Когда Наталья Леонидовна впервые переступила порог их новой квартиры, она сдержанно улыбнулась и с интересом осмотрелась. — «Светло. Но полы надо перекладывать, зимой здесь тянуть будет. И кухню переделать. Эта угловая гарнитура — чисто для интерната».
Зять молчал. Он знал, что спорить с тёщей бессмысленно. Два года назад они с Леной взяли ипотеку, въехали, начали потихоньку обустраиваться. Комната для сына, спальня, маленький балкон, где по выходным он пил кофе, глядя на соседский двор. И вот теперь Наталья Леонидовна. Временно. Из-за операции на ноге.
Операция действительно была. Не самая сложная, но нуждалась в восстановлении. Наталья Леонидовна категорично отказалась от клиники или наёмной сиделки. «Своя семья должна поддерживать. Вы ж не чужие мне».
На деле «поддержка» означала, что на кухне теперь хозяйничала она, в ванной стояли её крема и тазики, а в гостиной разложены стопки журналов с её заметками. Она любила вырезать рецепты и советы по здоровью, наклеивать в тетрадь и читать вслух во время ужина.
— Вся соль в мелочах, Игорёк, — говорила она, потирая колени. — Вы всё торопитесь, а потом лечитесь в сорок. Надо профилактикой заниматься!
Игорь кивал. Он старался. Правда. Терпел и советы, и критические замечания, и даже то, как Наталья Леонидовна прикасалась к его любимой кофеварке с видом человека, обрабатывающего скальпелем пациента. Она называла её «вон той хромированной штукой» и утверждала, что растворимый — это нормально, «если грамотно заварить».
Но постепенно квартира переставала быть его домом. Она будто смещалась на пару градусов каждый день — и вот уже диван переставлен, балкон заставлен цветами, а в шкафу с его книгами поселились фарфоровые коты. Лена лишь разводила руками:
— Мамочке скучно, она после операции всё равно дома сидит, пусть что-нибудь делает. Это временно. Ты же понимаешь?
Он понимал. Он даже сам предлагал — на пару недель пусть поживёт, восстановится. Но прошло уже три месяца. Наталья Леонидовна не только не собиралась уходить, но и начала чувствовать себя хозяйкой.
— Постельное бельё я перестирала. У вас всё в серых разводах — порошка жалеете?
— Игорь, это не укор. Просто надо по-другому подходить.
Он не отвечал. Перестал пить кофе по утрам, стал задерживаться на работе, а выходные проводил у родителей. Там хоть никто не влезал в то, как он ставит кружку.
Однажды, возвращаясь вечером, он услышал, как жена что-то негромко говорит по телефону. Голос был мягкий, виноватый:
— Мам, я понимаю, что тебе тяжело, но Игорь… Он стал чужим. Молчит, ничего не говорит. Я между вами двумя как в шахматах — каждый ход может быть последним.
Он вошёл в прихожую и шумно закрыл дверь. На секунду в квартире стало глухо.
— Ты рано, — сказала Лена. — Ужин есть. Мамина запеканка. С кабачками.
Он вздохнул. Кабачки он терпеть не мог. Наталья Леонидовна, конечно же, знала.
— Я не голоден.
В этот вечер он лёг спать раньше обычного. Без телевизора. Без новостей. Без привычного чтения. Он лежал на спине и смотрел в потолок. Чужой запах от подушки — мягкая нотка дешёвых духов, которыми тёща сбрызгивала покрывало. Она утверждала, что «аромат придаёт уют».
Потом началось вмешательство в деньги. Сначала — мелочи: «Я тут взяла немного из вашей корзины на балконе, нужно было купить мазь для суставов». Потом — советы: «Зачем вам этот бесполезный фитнес? Абонемент в зал за восемь тысяч — это же безумие». А однажды Наталья Леонидовна открыла его банковское приложение.
— Да я просто посмотреть. Вы ж семья. Мне интересно, как молодёжь сейчас тратится. Вот зачем вы на маркетплейсе заказываете шторы? У вас есть, я могу подшить!
Игорь чувствовал, как сжимается в животе. Лена молчала. Только потирала лоб и шептала потом ночью: «Ты же знаешь маму… Она не со зла».
Но Игорь начал вести свои финансы отдельно. Перестал рассказывать о премиях, переводил деньги на счёт в другом банке. Не потому, что жалко. Просто невыносимо стало объяснять каждую покупку. Он вырос в другой семье — с уважением к личному пространству. А здесь каждый день был как игра на выживание: или промолчишь — или взорвёшься.
Настоящая трещина пошла, когда Наталья Леонидовна начала «воспитывать» внука.
— Не ешь руками! Встань, когда бабушка входит! Не смей жевать на ходу!
Мальчику было пять. Он замирал, когда бабушка заходила на кухню, и всё чаще просился к Игорю в гости к дедушке. Даже на буднях.
— Можно я побуду с папой один? Без бабушки?
Однажды Игорь не выдержал и сказал:
— Лена, или ты поговоришь с ней, или я ухожу. Не на ночь. Насовсем.
