Поначалу казалось, что все идет как надо. Они с Сашей съехались через год после свадьбы — сперва в съёмную двушку, потом взяли ипотеку на квартиру в новостройке. Дорого, тяжело, но зато — своё. Пусть ещё пахло строительной пылью, зато никто не вмешивался в то, как они расставляют обувь в прихожей или где сушить бельё.
Аня работала в IT, у неё были проекты с иностранными заказчиками, доход позволял оплачивать половину ипотеки и всё, что касалось ремонта и обустройства. Саша трудился в муниципальной бухгалтерии — стабильно, но скромно. Ему и в голову не приходило спорить, что Аня покупает плитку, выбирает шторы и заказывает гардероб.
Конфликт начался не с хлопка, а с легкого потрескивания. Как в стенах нового дома, когда они ещё «садятся». Сначала — мама Саши. Надежда Петровна. Пенсия, здоровье, скука, плюс вера, что «сына уводят». Сама позвонила, сама попросилась к ним пожить — «у меня краны текут, сынок, а слесаря у нас в ЖЭКе три месяца ждут». Аня возражать не стала. Саша уверял: «На недельку, максимум две, пока в ванной у неё сделают».
Сразу с порога Надежда Петровна заявила:
— У вас обувница неудобная. Я себе коленку ударила. Аня, может, вы её переставите?
— Она встроенная, Петровна. У нас вообще-то шкаф-купе. Саша сам проектировал.
— Ммм… Ну, ладно. А у меня вон сын, когда маленький был, вечно падал, если на входе хлам стоял.
Это был первый щелчок. Потом началась «критика конструктивная» — хлеб покупают не тот, полотенца у Ани с каким-то химическим запахом, Саша не должен стирать носки сам, это ж «не по-мужски». Аня на всё это сначала реагировала как на насекомое, севшее на руку. Не больно, но раздражает.
Вечером Саша вяло смеялся:
— Мам у всех такая. Не переживай. Зато борщ классный варит.
Борщ был и правда хороший. Только вместе с ним Надежда Петровна варила в доме гнет.
Она вставала в шесть. Не просто вставала — шумно передвигала мебель в кухне, стучала крышками. Потом была очередь на ванную. Посуду мыла так, будто отбивалась от кого-то сковородками. Через неделю Аня переехала в соседнюю комнату работать — в зуме клиент слушал утреннюю симфонию кастрюль вместо обсуждения API.
— Я дома! — крикнул Саша вечером.
Аня хотела сказать ему, что надо поговорить. Но Надежда Петровна уже сидела на кухне, обмотав колени платком, и рассказывала, как её опять продуло на остановке. Саша тут же начал закидывать чайник, приносить подушку под спину.
— Как там твои отчёты, Ань? — спросил он между делом.
— Не отчёты. Проект. Всё хорошо.
И было не хорошо. Потому что на следующий день в холодильнике появилось жирное молоко в пластиковой бутылке — «у нас в деревне своё». Хлопья, которые ела Аня по утрам, исчезли — «кто-то случайно выбросил пустую коробку». Мыло с запахом лаванды куда-то делось — «я подумала, это старое, а у меня детское, гипоаллергенное есть». Каждую мелочь Надежда Петровна объясняла «беспокойством о семье». Аня молчала. Саша — тем более.
Потом пошли «неосторожные» замечания:
— Ты знаешь, Саш, я сегодня в ванной волосы нашла… Прям по стенке прилипшие. Ну ты же знаешь, у меня от этого нервная сыпь.
— Это от меня, — спокойно ответила Аня. — Я после душа расчёсываюсь.
— Ну надо ж как-то поаккуратней… Когда я была молодой женой, у нас с Сашиным отцом всегда было чисто. Прям стерильно!
Саша нервно усмехнулся, Аня просто вышла в коридор.
Она не хотела ругаться. Не хотела быть «той, что разрывает сына с матерью». Но ощущение собственного дома стало медленно растворяться.
Через месяц Надежда Петровна спросила между делом:
— А сколько у вас ипотека в месяц? Я бы помогла хоть чуть-чуть, если что.
Аня молча подняла брови. Потом ответила:
— Мы справляемся. Но спасибо.
На следующий день Саша подошёл на кухне:
— Слушай, мама волнуется. Может, она бы могла давать часть на ипотеку? Она так себя нужной чувствует. И потом… Она ведь, по сути, как бы внуков уже ждёт, а тут даже уголка своего нет.
Аня чуть не уронила кружку.
