Сначала всё выглядело как временное неудобство. Светлана Ивановна сказала, что задержится у них на недельку — «пока у меня в квартире трубы поменяют, без воды-то как жить». Иван даже не стал возражать. Ну, надо так надо. Тем более, Светлана Ивановна была не из тех, кто спрашивает разрешения.
Первые дни прошли более-менее спокойно. Занимала гостевую, в кухню заходила со своим кофе, даже в первый вечер принесла домой пирог: «Я не с пустыми руками». Но на третий день в холодильнике вдруг исчез Иванов любимый сыр. На его полке лежали аккуратно разложенные контейнеры с отварной гречкой и варёным филе — еда Светланы Ивановны. Ваня об этом ничего не сказал. Просто съездил в магазин, купил новый сыр, отнес в свой рабочий кабинет и положил в мини-холодильник под столом.
Саши — его жены — дома почти не бывало. Работала допоздна, ездила на йогу, к подруге, в офис выходила по два раза в неделю — нужно было держаться, у них на работе сокращения. Иногда присылала сообщения вроде: «Мамка долго ещё у нас?» или «Ты не ругайся, у неё переходный возраст наоборот». Но ни разу не встала между ним и матерью, даже когда повод был.
А поводов становилось всё больше.
Светлана Ивановна вставала в шесть, начинала греметь посудой, кипятить воду, пылесосить. На выходных Иван мечтал поспать до восьми, но слышал с кухни:
— Некоторые спят, как будто не работают пять дней, а на самом деле — сиди-ка ты, Ваня, на удалёнке, кто знает, чем ты там на своём компьютере весь день занимаешься?
Он притворялся, что не слышит. Хотя прекрасно слышал.
Как-то утром вышел из ванной, а она уже стояла у плиты, жарила сырники. Он прошёл мимо неё в трусах и майке, а она посмотрела поверх плеча, сжала губы и театрально кашлянула.
— Мужчина в доме — это, конечно, хорошо. Только дома, как говорят, надо в халате ходить. Не при тёще же в нижнем белье.
Он ушёл обратно в спальню, ничего не ответив. Но на следующий день оделся в футболку и джинсы ещё до того, как пошёл в душ. Просто чтобы не слышать больше никаких «шуток».
Прошло три недели. Никакие трубы у неё, как выяснилось, не текли. Просто затеяла косметический ремонт, в который втянула подругу-соседку с первого этажа, уговаривая переклеить обои «пока лето, пока сил хватает». О том, что задержится, Саша узнала от матери между делом: «Мне тут на следующей неделе клеить потолок, у себя-то жить нереально».
Ваня смотрел на жену.
— Ты ей сказала, что у нас однушка?
— Ну да, — вздохнула Саша. — Но у неё ремонт, Вань. Ну не выгонять же?
Светлана Ивановна кивала за столом:
— Выгонять никого не надо. Я тут тихо, как мышь. Не мешаю никому. Всё за собой убираю. Стираю отдельно. К свету не лезу. Холодильник — общий. Мне, между прочим, неудобно, что вы меня терпите. Но у меня выхода нет. Хотите — снимите мне тогда комнату, если места мало.
— Мы ипотеку платим, — сказал Иван спокойно. — Не на съёмную вам тратить.
— Ну вот. Всё я, всё я… Я, выходит, вам как обуза. Поняла.
После этого она ушла в комнату и хлопнула дверью. Саша замерла у раковины с губкой в руке, будто не знала, что сказать. Иван молча ушёл в спальню и лег спать, не дожидаясь конца драмы.
Через месяц они впервые по-настоящему поссорились. Светлана Ивановна пригласила свою сестру с внучкой «всего на два дня». Пока дети бегали по квартире, переворачивая ящики и разливая сок на ковер, Иван вышел из кабинета — и обомлел. Его гитара — старая, винтажная, которую он хранил как память о студенчестве — лежала на полу с отпавшими струнами. Девочка пыталась выдрать колки, а тётушка громко смеялась:
— Ой, балуется! Ну, это ж просто игрушка, не бойся, Ваня, ничего страшного!
Он развернулся, молча ушёл в кухню и начал убирать всё со своей полки в коробку. Сыр, бутылку дорогого соуса, остатки рыбы. Потом пошёл в комнату, вернул гитару в чехол, отнёс в шкаф.
Когда пришла Саша, он сразу сказал:
— Либо она уходит, либо я.
Саша всплеснула руками:
— Из-за гитары? Ты серьёзно?
— Не из-за гитары. Из-за всего. Я не хочу жить в коммуналке.
Саша позвонила матери, сказала, что та «немного перегибает». Светлана Ивановна молчала. А потом объявила:
— Хорошо. Съеду. Не переживайте, не помру под забором.
И действительно, собрала чемодан, вызвала такси. Иван откровенно выдохнул.
Но через два дня она вернулась — якобы «вынужденно», после ссоры с подругой. Снова как бы временно. Снова — не в гости, а в жизнь.