— Ты пугаешь?
— Я устал.
— Я не могу ей сказать уйти. Это моя мама.
Игорь только покачал головой. Он понял, что его выбор уже сделан. Три месяца — это не «немного пожить». Это вторжение. Это подмена. Это медленное стирание всего, что было «их».
На следующее утро Игорь встал раньше всех. Он тихо собрал рюкзак, положил туда ноутбук, пару рубашек, нижнее белье и зарядку. Остальное — потом. Или никогда. В ванной кто-то плескался — Наталья Леонидовна начинала день с обтираний по Системе. Он тихо вышел и отправился к родителям.
Они приняли его молча, без расспросов. Отец только хмыкнул:
— Надолго?
— Пока не решим.
Мать налила кофе, не растворимый. С молоком. Игорь едва не прослезился от этой, казалось бы, мелочи.
На второй день жена приехала к нему. Без ребёнка.
— Мама в шоке. Она говорит, ты сбежал, как мальчишка. Не объяснив ничего.
— А что, было бы иначе? Она бы позволила мне собрать вещи?
Лена опустила глаза. Она выглядела уставшей, как будто постарела за пару дней. Тени под глазами, не накрашена, волосы собраны кое-как.
— Игорь, я понимаю, тебе тяжело. Но ты поставил меня в ужасное положение.
— А где ты была, когда она лазила по моим счетам? Когда сын боялся зайти в кухню? Когда я приходил с работы, а в своей же квартире был просто квартирант?
— Мама просто… она такая. Она всю жизнь одна. Всё тянула на себе. У неё нет другого способа жить.
— Тогда пусть живёт отдельно. Это тоже способ.
Лена отвернулась к окну.
— Я не готова выбирать между вами.
— А мне придётся?
Она молчала.
Через два дня Наталья Леонидовна сама приехала к Игорю. Без предупреждения. Стояла у подъезда, в пальто, с маленькой сумкой. Он вышел, удивлённый, почти растерянный.
— Я не враг, — сказала она. — Я мать. И бабушка. И не хочу, чтобы моя семья разваливалась из-за ерунды.
— Это не ерунда.
— Ты думаешь, мне легко было? После операции. Без мужа. Без поддержки. Я пришла — и что? Я разве просила кланяться? Я всего лишь хотела, чтобы внук рос правильно. Чтобы у вас было уютно. Чтоб вы не тратили, как дети. Чтоб порядок был.
— В нашем доме был порядок.
— Ваш? А Лена тебе кто? Разве не моя дочь? Это и её дом. Я не лезла бы, если бы не чувствовала: она тонет. Она устала.
— Она устала между двумя фронтами. А не от жизни со мной.
— Ты не понял. Я не захватила вашу крепость. Я встала рядом. Ты просто не впускаешь никого. Ни совета, ни участия. Всё держишь под контролем, как бухгалтер. А семья — это не отчёты, Игорёк.
Он стиснул зубы.
— Не называйте меня Игорёк. Мы не друзья. И не партнёры. Вы — гость, который остался без приглашения.
Её лицо напряглось, дрогнули губы. Он почти пожалел, но потом вспомнил, как она распоряжалась комнатой сына, перебирала их фотографии, советовала, как Лене одеваться.
— Я пришла не за извинениями, — твёрдо сказала она. — Я хочу увидеть внука. Я имею на это право.
— По закону — да. По-человечески — нет.
Он развернулся и ушёл в подъезд. Она стояла ещё минут десять, потом уехала.
Через неделю Лена забрала сына и переехала к подруге. «На время». Она звонила редко. Игорь старался не писать. Он ждал, чтобы решение пришло не из чувства вины, а из понимания.
Жизнь без семьи была тише. Свободнее. И всё равно — чужой. Он шёл по дому родителей, как по музею — ничего своего. Даже чашки.
Иногда Лена присылала фотографии сына. Он улыбался на них, но взгляд был настороженный. Он часто спрашивал бабушку, можно ли папе позвонить. Иногда звонил. Говорил по-взрослому, как будто считал, что должен быть серьёзным, раз взрослые — нет.
Через месяц Наталья Леонидовна позвонила сама. Голос был тихий.
— Я уезжаю на дачу. Сезон начался. Картошку надо садить.
— Хорошо.
— Я просто… Я думала, ты поймёшь, что я не враг. Я не хотела ломать ничего. Я думала, делаю лучше.
— Делая лучше, вы выбили почву из-под ног. Я не знал, где моё, где чужое. В этом доме, в этой семье.
— А Лена?
— Она взрослый человек.
— Ты не скучаешь по ним?
— Скучаю. Но я больше не хочу возвращаться в клетку.
— Ты всё преувеличил.
Он молчал.
Через два дня он приехал в квартиру. Лены не было. Наталья Леонидовна, оказывается, ещё не уехала. Открыла дверь в халате, с тряпкой в руках.
— Вот и ты. Я как раз пыль вытирала. Приятнее, когда чисто.