— Ты серьёзно?
Саша замялся.
— Ну просто… Мы ж семья. Надо же вместе.
Вечером Аня лежала с открытым ноутбуком, но не могла сосредоточиться. Её начали раздражать даже мелочи — тапки Надежды Петровны, чайник, который кипел каждые полчаса, и даже звук её дыхания.
А утром свекровь попросила:
— Аня, уберите, пожалуйста, свою косметику с полки в ванной. Мне негде бритвенные принадлежности поставить.
Аня открыла рот, потом закрыла. И пошла собирать свои кремы. Молча.
Но внутри уже начало что-то копиться. Очень тихо. Как вода в сосуде без крышки. Пока не перелилось.
В квартире стало тесно. Не по квадратным метрам — по воздуху. Вроде никто не кричал, никто ничего не запрещал напрямую, но Аня всё чаще ловила себя на мысли, что она как будто гостья. Или квартирантка. Сначала это было ощущение. Потом — факты.
Однажды она пришла домой с работы чуть раньше. И застала Надежду Петровну в спальне. В её и Сашиной спальне. Та сидела на кровати и листала альбом с фотографиями. На полу — раскрытый ящик с её личными вещами.
— А вы что здесь делаете? — голос Ани был хриплым от неожиданности.
Надежда Петровна не вздрогнула.
— Ой, я тут порядок наводила. Хотела место освободить — может, шкаф лучше переставить, а? А то у вас тут как-то не по-феншую.
Аня сжала кулаки.
— Это наш шкаф. И, пожалуйста, не заходите сюда без нас.
— Я ж не ворую ничего, господи. Сын мой здесь живёт. И я, между прочим, мать. Мне нельзя даже посмотреть, как он устроился?
Аня вышла, захлопнув дверь. На кухне сидел Саша, как обычно, с ноутбуком. На нейрогрузе. На двух стульях.
— Саш, это ненормально. Почему твоя мама роется в наших вещах?
Он поднял глаза:
— Может, она просто скучает. Не придирайся. Она тут временно, ты ж знаешь.
Слово «временно» звучало всё тусклее. Уже третий месяц она жила в состоянии перманентной обороны. Всё было её личным: ноутбук, косметика, тапочки, даже чашка. Всё остальное — общее. Общий чайник, общий санузел, общий уклад. Где всё «общее» — значит, так, как удобно одной.
В какой-то момент Аня начала просыпаться по ночам. То от того, что Надежда Петровна громко ходила в туалет, то от того, что внутри — тишина. Она лежала и думала: «А мне вообще сколько ещё жить вот так?»
Потом свекровь предложила «совет»:
— Аня, ты умная, я ничего не говорю. Но вот у меня подруга, у неё сын женился, так жена всё хозяйство передала маме. И все довольны. А вы, получается, как чужие под одной крышей.
Аня улыбнулась. Очень спокойно.
— Наверное, потому что мы и есть чужие. Мне — точно.
После этого был «инцидент с мультиваркой». Аня купила себе дорогую, с программируемыми режимами, взяла с аванса — давно хотела. Через неделю аппарат стал тормозить, пищать без причины. Оказалось, Надежда Петровна сунула туда жестяную банку со сгущенкой — «хотела сварить, как внукам». Крышка не выдержала, всё забрызгало изнутри.
— Ой, ну извините, я думала, она всё может, такая же умная, как вы, — пожала плечами свекровь.
Аня ушла в ванную и долго сидела там в темноте.
Саша, конечно, пожал плечами:
— Ну она же не со зла.
— А с чего, по-твоему?
Он развёл руками.
Тем временем Надежда Петровна начала приглашать к ним в гости подруг.
— Ой, Аня, ты не возражаешь, ко мне Валентина Петровна зайдёт? Она внизу живёт. Мы с ней сто лет не виделись, я ей про Сашку рассказывала.
Аня не возражала. Но после визита подруги обнаружила, что у неё в ванной кто-то нюхал духи. Колпачок валялся в раковине. Никто не извинился.
А потом началась тема «детей».
— Анечка, ты же уже в возрасте. Надо бы подумать. Мы с Сашиным отцом в двадцать два завели. А ты что ждёшь? Сашу уже тридцать стукнет скоро. Или вы карьеру строите вдвоём?
— Мы строим свою жизнь, — коротко сказала Аня.
— Ну это понятно. Просто не хочется, чтобы вы потом жалели.
Позже, когда Саша вернулся с работы, Аня прямо спросила:
— Ты хочешь детей?
