— Валер, зайди к маме, — звонила Лена третий раз подряд то одному брату, то второму. — Она вас зовет.
— Ленка, не нервируй, я работаю, — ворчал Валера, пытаясь отвязаться от назойливой сестры поскорее. — Это ты у нас от безделья маешься, вот и сиди рядом с ней. А я не могу.
— Я тоже не могу постоянно возле мамы находиться, у меня семья, — Лена пыталась договориться.
— Ой, да это разве семья в виде мужа-тунеядца?
Лена отключилась, Валера прекрасно знал, как ее вывести из себя. По его мнению, кто не зарабатывает больших денег, тот не работает.
Лена сделала глубокий вдох, когда услышала, как мама зовет из комнаты.
— Лена… Подойди…
— Иду, мама, — ответила она и заторопилась к родительнице.
— Тебе идти надо, да? Как там твой Димка?
— Не знаю, мама. Никуда я не уйду, не переживай.
— Спасибо, — мама сжала сильно руку дочери. Она была благодарна, что дочь никуда не уходит и сидит с ней круглыми сутками. — Несправедлива я была к тебе, — виновато сказала она.
Лена даже не обратила внимания. Раньше они с мамой много не разговаривали. Мама выделяла сыновей, а на нее внимания не обращала.
Некогда было, то Валерке надо было помочь, то Славке. А Лена…
Она всегда оставалась в тени успешных братьев.
— Мам, я поговорить с тобой хотела… — просила Лена, а мама в очередной раз от нее отмахивалась.
— Некогда, Ленка, не видишь, свадьбу Славкину обсуждаем?
Лена потом еще пыталась пару раз матери рассказать, что сама планирует выйти замуж. Но мама каждый раз находила причину, чтобы не слушать дочь.
В итоге Лена тихо расписалась со своим мужем и уехала от мамы. Казалось, родительница даже этого не заметила.
Теперь всё иначе. В комнате с занавешенным окном пахло лекарствами и остывшим чаем.
Мама лежала, почти не двигаясь, лицо её осунулось, словно осталась тень от прежней цветущей женщины.
Лена поправила подушку, снова протёрла ей губы салфеткой.
Стукнула ложка об чашку — мать вздрогнула.
— Прости, — тихо сказала Лена.
Мама не ответила. Только посмотрела в сторону — туда, где обычно сидели Валера и Славка. Но теперь там пусто.
— Валер, зайди к маме, — звонила Лена третий раз подряд то одному брату, то второму. — Она вас зовет.
— Ленка, не нервируй, я работаю, — ворчал Валера, пытаясь отвязаться от назойливой сестры поскорее. — Это ты у нас от безделья маешься, вот и сиди рядом с ней. А я не могу.
— Я тоже не могу постоянно возле мамы находиться, у меня семья, — Лена пыталась договориться.
— Ой, да это разве семья в виде мужа-тунеядца?
Лена отключилась. У нее затряслись пальцы.
Эти их подколы родством из детства. Те же интонации, те же унижения.
И даже сейчас, когда мать лежит беспомощной, они всё так же продолжают насмехаться над ней, как раньше, когда она плакала от обиды, а Славка радостный корчил рожи:
— Ленка, ну не реви, что-ты как маленькая!
Мама тогда ничего не говорила. А если и говорила, то скорее оправдывала поведение сыновей:
— Ну что ты опять устроила сцену? Славка же просто пошутил.
Даже теперь она молчит, когда слышит, как Валера по телефону обзывает Лену. Будто и не слышит или делает вид, что не понимает как тяжело дочери.
Будто не она каждое воскресенье звала сыновей на блины, а дочке кидала:
— Ну ты же всегда на диетах.
Как будто не она раз за разом пропускала мимо ушей Ленкины «мам, я хочу тебе кое-что сказать…».
— Лена… Подойди… — голос матери дрожал.
— Иду, мама. — Лена заторопилась.
— Тебе идти надо, да? Как там твой Димка?
— Не знаю, мама. Никуда я не уйду, не переживай.
— Спасибо, — мать сжала её руку крепко, до костяшек. — Несправедлива я была к тебе…
Лена молчала. Слишком поздно, чтобы что-то доказывать, да и не верилось в раскаяния матери…
Она смотрела, как мать дремлет, и вспоминала, как та бегала по дому, когда Валера приезжал — ставила его любимый сервиз, бежала в магазин за «той самой рыбой, что он любит».
А потом, через день, ворчала:
— Что ты на меня смотришь, как из-под земли вылезла? У тебя вечно взгляд недовольный.
И ведь действительно — по лицу Лены было все ясно. Она никогда не лицемерила. За это и не любили.
Теперь Лена пыталась быть нужной, как тогда, когда ее не замечали. Только мать всё чаще смотрела сквозь неё. О чем-то думала.
— Мам, ты чего молчишь?
— Валерку вспоминала. Как маленький был. Всё за мной ходил, хвостиком.
Лена кивнула, мол помнит.
— А Славка? Помнишь, как под ёлкой прятал конфеты, чтоб никто не нашёл?
Лена вздохнула.
Она в детстве под ёлкой тоже прятала, только не конфеты, а письмо маме.
Написанное корявыми буквами:
«Мама, я тебя люблю. Можно я сегодня с тобой на ярмарку?»
Письмо так и осталось между еловыми лапами. Мама его не заметила. Или не захотела.
И сейчас все повторялось.
Сыновья были где-то там, заняты, важные. А она — рядом. Опять. Тихая, терпеливая, «удобная».