Вернулась она тихо — с пакетом еды из супермаркета и лицом мученицы. Не здороваясь, прошла на кухню и поставила еду в холодильник. Иван в это время как раз резал овощи для ужина. Он отступил в сторону, молча дал ей дорогу, но боковым зрением заметил, как она перекладывает свои пакеты прямо на его полку. Он сделал вид, что не заметил.
Саша пришла через час. Светлана Ивановна уже сидела на диване, в пледе, с чашкой чая и таким видом, будто никто никуда не уезжал.
— Мам, ты что, опять к нам? — Саша устало опустила сумку на пол.
— А куда мне? Мне у Любы спать на раскладушке в кухне? У неё, между прочим, два кота, у меня аллергия. Я же не просто так, я от безысходности. У меня сердце, ты знаешь. Я не железная. Я, может, скоро и не понадоблюсь никому.
— Мам, не начинай…
— Я не начинаю. Я уже закончила. Просто поставь себя на моё место. Вот ты бы бросила мать в беде?
На кухне послышался резкий звон — Иван не удержал нож и тот с грохотом упал в раковину. Он развернулся, глядя на жену, но ничего не сказал. Саша только тихо выдохнула и пошла в ванную.
Следующие недели были как в тумане. Светлана Ивановна появилась повсюду: в ванной — её мочалка, в прихожей — её зонт, в зале — её планшет с включённым на всю громкость сериалом, в кухне — её правила. У Ивана было ощущение, что он теперь гость в собственной квартире. Спать с женой стало невозможно: тёща ставила будильник на шесть и, не стесняясь, начинала хлопать дверцами, варить кашу и петь под нос.
Разговоры про финансы она тоже вела вслух и нарочито громко:
— Зарплаты теперь у всех «на удалёнке» — фиг пойми, кто чем зарабатывает. Вот раньше было ясно: рабочий — значит, рабочий, учитель — значит, учитель. А теперь — носят ноутбуки, и все себя начальниками возомнили.
Иван терпел, как мог. Он не вступал в перепалки, не кричал, не упрекал. Ему было противно даже защищаться: чувствовал себя не просто под давлением — а как будто в доме устроили долгую осаду.
Кульминацией стал вечер, когда он пришёл домой после встречи с заказчиком. Было поздно. Он открыл дверь, снял куртку, прошёл на кухню — и понял, что на столе накрыто. Тарелки, ложки, еда — но его порции нет.
Светлана Ивановна сидела за столом с Сашей, ела курицу с картошкой.
— Я оставил вчера на полке курицу, — тихо сказал Иван. — Где она?
— А я пожарила, — невозмутимо ответила тёща. — Она уже лежала два дня, вот-вот бы испортилась. Я же не знала, что она тебе.
— Я подписал контейнер. Там написано: «Иван».
— Ну извини. Буду в следующий раз читать, как в библиотеке.
Саша молчала.
Он отошёл к мойке, налил воды в стакан, выпил и вдруг почувствовал, что в груди всё дрожит. И злость, и усталость, и какая-то несправедливость, накопленная за полгода, — всё разом.
— Можно было спросить, — сказал он, глядя в окно. — Просто спросить, прежде чем готовить чужую еду.
— А ты купи ещё, не обеднеешь, — пожала плечами Светлана Ивановна. — Раз ты такой деловой.
Он повернулся:
— Ты это специально делаешь?
— Что — специально?
— Всё. Про полки. Про мой сыр. Про мои вещи. Про мои привычки. Ты будто проверяешь, когда я сломаюсь.
Светлана Ивановна откинулась на спинку стула:
— Тебе вообще не нравится, что я тут. Признай уже. Всё не так. Всё мешает. Ты у нас тут главный?
— Это мой дом, Светлана Ивановна. Мы его с Сашей купили. Мы его оплачиваем. Мы тянем ипотеку. А вы даже на еду не скидываетесь.
Саша наконец подняла глаза:
— Вань…
— Что «Вань»? Я работаю с утра до вечера. А дома — как будто в гостях. Что бы я ни сделал, всё не так. Даже просто существую — уже раздражаю.
Светлана Ивановна вдруг демонстративно закашлялась.
— У меня давление поднялось. Болит голова. Я не хочу сейчас это всё слушать.
— Удобно, правда? Как только неудобный разговор — сразу давление, сердце, голова.
— Ах вот как! — Она вскочила. — Я вам, значит, чужая тут. А вы — святые! Я вас тяну, как могу, я за внучкой, если что, всегда могу присмотреть…
— У нас нет детей.
— Ну и слава Богу! С таким как ты — только нервы тратить.
Иван хотел уйти. Но вдруг остановился.
— А знаешь что… Ты живёшь в нашей квартире. Спишь в нашей кровати. Жрёшь нашу еду. Вмешиваешься в наши дела. Критикуешь каждый мой шаг. А я всё молчу, как дурак. Только ради Саши. Только потому, что понимаю: ты — её мать. Но если уж я тебе здесь так мешаю — скажи об этом прямо. Не через курицу, не через полку. Не через наезды, как будто мимоходом. Если я тут лишний — скажи прямо, а не намекай.
Он поднял глаза на неё. В кухне повисла тишина. Саша отвела взгляд. Светлана Ивановна молчала, сцепив пальцы.