Он замер.
— Ну… как-нибудь потом. Сейчас с ипотекой, с мамой…
— Вот именно, — сказала она. — С мамой.
Он вздохнул.
— Слушай, может, ты попробуешь с ней подружиться? Ну… чай вместе попейте, прогуляйтесь. Ей же скучно.
— Я не нанималась быть её аниматором.
На следующий день свекровь открыла холодильник и громко, на весь коридор, сказала:
— У вас опять пусто. Я могу поехать на рынок, только денег дайте. А то у меня пенсия в основном на лекарства уходит.
Аня взяла 2000 и положила ей в руку.
— Вот. Купите, что считаете нужным.
Через день холодильник был полон… солёных огурцов, селёдки, куриных шеек, варёной свёклы и каких-то копеечных макарон.
Из любимого Ани — ничего.
— Надо же экономить, — с довольной улыбкой сказала Надежда Петровна. — Деньги не с неба падают. Я ж хозяйка. А тебе, Анечка, всё деликатесы подавай…
Аня ничего не ответила.
В тот вечер она достала из кладовки чемодан.
Не чтобы уехать. Чтобы просто его поставить на видное место. Чтобы не забывать: выход есть.
Саша ничего не сказал про чемодан. Ни в первый вечер, ни на следующий день. Только посмотрел мельком, как на тумбочку, которая всегда стояла. Он умел не замечать неудобного. Умел — и привык.
Аня перестала мыть за всеми посуду. Стала готовить себе отдельно. Спать — в другой комнате. Свекровь открыто называла её «холодной» и «неласковой».
— Ты бы хоть Саше пирог испекла. Мужчинам надо тепло. А у вас всё — по расписанию.
— Мы взрослые люди. И не в пирогах дело, — ответила Аня, поджав губы.
Настоящий перелом случился после звонка Сашиной двоюродной сестры, Тани. Та собиралась приехать в город на выходные с мужем и двумя детьми. И, как оказалось, Надежда Петровна уже пригласила их пожить «у Саши, на недельку, максимум».
— Мы ж в тесноте, да не в обиде! У вас же двухкомнатная, места полно, — произнесла свекровь с воодушевлением. — А детям будет весело, они у нас не балованные.
— И куда, по-вашему, я должна деться? — тихо спросила Аня.
— Ну ты ж всё равно весь день в ноутбуке. Уедешь к подруге, развеешься. А мы тут семьёй побудем.
Аня молчала долго. Потом встала. Пошла в спальню, достала из ящика документы на квартиру, села за стол и принялась считать.
Сколько она уже вложила. Сколько ещё осталось платить. Сколько можно выручить, если продать и взять себе что-то маленькое, но своё.
Саша вечером пытался сгладить ситуацию:
— Мам просто не подумала. Она привыкла, что вы все — как одна семья.
— Мы не одна семья, Саша, — сказала Аня спокойно. — У нас просто общая площадь.
Он вздохнул и уткнулся в телефон. Как всегда.
С сестрой он поговорил, и визит отложили. Но чувство, что границы снова проломлены, не ушло.
Через пару дней Аня пришла с работы и увидела, что в её комнате передвинут стол. Пыль с подоконника вытерта, но на её кресле — вязаная накидка.
— Это что? — спросила она у свекрови.
— Ой, я тут прибралась, решила уютно сделать. Холодно же тебе одной. Это ещё бабушкина. Очень тёплая.
Аня подняла на неё глаза.
— Я просила не заходить.
— Ну что ты как чужая-то… Я тебе как мать!
Вот тогда что-то внутри треснуло окончательно.
Не громко. Просто хрустнуло, как кость, сломанная давно и неправильно сросшаяся.
Аня пошла на кухню, налила себе воды, выпила. Потом села.
— Давайте расставим всё по местам.
Вы к нам переехали на неделю. Уже четвёртый месяц живёте. Пользуетесь моей техникой. Готовите только себе. За мои деньги.
Вы указываете, что и как покупать. Как мне одеваться, когда рожать и кому улыбаться. А ваш сын… ваш сын за это время не встал на мою сторону ни разу. Ни одного.
— Что ты несёшь?! — свекровь повысила голос. — Я — мать! Я сына вырастила, я его ночами качала, я…
— И вы до сих пор не можете с этим расстаться, — спокойно перебила Аня. — Вы считаете, что он ваш. А я временная. Как подушка, как микроволновка, как ваша накидка на кресле.
