно шкворчит. И в этот момент в дверь позвонили.
Саша. С цветами. Просто так.
— Как ты?
— Свободна, — усмехнулась Алина. — Пойдём на кухню?
Через полчаса они уже сидели втроём — Алина, Роман и Саша — на кухне. Горела свечка. На сковородке дымился самый обычный ужин.
Саша хрустнула картошкой, усмехнулась и проговорила:
— Спасибо за ужин. Не каждый день так вкусно пережаренную картошку поешь.
Алина впервые за долгое время рассмеялась. От души.
Но на балконе в темноте всё ещё стояли три коробки. А значит, история не закончена.
Только развод