Меня зовут Лидия Сергеевна. Мне шестьдесят семь. Живу одна в двушке на седьмом этаже. Не то чтобы жаловаться — я привыкла.
Муж умер давно. А дочка, Света, уехала — семнадцать лет ей было, гордая такая, чемодан собрала и хлопнула дверью: «Мам, у меня своя жизнь теперь.»
Сперва ревела ночами, конечно. В её комнату заходила, гладила подушку. Потом привыкла. Звонила поначалу часто, но Света трубку брала через раз — то на учёбе, то на работе.
А с годами и вовсе… раз в полгода, с праздниками. Так и проскользнули годы, как песок между пальцев.
Я себе жизнь наладила. Работала в библиотеке, пока на пенсию не выпихнули — им молодые нужны, с компьютером на ты. Теперь дома кручусь, пенсия небольшая, но хватает.
Давление скачет, конечно — таблетки пью. Но в целом — грех жаловаться. Комнатка у меня уютная, цветы на подоконнике, старенький телек… Живу.
Вот только в последние годы в доме нашем все квартиры через одну продают. Приезжие молодые берут, ремонт затевают, шумят. А я, как курица-наседка, за своим гнездышком кучкуюсь.
Каждую щербинку знаю, каждую трещинку. Газовая плитка, правда, барахлит — конфорки чистить надо. Но мебель крепкая ещё, советская. Не то что нынешнюю делают — на один день.
Так и жила бы дальше, но тут звонок — Света объявилась. И сразу — мол, можно приехать на пару недель?
— Что случилось? — я сразу почуяла неладное. С чего вдруг приезжать, если уж десять лет носу не казала?
— Да с мужем развелись, — в трубке её голос звучал надломленно. — И с работы уволили. А тут жильё дорогое… на пару недель всего, мам. Прийти в себя.
У меня сердце замерло. Дочка! Родная кровиночка. Приедет…
— Конечно, Светочка, — я чуть не плакала. — Приезжай, что за вопрос!
Прибралась на скорую руку. Не то чтобы у меня грязь была, нет. Просто… стыдно. Обои выцвели, палас вытерся.
Во второй комнате старая кровать да шкаф — голые стены. Ничего, думаю, сама обживётся. Главное — дочка рядом будет!
Суетилась, как кукушка.
Холодильник забила — последние деньги потратила на колбасу хорошую, фрукты. Плов сварила — Светочка в детстве любила. Тюль постирала. И всё хожу по квартире, места себе не нахожу: а вдруг не понравится, вдруг скажет — убого живёшь, мама?
Приехала Света вечером — худенькая такая, кожа да кости. Но красивая! В каком-то модном плаще, волосы короткие. Не дочка — картинка. А глаза грустные-грустные.
— Ну, здравствуй, доченька, — обняла её в прихожей, и слёзы сразу комом в горле.
— Привет, мам, — улыбнулась криво, почти виновато. — Спасибо, что разрешила.
— Что за глупости! — махнула рукой. — Твой дом. Всегда был твоим.
Чай пили за старым столом. У неё руки дрожат, мне аж больно глядеть. Красивая, ухоженная — и такая несчастная. Молчит. Я тоже в душу не лезу — успеется ещё.
— А с работой-то что? — спрашиваю после второй чашки.
— Сократили, — пожимает плечами. — В конторе нашей кризис, начали с мелких сошек вроде меня. Но ничего, тут тоже поищу, хоть временно. Не бездельничать же.
— Конечно, — киваю. — Ты пока отдохни, в себя приди. А там разберёмся.
Она вроде как благодарно улыбнулась, но глаза по кухне бегают. Вижу — оценивает. Старые шкафчики, облезлую клеёнку на столе… Стыдно мне стало. Вот, думаю, дожила. Дочка из большого города вернулась, а у меня тут нищета.
— Мам, — она наконец решилась. — А ты давно ремонт делала?
Я только рукой махнула.
— Лет пятнадцать как. Да и зачем мне? Одна живу, никто не видит.
— Как это зачем? — её брови поползли вверх. — Для себя! Чтоб красиво было, удобно.