Но вы ошибаетесь. Саша — взрослый человек. И, если вы всё ещё не поняли, скажу вслух:
— Квартира не ваша. И сын уже тоже не ваш.
Свекровь встала, губы её подрагивали.
— Вот ты кто такая после этого? Ты чужая! Выскочка с ноутбуком, без уважения, без материнского инстинкта! Ты думаешь, я не вижу, как ты его от меня отнимаешь?
Аня встала с кресла.
— Нет. Я не отнимаю. Я просто ухожу.
На следующий день она поехала на квартиру, которую недавно смотрела — однушку на окраине. Далековато, да. Без ремонта. Зато — с чистым воздухом. И тишиной. Главное — своей.
Саша не звонил три дня. Потом прислал сообщение:
«Ты серьёзно всё это хочешь закончить?»
Она посмотрела на экран. Потом написала коротко:
«Я уже закончила».
Надежда Петровна осталась в той квартире. Сын — с ней. Может, так им и лучше.
А Аня больше не спала в наушниках, не прятала косметику в ящик и не ела макароны из дешёвого набора. Она купила себе лампу. С абажуром, который давно хотела.
Каждый вечер включала её. Просто потому что — могла.
Прошло полгода.
Аня жила одна. Без театра «всё хорошо», без бега между чужими границами и чужими потребностями. Утром она вставала и слышала только тишину. Никто не хлопал дверью туалета. Никто не шумел чайником. Вечером — те же самые стены, та же скромная кухня. Но это была её кухня. Её стены. Ни один предмет в доме не лежал «не там».
Поначалу было немного пусто. Привычка к компромиссам уходила долго. Она не сразу понимала, что теперь не обязана отчитываться, почему купила себе новое постельное бельё, зачем снова заказала доставку, и почему в холодильнике стоит только один стакан с остатками клубники — «неэкономно же».
Она всё ещё платила по своей половине ипотеки — да, тот договор был оформлен по уму. Юридически квартира принадлежала им с Сашей пополам, но он уже ясно дал понять: возвращаться не будет. Он остался жить там с матерью. Так было проще. Так было привычней. Саша никогда не умел выходить из-под опеки. Он не хотел начинать жизнь — он хотел её продолжать.
Иногда Аня думала: а что было бы, если бы она молчала ещё? Месяц, два. До беременности, до общего ребёнка, до полного растворения себя. Где бы она очнулась? На чьих условиях? И с кем?
Однажды она случайно увидела Сашу в ТЦ. Он шёл с мамой. Надежда Петровна несла пакеты, он нёс два детских набора пластилина. Видимо, в гости собирались. Аня отвернулась, пока они не заметили. И впервые ощутила — не боль, не обиду, не тоску. А ровное, спокойное «нет».
Нет — не туда.
Нет — не с этими людьми.
Нет — не по этой дороге.
В новой квартире всё было попроще. Мебель с Авито, ковёр подарила подруга. Аня даже завела кошку — шотландскую, с характером. Кошка спала рядом, и, когда кто-то начинал звонить в домофон без предупреждения, вздрагивала и шипела.
Аня тихо смеялась.
— Правильно, Люся. Мы сюда никого не звали.
Однажды ей пришло письмо от нотариуса. В нём — уведомление о том, что Надежда Петровна требует компенсации за «моральный ущерб», «жилищные притеснения» и «неосновательное обогащение за счёт её семьи».
Аня рассмеялась. На секунду — горько, потом уже просто с иронией. Документы отдала юристу. Всё было в порядке. Юрист посоветовал:
— Могут тянуть долго, но по факту она не имеет юридических оснований. Вас могут разве что попугать.
Аня подумала: как всё закономерно. Когда ты не можешь контролировать — начинаешь нападать. Когда теряешь человека, как собственность — объявляешь его врагом.
И снова вспомнила ту самую фразу. Как легко она произнеслась тогда. Без истерики. Без крика. Просто:
— Квартира не ваша. И сын уже тоже не ваш.
Это была не месть. Это было освобождение.
Через год она продала свою долю Саше. Он, наконец, взял кредит. Оформил всё на себя. А потом — ещё письмо от юриста. Он просил её подписать бумагу, что она «не имеет претензий». Она подписала. И внизу дописала от руки:
«И вы — тоже».
Потом взяла такси, приехала домой, сняла обувь, включила свою лампу с абажуром.
И заварила себе ромашковый чай.
Из той самой кружки, которую однажды прятала в офисной сумке, чтобы не разбили.
Завещание на жену друга