Он прошёл на кухню. Цветы с балкона перекочевали на стол. В холодильнике — её контейнеры. На полке — её брошюрки.
Он взял один. «Как сохранить семью: советы практического психолога». Автор — неизвестный, обложка выцветшая, из девяностых.
Она стояла в дверях, глядя на него. Он сказал:
— Я думал, вы уехали.
— Хотела попрощаться. Посмотреть ещё раз, вдруг всё не зря.
Он молчал.
— Я ведь старалась. Молчу месяц, ухожу на цыпочках — и всё не так, — сказала она, и впервые он услышал в её голосе не упрёк, а усталость.
На следующий день Наталья Леонидовна действительно уехала. Не попрощавшись. Ни записки, ни звонка — просто исчезла. Только ключ оставила на подоконнике, как будто хотела показать: «я не держусь».
Когда Лена вернулась с сыном через неделю, квартира была пуста. Чужой запах выветрился. Цветы на балконе завяли. Пылесос стоял в углу, не на своём месте — знак того, что никто больше не устанавливает правила. Игорь услышал, как жена задержала дыхание у входа. Потом — короткий вздох и:
— Тишина.
Он хотел было спросить: «Тебе легче или тяжелее?», но промолчал.
Сын побежал по коридору, забрался на диван, взял свои машинки. Всё было, как раньше. Почти.
Первое время они жили, как соседи. Без ссор. Без нежности. Он спал на раскладушке в комнате сына. Говорили мало — бытовое. Хлеб купить, бельё развесить, садик забрать. Как будто что-то между ними сгорело, но ещё теплится — тлеет.
— Я не оправдываю маму, — как-то сказала Лена вечером. — Просто мне нужно было понять, что ты чувствуешь. Я всегда думала: ну подумаешь, пошумела. Ну сказала не то. Перетерпит. А ты не перетерпел.
— Я долго терпел.
— Я знаю.
Он хотел сказать, что она тоже виновата. Что его разочаровала — равнодушием, попытками сгладить, когда нужно было встать рядом. Но удержался. Она и так всё понимала.
— Я думала, если молчать, то само уляжется, — сказала она. — Но оно не улеглось. Оно разрослось. И теперь у меня мама в обиде, муж в тени, ребёнок, который спрашивает, почему мы все грустные.
Игорь кивнул.
Вскоре Наталья Леонидовна начала звонить. Сначала сыну. Потом Лене. С ним — тишина. Она говорила внуку: «Бабушка скучает. Я скоро приеду, привезу тебе книжку». Говорила Лене: «Ты там справляешься? Холодильник не пустой?»
Игорю она не звонила. Ни разу. Но как-то в пятницу, когда он зашёл в квартиру, то сразу понял: кто-то был. Шторка в ванной — не так. Скатерть на кухонном столе — её, с подсолнухами. А главное — в мусорном ведре лежал свёрток: пустой блистер от её таблеток и салфетка в дешёвом аромате.
Он не стал выяснять. Просто выбросил мусор.
Весной Наталья Леонидовна пригласила их на дачу. Поехали только Лена и сын. Вернулись молча. Вечером Лена сказала:
— Мама стала другой. Тише. Говорит, что не умеет быть бабушкой «по-современному». Всё через руководство, всё через контроль.
— Ты ей сказала?
— Я не успела. Она сама это произнесла. Вслух. Даже извинилась.
Он кивнул. Не поверил. Но кивнул.
— Она хочет приехать на день рождения Саши.
— Как гость?
— Как бабушка.
Он подумал. Сказал:
— Только не в кухню. Не в мои вещи. И без «Игорёк».
Лена грустно улыбнулась.
— Она всё равно так скажет. Даже если будет просить прощения.
На дне рождения было неловко. Наталья Леонидовна пришла с подарком — машинкой на пульте управления и банкой домашнего варенья. Она не суетилась, не открывала шкафы, не переставляла тарелки. Просто сидела на краю дивана, тихо разговаривала с внуком и старалась не смотреть на Игоря.
Он подошёл к ней сам. Налил чай.
— Варенье вкусное.
— Спасибо. Внук помогал. Он сказал, ты любишь крыжовник. Помню.
— Спасибо, что не клубника.
Они оба улыбнулись. Настороженно, как после шторма. Вроде уже и солнце, но воздух всё ещё пахнет грозой.
На кухне, когда все уже ушли, она вдруг тихо произнесла:
— Я правда старалась. Я же не враг. Но я привыкла, что молчание — это согласие. Я месяц молчу, ухожу на цыпочках — и всё не так. Что бы я ни делала, всё неправильно.
Он не ответил сразу. Потом сказал:
— Иногда любовь — это уйти. Не спасать. Не учить. Просто — уйти.
Она кивнула. Посмотрела в окно.
— Да. Но я этому поздно учусь.
Он молча вышел из кухни. И в этот раз — не хлопнул дверью.
– Можете в суд подавать, с меня взять нечего, – сказала Илье мать