Но ответа не последовало.
На следующий день Светлана Ивановна встала особенно рано — уже в полшестого на кухне гремел чайник, слышалось, как она швыряет крышки кастрюль и открывает шкафчики. Саша лежала рядом, не двигаясь. Иван смотрел в потолок.
В девять утра на общий стол в чате дома пришло сообщение:
«Соседи, кто утром сверлил стену? Или это была какая-то кастрюльная война? Ребёнок проснулся в слезах…»
Иван выключил телефон. Ему не хотелось даже думать. Он как будто выгорел внутри. Никакой злости, только густая, затхлая усталость.
Через неделю он ушёл. Снял на три месяца однушку через знакомого, который сдавал её без агентов и договоров. Саша встретила это молчанием. Ни слёз, ни упрёков. Только спросила:
— Ты думаешь, так будет лучше?
Он не знал. Он просто не мог больше так.
Первые два дня прошли как в отпуске. Иван спал до девяти, ел бутерброды в кровати, смотрел сериалы, пил кофе в тишине. Потом началась тоска. Не по Саше — по дому. По креслу у окна, по своей гитаре, по запаху их с ней кухни, по тёплому свету в ванной, который он сам когда-то устанавливал.
Саша не писала. Один раз прислала: «Тебе за свет квитанция пришла, оплати, пожалуйста». Он оплатил. Ответил коротко: «Ок». Она не продолжила.
Прошло почти два месяца. Иван был в офисе, когда его коллега по проекту, Дима, между делом спросил:
— Ты чё, теперь холостяк?
— Не совсем. Временно отдельно живу.
— Прости, не лезу. Просто ты похудел. И стал как-то… молчалив.
Он только пожал плечами. Друзьям и коллегам он ничего не объяснял. Они бы всё равно не поняли. Кто не жил с тёщей — тот не поймёт.
На третьем месяце он собрался навестить Сашу. Взял коробку с вещами, которые оставил дома — документы, часть одежды, флешку с проектами. В дверь не звонил — открыл сам.
На кухне была тишина. Только еле слышно работал холодильник. Он прошёл в гостиную — там сидела Саша. Одна. В наушниках. Записывала голосовое сообщение кому-то. Увидела его — вздрогнула.
— Привет.
— Привет. Я… хотел вещи взять.
— Конечно. Всё там, в шкафу.
Он прошёл в спальню. Открыл дверь шкафа — всё лежало аккуратно, сложено. Даже носки перевязаны резинками. Он вздохнул. Открыл ящик с документами. Всё на месте. Только поверх — листок в клеточку с коротким почерком Саши: «Спасибо за терпение».
— Мамы нет? — спросил он, когда вернулся в гостиную.
— Ушла.
— Надолго?
Саша выдохнула, сняла наушники:
— Совсем.
— В смысле?
— Поссорились. Я ей сказала, что не хочу больше выбирать между вами. Что она перешла границы. Что я устала. Она ушла обиженная. Сказала, что я её предала.
Он сел напротив.
— И ты правда так думаешь?
Саша посмотрела прямо на него. Впервые за долгое время — без бегства глазами.
— Да. Думаю. Я всё это время надеялась, что как-то само рассосётся. А потом увидела, как ты уходишь с пустыми глазами. И поняла — я уже всё потеряла. Потеряла тебя. Потеряла себя. Всё, кроме маминых обид.
Он ничего не сказал. Просто смотрел на неё. В комнате пахло пиццей — на столе стояла открытая коробка.
— Хочешь? — тихо спросила Саша. — Я заказывала не на одного.
— А вдруг твоя мама придёт и опять скажет, что я жру не своё?
— Не придёт. Она теперь к Любе переехала. Навсегда. По крайней мере, так сказала.
Он взял кусок пиццы.
— Я тебе не враг, Саша.
— Я знаю.
Они сидели молча, ели, а за окном начинал моросить дождь. Было удивительно тихо.
Через несколько недель Иван снова переехал домой. Саша, как и раньше, часто задерживалась на работе. Он возвращался первым, мыл посуду, иногда даже включал плиту и варил суп. На полке в холодильнике снова лежал его сыр — неприкосновенный.
Светлана Ивановна не появлялась. Только звонила Саше — коротко, через день, «узнать про давление», «напомнить про витаминки» или «сказать, что на даче холодно». Однажды она прислала и ему сообщение:
«Не держи зла. Ты просто не понял, что я хотела как лучше».
Он не ответил.
Однажды вечером они с Сашей смотрели фильм. За окном шёл мокрый снег. На экране герои ссорились, как в их жизни — тяжело, до боли. И вдруг Иван сказал:
— Слушай, а если она снова придёт? Со словами, что ей некуда?
Саша посмотрела на него. Молча. А потом ответила:
— Тогда я тебе скажу прямо. А не буду намекать.
Он улыбнулся.
А потом повторил:
— Вот и хорошо. Потому что если я тут лишний — скажите прямо, а не намекайте.
Он поднял глаза на неё. И впервые за долгое время — не с обидой. А с верой. Что его наконец-то услышат.
Вещи жены отвез к теще