Смотрю на дочку — и не понимаю. Для кого красиво? Старухе, которая третий год из дома почти не выходит? Да мне бы только чисто было, а красоту я давно на внуков променяла бы, которых нет. Но промолчала — зачем портить первый вечер?
На следующий день Света взялась за уборку. Да так яростно, словно пыль, которую я не видела уже своими глазами, ей жизнь поломала, а не муж-зараза.
Выгребла всё из шкафов, перестирала шторы, даже сервант трёхстворчатый отодвинула (не знаю, откуда силы взялись) и вымыла за ним.
— Мам, как ты живёшь в этой пыли! — она сидела на полу среди вываленных из шкафа вещей, раскрасневшаяся, с тряпкой в руке. — Ты ж задохнуться могла!
Я только улыбалась виновато. Откуда ей знать, что спина отказывает, и под кроватью я уже год толком не мыла?
А внутри что-то сжималось тревожно — уж больно рьяно она взялась за уборку. Словно хотела занять руки, только бы не думать.
Ладно, думаю, пусть. Ей это нужнее. Мне что — хоть так, хоть эдак.
Через три дня она притащила банки с краской — где только деньги взяла?
— Мам, давай хоть стены освежим, — в глазах какой-то лихорадочный блеск. — Потолок вон жёлтый весь, от сиг….арет, наверное.
Я не дымлю лет тридцать, да и муж только на балконе потягивал. Но спорить не стала. Принесла ей старую простынь, чтоб на пол постелить.
А потом начались странности.
Света сначала кухню перекрасила — как в интернете делают — бледно-жёлтую, светлую. Красиво вышло, только запах едкий, голова от него кругом. Потом в шкафы полезла:
— Мам, что за хлам? — она вытаскивала мои старые платья и сметала их в большой мусорный мешок. — Это когда ты в последний раз носила? В восьмидесятые?
Я видела, как мой синий шерстяной свитер летит в мешок. Его муж перед смертью подарил. Руки сами дёрнулись следом, а остановить её — сил нет.
— Света, там вещи памятные…
— Мам, ну что за сентиментальность? — она вскинула брови. — Барахло это, а не памятные вещи. Я тебе новых накуплю. Модных.
И так каждый день — то выбросит что-то, то переставит. В самых неожиданных местах теперь нахожу свои вещи — то расчёска в ящике с посудой, то тапочки под раковиной.
Она шутит — говорит, склероз У МЕНЯ. А я молчу, но внутри горечь: моя квартира, а я как чужая как-то стала.
К концу месяца она уже и мебель двигать начала. Шкаф из её комнаты вытащила в коридор:
— Старьё! На помойку отвезём!
Я только ахнула. Шкаф добротный, полированный. Где ещё такой найдёшь?
— Светочка, он же хороший ещё…
— Мам, это прошлый век! — она посмотрела с таким ужасом, будто я похвалила таракана. — Этому шкафу сколько? Полтинник? Он же разваливается!
И так день за днём — непрерывная борьба с моей прошлой жизнью. Словно она мстила мне за что-то. А я всё больше терялась в своём же доме.
Но самое страшное началось, когда она заметила мои таблетки от давления.
— Мам, что это? — как-то утром спросила, держа мои.
— Да от давления, — я помешивала кашу на плите. — Врач прописал.
— Хм, — она повертела пузырёк в руках.
Через пару дней стало твориться что-то неладное. Выпила утром таблетку, а к вечеру сердце как бешеное. Давление подскочило — 290/140. Перепугалась не на шутку. Вызвала скорую.
Врач посмотрел на меня подозрительно:
— Давно эти принимаете?
— Лет пять, — я ещё плохо соображала от давления. — Всегда помогал.
— А сегодня?
— Не помог…
Укол сделали, давление снизили. А я после их ухода таблетки рассматривать стала. Вроде те же самые — белые, кругленькие… Или нет? Чуть другого оттенка, что ли?
Через неделю ещё раз подскочило. И снова после таблетки не полегчало. Стала дочку расспрашивать — не трогала ли она лекарства?
— Мам, ты что? — она смотрела на меня, как на сумасшедшую. — Зачем мне твои таблетки трогать? Это ты просто забываешь их пить.
— Так ведь пью! — я чувствовала, как дрожат руки. — Каждое утро, по часам!
