Сын молчит, ты злишься, а я между вами как мебель, двигаете туда сюда, — сказала она зятю

Поначалу казалось удобно.

— Мам, ну пока вы в разъездах с ремонтом, побудьте у нас. Тут и до клиники близко, и до рынка. Да и нам проще — с детьми помогать будете.

Наталья Борисовна кивнула не раздумывая. «Пока» звучало мирно, почти по-домашнему. А «мы» — вообще приятно. Как будто она и впрямь часть этой семьи, а не третье колесо.

Сын молчал, как всегда. Уставший после работы, в своих мыслях. Жена — Аня — улыбалась, но напряжённо. Наверное, переживала, как все сложится.

Сначала действительно было удобно: Наталья вставала раньше всех, варила кашу, собирала старшую в школу, младшего — в садик. Готовила, стирала, убирала. Ни Аня, ни Женя особо и не вмешивались.

Но через пару недель ей стало казаться, что в доме стало… тесно. Не физически, а как-то внутренне. Люди будто жили рядом, но не вместе. Раздельные графики, раздельные холодильники. А вечером — вместо разговоров на кухне: у каждого свой гаджет и угол.

— У тебя крышка на сковородке отваливается, — бросила она однажды Ане. — Я в «Светофоре» видела нормальные, могу взять.

— Не надо. Я сама разберусь, — тихо ответила Аня, не отрываясь от телефона.

Мелочь, конечно. Но тон был холодный.

На следующее утро Наталья пошла в магазин, купила новую сковороду. Легкую, с антипригарным покрытием. Поставила вместо старой, не спросив. Просто потому что так правильно.

Женя вечером глянул на обновку и ничего не сказал. Аня промолчала. Но после ужина тарелки мыла долго и с явным звоном. Наталья делала вид, что не замечает.

Она не вмешивалась. Почти. Только когда узнала, что они берут второй кредит на машину, не выдержала:

— Аня, вы с ума сошли? Куда второй? У вас же ипотека!

— Это наше дело, мам.

Мам. Холодное, как лёд.

— А мне, значит, жить под вашим крышей можно, а спросить — нельзя?

— Вы не под нашей крышей. Вы — с нами. Временно, — быстро сказала Аня.

Женя, как обычно, промолчал.

Через месяц Аня попросила:

— Мам, не могли бы вы забирать Сашу из сада позже? А то он переутомляется, потом дома перевозбуждённый.

— Так я его в пять забираю. Дети и должны играть, а не сидеть до семи.

— У нас свои правила. Пожалуйста, просто забирайте позже.

Наталья почувствовала, как зашумело в ушах. Она каждый день вставала в полшестого. Варила, возила, убирала, решала, звонила. А теперь — «не могли бы вы», «не забирайте», «не вмешивайтесь».

Через два месяца стало ясно: временно — это навсегда. Ремонт у дочери не начинался. Муж Натальи звонил всё реже. Внуки стали воспринимать её как часть фона. Аня — как раздражающий элемент.

Женя работал допоздна. В выходные уходил к друзьям. Вроде бы не было ни скандалов, ни крика. Только тишина. Но в этой тишине — всё было понятно.

Однажды утром Наталья обнаружила, что её одеяло лежит на полу. На её месте — какие-то пакеты. Кто-то что-то искал и не потрудился убрать. А на кухне — её миска с овсянкой вымыта и поставлена на место, хотя она ела из неё каждый день.

— Это кто?

— Я, — не оборачиваясь, сказала Аня. — Надоело, что на столе каша стоит по два часа. Посуду мою, как могу.

Наталья выдохнула. Просто вышла в коридор, оделась и пошла на улицу. Впервые за всё это время без детей, без сумки, без цели. Просто так — подышать.

У подъезда сидела соседка:

— Что, внуки не отпускают?

— Отпускают. Только душно дома. Не продохнуть.

— Понимаю. У нас зять жил. Теперь живём втроём. Только я — это как гарнитур. Стою себе в углу.

Наталья усмехнулась, но от этого только горло сжало сильнее.

Наталья не говорила сыну ни слова. Не просила вмешаться, не жаловалась. Он всё видел сам. Но делал вид, что ничего не происходит.

— У тебя всё нормально, мам? — спрашивал иногда.

— Всё, конечно, — отвечала она.

