Когда они с Лерой только переехали в эту квартиру, Илья всерьёз считал, что это временно. Ну пару месяцев, максимум полгода. Просто надо поднакопить, доделать ремонт в их студии и съехать. План был понятный и логичный. Только одно не учёл — в этой квартире уже был человек, у которого были свои представления, как и кто тут должен жить.
Лера предложила переехать к матери, когда у них с Ильёй начались проблемы с деньгами. Его проект в агентстве «заморозили», обещая, что «вот-вот возобновим», и зарплату перестали платить. Она тогда и сказала:
— Мамина трёшка пустует — она одна там. Всё равно коммуналку платит за всю квартиру. Можно пожить немного, пока не выправимся. Она не против.
Ольга Семёновна действительно не возражала. Более того — встретила их почти радушно. По крайней мере, первое время. Постелила чистое бельё, показала, где что лежит, даже на ужин приготовила что-то сложное, со сметанным соусом и каперсами.
— Вы тут как у себя дома, — сказала она тогда, вытирая руки о полотенце.
Только «как дома» не получилось. С самого начала всё шло немного не так. Ольга Семёновна очень рано вставала, пила кофе у окна и слушала новости в наушниках, но вслух комментировала каждую сводку. Потом начинала уборку: шум пылесоса, грохот швабры, скрип вёдер. Даже по выходным.
— Нельзя ли чуть потише? — осторожно спросил как-то Илья.
— А тебе на работу вставать? — прищурилась она. — Извини, я думала, у тебя теперь свободный график.
Он промолчал. Но осадок остался.
С Лерой они тогда ещё держались друг за друга. Вечерами выбирались в кино, гуляли по набережной, покупали вино, пили на кухне, пока тёща спала. Он даже шутил: «Зато коммуналку не платим». Лера улыбалась, но потом всё чаще стала жаловаться на усталость и головные боли.
— Мам, не начинай, — тихо говорила она, выходя из ванной с полотенцем на голове. — У него просто сейчас сложный период. Прорвёмся.
А мама начинала всё чаще.
— Почему он дома целыми днями?
— Почему не моет за собой раковину?
— Почему ты одна покупаешь продукты?
Сначала Лера ещё спорила, потом начала ускользать от разговоров. А потом начала соглашаться.
Как-то вечером Илья пришёл с собеседования — уставший, злой, с ощущением, что снова потратил день зря. В прихожей — запах жареного лука и гречки. На кухне — две женские спины. Ольга Семёновна что-то увлечённо рассказывала, Лера кивала.
— Привет.
— Привет, — ответила жена.
— Ты поел? — спросила тёща.
— Нет.
— Ну, разогрей сам. Мы уже всё убрали.
Он не стал спорить. Разогрел. Поел. Потом тихо пошёл в комнату. Там валялись две подушки и свёрнутое одеяло — явно кто-то сидел на их кровати. В телефоне — уведомление о новом отказе. Третьем за неделю.
Он сел на край кровати и закрыл лицо руками. Хотелось тишины. Своей квартиры. Никаких замечаний за неправильно повешенное полотенце.
Через неделю он снова устроился — не в агентство, а в небольшую мастерскую, делали дизайн упаковки. Зарплата была скромной, но стабильной. И он сразу сказал Лере: «Скоро съедем».
Она не возражала. Сказала: «Да, пора бы». Только за разговором мельком глянула на коридор — туда, где могла подслушивать мать.
Илья начал накапливать: зарплату, терпение и раздражение. Каждый вечер он возвращался и слышал, как кто-то передвигает мебель, как на кухне громко обсуждают, как «некоторые мужчины не помогают по дому», как из шкафа исчезают его вещи, чтобы «освободить место для зимних».
К новому году он понял: дальше так жить нельзя.
Разговор начался из-за детского стульчика. У Ольги Семёновны внук от племянницы иногда оставался на ночь. И стул был «нужен». Только поставить его она решила в комнате Ильи и Леры.
— А почему не у себя?
— Потому что у меня шкаф. Там некуда. Да и ты целыми днями на работе, тебе что, мешает?
Лера не вмешивалась.