— Ага, конечно, — она усмехнулась. — А потом прячешь ключи в холодильник и не помнишь. У тебя возраст, мам. Бывает.
Я пыталась возразить, но она только рукой махнула и ушла в свою комнату. А у меня внутри такой клокот. Я же не сумасшедшая! Не выживающая из ума старуха! Я помню, когда и какие таблетки пью!
На следующий день наврала ей, что к соседке иду. А сама в аптеку. Показала девочке-фармацевту свои таблетки.
— Странно, — она нахмурилась. — Это не те, которые вам доктор прописал. Похоже, но нет. Это дешёвый аналог. У него побочных эффектов больше и действие слабое.
У меня внутри всё похолодело. Кто подменил? Неужели…
Купила новую пачку настоящих своих и спрятала в старое пальто, которое Света ещё не выбросила. Стала пить тайком, настоящие. И — о чудо! — давление нормализовалось.
Только на душе теперь было ещё тяжелее. Зачем дочке меня травить? Не может же она… не может же она хотеть моей смерти? Родная дочь? Или может?
Где-то через пару месяцев после её приезда случилось ещё одно странное событие. Вечером Света пришла с какими-то бумагами.
— Мам, нужно подписать, — она протянула мне листы. — Доверенность. Чтобы я могла за тебя счета оплачивать, в поликлинику записывать. Ну, на всякий случай.
Я взяла бумаги, но подписывать сразу не стала.
— Дай подумаю до завтра, ладно? Почитать же надо… — попросила. — Глаза болят, не вижу ничего.
Она поджала губы, но кивнула. А на следующий день я, как и с таблетками, наврала, что иду к соседке. А сама — к нотариусу побежала.
— Посмотрите, пожалуйста, — протянула бумаги пожилому мужчине за столом. — Что это за доверенность?
Он глянул и нахмурился:
— Это генеральная доверенность на все действия с недвижимостью. Продать квартиру, подарить, обменять — всё что угодно.
У меня руки задрожали.
— А не просто коммуналку платить?
— Нет, что вы, — он посмотрел на меня внимательно. — Это полное право распоряжения всем вашим имуществом. Вы хотите такую доверенность оформить?
— Нет, — я схватила бумаги и поспешила на выход. — Нет, что вы. Спасибо.
Домой шла как в тумане. Для чего дочери полная доверенность? Неужели она хочет… продать мою квартиру? Но зачем? А куда меня?
Вечером выбросила эти бумаги, а Свете сказала, что потеряла. Она разозлилась, но новые приносить не стала. Только стала смотреть на меня как-то… странненько.
Я начала прятать документы на квартиру — за отклеившимися обоями в туалете. Деньги прятала в старом тапочке под ванной. Стала запирать дверь на ночь — изнутри.
Но на этом дело не закончилось.
Возвращаюсь с прогулки — на площадке какие-то мужики сидят. Захожу в квартиру — и застываю. В моей комнате — пусто. Нет дивана! Моего старого, любимого дивана, на котором мы с мужем…
А вместо него — какая-то хлипкая кровать с блестящим покрывалом.
— Света! — я не узнала свой голос. — Где мой диван?!
Она вышла из кухни, вытирая руки полотенцем. Спокойная, даже довольная.
— Я выбросила, — пожала плечами. — Он разваливался уже. Пружины торчали. А кровать удобная, новая.
— Ты… выбросила… мой диван? — я не могла дышать. — Без спроса?
— Мам, ну что ты как маленькая? — она смотрела с усталой снисходительностью. — Я же для тебя старалась! Этот диван пылесборник был, аллергию можно заработать. А кроватка новая, чистая.
Я опустилась на эту «кроватку». Перед глазами плыло. Диван, на котором я спала тридцать лет. Диван, который мы с мужем выбирали вместе.
— Когда ты уедешь наконец? — я подняла глаза и сама не узнала свой голос.
— Что? — она растерялась.
— Когда ты уедешь от меня? Обратно в свой Петербург?
Она прислонилась к дверному косяку, скрестила руки на груди. На губах — странная улыбка.
— Никогда, мам. Я теперь тут живу. С тобой. Забочусь о тебе.