— Мам, я хотела поговорить с тобой, — снова начала Лена.
Мама отвернулась.
— Некогда, Ленка… Устала я.
Лена сжала губы. Всё как всегда. Даже сейчас, когда понятно — это конец.
И в сердце что-то колыхнулось — не боль уже, не обида. Что-то другое. Чёткое, твёрдое. Не злость — осознание. Как будто проснулся человек, который перестал ждать.
И в этот момент зазвонил телефон.
— Ну что, как она? — поинтересовался Валера.
— Спит.
— Ну и прекрасно. Не трогай. Я завтра, может быть, заеду.
И Лена положила трубку…
Мама почти не разговаривала с вечера. Только пальцами искала Ленину руку на одеяле, как будто боялась отпустить.
— Я рядом, — шептала Лена. — Я тут, мам.
Больше ничего не требовалось. Она не ждала «прости», не надеялась на чудо. Просто сидела рядом, гладила сухую руку, поила тёплой водой.
Под утро дыхание стало редким, неглубоким. Лена почувствовала — все . Но не заплакала, не испугалась. Только взяла мать за руку и тихо сказала:
— Всё хорошо, мама. Можешь отдыхать. Я здесь.
Мама смотрела сквозь неё и в последний момент вдруг прошептала:
— Не обижайся…
Похороны прошли быстро. Слишком быстро, как показалось Лене.
Валера, весь в чёрном, раздавал указания с лицом, будто хоронит государственного деятеля.
Славка опаздывал, потом перепутал место и громко ругался в трубку прямо у гроба.
Лена не спорила, не вмешивалась. Стояла чуть в стороне, пока они толкались возле венков, обсуждая, «сколько кто скинулся», она смотрела на землю, на небо, в котором словно зависло то, что они никогда не сказали друг другу.
После похорон Валера подъехал к калитке сестры:
— Слушай, в среду будет оглашение завещания у нотариуса в центре в три.
— Я не приду.
— Что?
Он замер.
— В смысле — не придёшь? Это важно. Мама же могла… ну, не знаю… тебе что-то оставить.
— Всё, что она могла мне оставить, она оставила при жизни.
— Ты сейчас опять в своём репертуаре? — Валера начал раздражаться. — Обиделась? Ну да, не всегда к тебе были справедливы. Но это семья, Лен.
Лена посмотрела прямо ему в глаза.
— Семья — это когда тебя хотя бы раз обняли, не ради фото. А просто так. Было у тебя такое?
Валера ничего не ответил.
— Я к вам не поеду. Заберите всё. Квартиру, посуду, серванты, фотоальбомы. Мне ничего не нужно.
— Ленка, ты д…рочка. — Он покачал головой. — Потом жалеть будешь.
— Не думаю.
Она развернулась и пошла не оглядываясь.
Вечером она вернулась в старую мамину квартиру за фотографией, где она была с матерью на даче.
Единственная фотокарточка, где мать её обнимала. Потому что фотограф просил. А мама была не в духе, но всё же улыбнулась.
Оглашение завещания должно было быть формальностью. Валера ехал к нотариусу уверенно, с видом человека, который уже мысленно делит квадратные метры.
Славка подъехал позже, в кожаной куртке, с кофе в руке.
— Думаешь, она Ленке что-то могла оставить? — хмыкнул он.
— Только свои тапки и пластырь, — усмехнулся Валера. — Она же Лену даже в список наследников на дачу не включала.
Нотариус пригласил их в кабинет и заговорил без пауз и вежливых вступлений:
— Завещание датировано… Подпись при свидетелях… Всё оформлено согласно требованиям закона…
Братья выпрямились.
— Всё движимое и недвижимое имущество, сбережения на счетах, квартира, дом в садоводстве, акции в банке и доля в кооперативе передаются…
Валера уже потянулся к ручке, Слава кивнул, мол, ну конечно мне, старшему.
— …передаются Елене Константиновне Соловьёвой. Единственной дочери.
Молчание было густым.
— Что? — Слава рассмеялся, будто услышал анекдот. — Вы, наверное, ошиблись.
— Нет, — сухо ответил нотариус. — Вот подпись. И вот… письмо. Лично для неё.
Остальные — по закону — не являются наследниками, если в завещании не
указаны. Всё передаётся одной наследнице.
Валера вскочил с криком:
— Это бред! Она же с ней не разговаривала нормально с детства! Мать бы так
не поступила! Она никогда Ленку не любила!
— Но поступила, — спокойно сказал нотариус. — Всё оформлено. Завещание
можно оспорить. Но пока всё принадлежит вашей сестре.
Лена получила письмо на следующий день. Курьер принес жёлтый конверт…
Почерк был мамин. Угловатые буквы Лена сразу узнала.
Она села на старый диван, развернула лист. Пахло аптекой и лавровым листом
— как из маминых шкафчиков.
«Лена, я всю жизнь была неправа. Всю жизнь тебя отодвигала, думала, уйдешь в
чужую семью и забудешь…
Я не могу просить прощения — не умею. Но я могу сделать хоть что-то правильно.
Всё, что есть — твоё. Пусть оно не заменит любви, которую ты не получила. Но пусть станет добрым воспоминанием обо мне.
Я тебя всё же любила.
Мама».
Братья отвернулись от Лены, они решили, что та ее специально уговорила или обманула…
А Лена была рада, что мама про нее помнила. Родительница все же любила ее пусть и по-своему, так и не сказав о своих чувствах ни разу.
Не каждая любовь заканчивается свадьбой