А как по-другому? Скажешь — «не всё» — и что он сделает? Между женой и матерью всё равно выберет молчание. Он всегда выбирал его.

В один из вечеров Наталья услышала, как Аня разговаривает по телефону на кухне. Дверь не была плотно прикрыта, слова долетали отчётливо:

— Она у нас как управляющая компания. Всё контролирует, всё считает. То молоко не то, то ребёнок в тонких носках. Жду, когда сестра отремонтируется, может, к ней переедет.

Пауза.

— Нет, я не говорила. Ну а как? Она же тут с детьми сидит.

И снова пауза. Потом — шепотом:

— Я уже вообще домой идти не хочу.

Наталья ушла в свою комнату. Если это слово вообще применимо. Маленькая кладовка, где поставили диван, узкий шкаф и напольную сушилку, вечно забитую чужими вещами. Свои она уже давно перестирала и сложила в один ящик.

Всю ночь не спала. В груди будто переворачивался тугой клубок. Не от обиды — от какого-то странного, почти физического отчуждения. Как будто кто-то выдернул из неё провод и больше не возвращает.

Через два дня она решила больше не вмешиваться совсем. Ни в что. Не в еду, не в воспитание, не в покупки. «Сидите, как знаете», — подумала она. Стала покупать продукты только на себя. Детей не забирала. Просто сказала, что записалась на дневную гимнастику в поликлинике.

Аня удивилась:

— Вы же всегда…

— Хочется пожить для себя. Возраст, — усмехнулась Наталья.

Аня промолчала. Но через день Саша простыл — из сада пришлось забирать Женю. Тот был раздражён, притащил сына в куртке нараспашку, что-то буркнул и ушёл в комнату. Аня за ним — в след. Наталья слышала, как хлопнула дверь.

Потом был громкий разговор. Обрывки фраз:

— Я с матерью так не разговаривал!

— А я вообще-то с твоей матерью живу, не забывай!

— Да кто тебе мешал сказать, что тяжело? Я просил, чтобы вы нашли общий язык!

— Она не ищет. Она контролирует. С утра до вечера.

— А ты пробовала с ней поговорить?

Наталья села на диван. Слушать было и больно, и… будто правильно. Впервые они говорили. Между собой. Без неё, как буфера.

Через неделю она попросила сына о встрече. Где-нибудь вне дома. Они сели в «Шоколаднице» в торговом центре. Женя взял себе кофе, ей — чай с лимоном. Смотрел в окно. Глаза у него были уставшие, серые. И что-то в них было… чужое. Она его таким не помнила.

— Мам, ты хотела поговорить?

— Да. Я хочу уйти. Не сейчас. Просто… Я чувствую, что сижу у вас, как чемодан без ручки. Ни туда, ни сюда.

Женя мотнул головой:

— Ты же помогала. Мы не просили остаться навсегда.

— А как бы ты это сказал? Сказать «уходи» — страшно. Проще молчать. Считаете дни, когда я съеду?

Он посмотрел на неё. Медленно, без слов. Потом выдохнул:

— Да.

Наталья сдержалась. Ни слезы, ни вздоха.

— Я поняла.

— Мам, это не… — он замолчал, запустил пальцы в волосы. — Просто ты такая… большая. Не в смысле размера. А… ты везде. В каждом углу. А мне хочется, чтобы это был мой дом. Хоть чуть-чуть.

Она кивнула. Потом, не поднимая глаз, спросила:

— А Аню ты вообще слышишь?

— В смысле?

— Я про то, как ей. Ты не замечаешь, что она каждый день становится тише?

Он не ответил.

На следующий день Наталья стала собираться. Вещей немного. Пара сумок, косметичка, документы.

Женя вечером заглянул:

— Может, подумаешь?

— Я подумала. Не переживай, не на улицу иду. У Зои поживу. Пока. Там спальный диван, и чай вкусный.

Он кивнул.

Аня сказала лишь:

— Спасибо за всё, что вы делали. Извините, если что-то было не так.

Слишком официально. Но хотя бы искренне.

Перед уходом Наталья ещё раз прошлась по квартире. Поправила одеяло на кровати Саши. Открыла балкон — вдохнуть. Потом — закрыла тихо. Пошла к двери, не оглядываясь.

Сын проводил её до такси. Молчал всю дорогу до машины. Когда она уже села, сказал:

— Прости.