— Я не просила заботы, — мой голос дрожал. — Особенно такой.
— Какой — «такой»? — она вскинула брови. — Это называется нормальной человеческой заботой. Ты одна не справишься. Ты уже путаешь всё, забываешь. Таблетки не те пьёшь. Ключи теряешь.
— Я не теряю ключи! — я почти кричала. — Это ты их прячешь! И таблетки ты подменила!
— Ну вот, опять, — она закатила глаза и обратилась к невидимому слушателю. — Каждый день такие фантазии. Я уже и врача вызывала.
— Какого врача? — я похолодела. — Ты вызывала психиатра?
— А что делать? — она развела руками. — Ты с катушек съезжаешь, мама. Возраст берёт своё. Вот документы потеряла…
— Я не теряла! Я их выбросила! — я вскочила. — Потому что ты хотела отобрать мою квартиру!
— Боже, мам, — она закатила глаза. — Слушай себя! Зачем мне твоя квартира? Я просто хотела помочь с документами, коммуналкой. Да ты без меня с голоду опухнешь! Ты же ничего не соображаешь уже!
В этот момент я вдруг увидела всё ясно — как она месяцами готовила почву. Выбрасывала мои вещи. Подменяла таблетки. Пыталась завладеть документами. Убирала всё, что мне дорого — словно стирала меня из моего же дома.
Я встала — очень прямая, очень спокойная.
— Собирайся, — сказала тихо. — Сейчас же.
— Что? — она не поняла.
— Собирай вещи и уходи. Сию минуту. В чём стоишь.
— Мам, ты что? — она рассмеялась. — Куда я пойду? На ночь глядя? Мороз на улице!
— На мороз, — я шагнула к ней. — На улицу. На вокзал. Куда хочешь. Но в моем доме ты не останешься.
— Мам! — её глаза расширились. — Ты не можешь! Я твоя дочь!
— Моя дочь умерла, когда решила отобрать у меня жилье, — я не узнавала свой голос. — Выметайся.
— Мам! Ты с ума сошла! — она попятилась. — Я никуда не пойду! Это и мой дом тоже!
Я молча прошла к входной двери, распахнула её.
— Или ты выходишь сама, или я вызываю полицию, — сказала тихо. — И рассказываю, как ты подменяла мне лекарства. Это покушение называется. Статья.
Она побледнела:
— Ты… ты не посмеешь…
— Посмею, — я улыбнулась. — Потому что мне нечего терять. Кроме собственной жизни.
Мы стояли друг напротив друга — мать и дочь, две чужие женщины.
— Одеться хоть дай! — наконец прошипела она. — На улице минус!
Я молча взяла с кресла ее вещи, она укуталась в пальто и напялила сапоги на голую ногу.
— И всё? — она не верила. — Ты меня просто так выгонишь? На мороз? Без нормальных вещей, без денег?
— А ты меня хотела вышвырнуть из моего дома — с вещами? — спросила тихо. — Убирайся. И чтоб ноги твоей здесь не было. Ключи оставь.
Она швырнула ключи из кармана пальто на пол, выскочила на лестницу:
— Ты пожалеешь! Старая! Без меня пропадёшь!
Я закрыла дверь. Повернула ключ. Прижалась лбом к холодному дереву.
А потом медленно побрела на кухню. Налила себе чаю. Села у окна, глядя на падающий снег.
Внутри была пустота.
После того, как я выставила дочь за дверь, на следующий день мне пришлось собрать её оставшиеся вещи в сумку — не могла же я их просто выбросить. Когда складывала её документы с тумбочки, из раскрытого ежедневника выпало несколько бумаг: уведомление о просрочке кредита и повестка в суд от банка.
Позже, открыв её ноутбук, я увидела открытую почту с письмами от коллекторов и переписку с подругой о том, как Света переоформила свою квартиру, чтобы на неё не наложили взыскание. Там были угрозы и от коллекторов.
Теперь мне стало ясно, почему она так настойчиво пыталась завладеть моей квартирой — не из-за заботы о «забывчивой» матери, а потому что искала последний актив, который можно было бы продать, чтобы спастись от долговой ямы. Жестоко и расчетливо.
Неуклюжая жена дрессирует мужа