И только.

Первые дни у подруги прошли почти спокойно.

Зоя жила одна в двухкомнатной. Муж умер давно, дети разъехались. У неё всегда было просто: тапочки по размеру, чайник свистит — зови к столу, новости обсуждать можно, но без крика. Всё по-человечески.

Наталья чувствовала себя там… не нужной. И впервые за долгое время это оказалось облегчением.

— Не скучаешь по детям? — спросила Зоя через неделю.

— Скучаю. Но не по себе той. Я же у них не человек была. Я — функция.

— Ну, не обижайся. Они молодые, у них свои правила.

— Я не обижаюсь. Просто поняла, что мне надо выйти из их игры.

Сын не звонил первые три дня. Потом скинул фото: дети делают поделки. Наталья ответила лаконично: «Хорошие». Аня прислала сообщение позже: «Саша спрашивает, когда вы приедете». Наталья прочитала и закрыла. Не ответила.

Зоя покачала головой:

— Ну ты ж любишь их.

— Люблю. Поэтому и ушла.

Прошло два месяца. Осень напоминала о себе сыростью, жёлтыми листьями, зябкими маршрутками и очередями в поликлинике. Наталья однажды вышла из аптеки — и увидела на лавке у подъезда Женю.

— Замёрзнешь.

Он поднял глаза.

— Я тебя ждал.

— Ну вот, не зря накрашивалась.

Они сидели молча минут десять. Наталья ждала, пока он сам начнёт.

— У нас дома тишина. Такая… странная. Как будто чего-то не хватает. Но и без тебя легче. Без вот этого… ощущения, что за каждым шагом наблюдают.

Она кивнула.

— Знаешь, я всё думал: почему всё так. И понял — я ж не с тобой ссорился. Я вообще ни с кем не ссорился. Просто молчал. А молчание — это тоже сторона. Я выбрал сторону — молчанием.

— Поздновато понял.

— Я понимаю. Но хочу, чтобы ты знала — ты важна. Просто жить с тобой — тяжело. А без тебя — тоже не по себе.

Наталья усмехнулась:

— Комфорт — вообще не про родных. Это про обогреватель и плед. А родные — это шумно, неловко, больно и… страшно иногда.

Он посмотрел на неё.

— А ты… вернёшься?

— Не знаю. Я думаю, нам всем стоит пожить по отдельности. Хотя бы чтобы понять, кто мы друг без друга. А пока что… может, иногда в гости?

В гости её пригласили на день рождения младшего. Купили торт, украсили квартиру, дети визжали от шариков, Наталья привезла конструктор и вязаные носки. Аня встречала спокойно, даже тепло.

После ужина остались вдвоём на кухне. Аня мыла посуду, Наталья вытирала.

— Я не хотела, чтобы вы ушли вот так, — тихо сказала Аня.

— А как? — Наталья остановилась.

— Не знаю. Я думала, вы сами почувствуете. Но и сказать боялась. У нас же каждый шаг — как мина.

Наталья поставила тарелку в сушилку.

— Я ведь не специально давила. Я просто жила. Как умела. А умела — только так: контролировать, защищать, указывать. Это всё, что у меня оставалось.

— Я знаю. Но нам с Женей было… тесно.

— И мне с вами. Потому что я больше не мама — я теща. А у тёщи роли странные. Надо быть рядом, но не мешать. Помогать, но не лезть. Любить внуков, но по расписанию.

Аня обернулась. С мокрыми руками, но уже без того холодного взгляда.

— Мне тоже непросто. Я всё время между вами. Сын молчит, ты злишься, а я между вами как мебель — двигаете туда-сюда, — сказала она.

Наталья вдруг ощутила, как с души словно упала плита. Ни победы, ни поражения. Просто правда. Сказанная не в ссоре, не в крике. Просто — честно.

— Спасибо, что сказала, — прошептала она.

Они допили чай молча. И в этой тишине не было боли. Только передышка. Может, временная. Но она была.

Поздно вечером Наталья вернулась к Зое.

— Как там? — спросила та, не отрываясь от вязания.

— По-всякому. Но уже не страшно.

Зоя кивнула.

— Главное — чтобы мебель не ходила. А ты — походила и на место поставила.

Наталья улыбнулась. Впервые за долгое время — по-настоящему.