Илья тогда впервые сорвался. Сказал: «Это не гостиница. Мы не просили ночёвки гостей. И не собираемся жить в кладовке». В ответ услышал тихое, но отчётливое:
— Ты тут вообще кто, чтобы решать?
Он ответил, что пока они с женой платят за еду, лекарства и часть коммуналки — он имеет право слова.
Тёща усмехнулась.
— Да уж, большой вклад. Ты посмотри, сколько ты “внёс”. Мне Люся за две пенсии больше оставляет.
Илья замолчал. А потом развернулся и вышел. На лестничной клетке сжал кулаки и несколько минут просто дышал.
После новогоднего конфликта в доме установилась напряжённая тишина. Не та, в которой с облегчением живут соседи после бурной вечеринки. А тяжёлая, вязкая — как будто между комнатами натянули резиновые тросы: чуть дёрнешь — треснет.
Ольга Семёновна перестала разговаривать с Ильёй. Прямо. В глаза. Все её реплики теперь адресовались Лере, даже если речь шла о нём.
— Скажи своему, пусть не оставляет грязные тарелки в раковине.
— Пусть купит нормальный хлеб — этот с отрубями невозможно есть.
— Спроси у него, когда он собирается хоть что-то сделать с этой его «работой».
Поначалу Лера пыталась сглаживать. Потом просто замолкала. Иногда Илья ловил себя на мысли, что жена будто растворяется между ними, становится прозрачной. Как вода между двумя берегами.
Он старался. Серьёзно. Брал подработки, делал внеурочную верстку, иногда по ночам редактировал чужие лендинги. Купил новый утюг — потому что старый, как сказала тёща, «начал харкать водой на рубашки». Принёс домой набор сковородок — потому что всё, что было, «либо с облезшей эмалью, либо не для индукции». Тоже услышал:
— Купил… А я что говорила два года назад? Тогда не надо было?
Но не это было главным.
Главным стало то, как Лера начала меняться. Утром — кофе на бегу, глаза в телефон. Вечером — поздно возвращается, без объяснений. Часто ночует у коллеги — мол, готовят проект. Спит, отвернувшись к стене. Иногда он просыпался среди ночи, смотрел на её спину — и не узнавал.
Светлая кухня, вечер, за окном мелькают огни. Илья режет лук, Лера роется в холодильнике.
— Мы когда съедем, Лер? Я серьёзно спрашиваю. Уже можно. Я подсчитал — хватит на аренду. Не на центре, но…
Она вздохнула.
— Дай ещё месяц. У меня на работе завал, не могу думать о переезде. Мамина квартира — это сейчас просто удобно.
Он поставил нож.
— Удобно — это когда тебе в спину не дышат, когда никто не раздвигает тебе носки по парам, потому что ты “всё равно не умеешь стирать правильно”.
Лера молчала.
Потом вдруг сказала:
— Может, ты сам с ней поговори? Только спокойно. Без упрёков. Объясни, что тебя задевает.
Он чуть не рассмеялся.
— Это ты серьёзно сейчас?
— Она мама. Она волнуется. Но, возможно, ты сам ей не даёшь поводов доверять.
Ему не хотелось говорить больше. Хотелось взять и уйти. Не хлопая дверью, просто исчезнуть. Но он остался. Из-за Леры. Всё ещё из-за неё.
Через неделю — скандал. Настоящий. С громкими словами, с участием соседки, с визгом чайника и хлопаньем дверей.
Началось с обуви.
— Не надо ставить грязные ботинки на шкаф, — сказала Ольга Семёновна, увидев зимние кроссовки Ильи на подставке. — Они текут.
— Они не текут, я их вытер.
— Я сказала — убери. Здесь не мужской общежитие!
— А вы уверены, что это ваш шкаф?
Она побелела.
— Ты мне теперь угрожаешь? У тебя язык за последние месяцы совсем развязался. Видно, слишком хорошо стал жить за чужой счёт.
— За чей счёт, простите?
— А ты на себя посмотри. Кормим, поим, обуваем, стираем!
— Вы кормите? Да если бы не я, у нас бы холодильник пустовал! Я продукты покупаю! Я половину счетов оплачу!
— Половину?! Да ты за свет в этом месяце заплатил?!
Разговор услышали соседи — дверь в коридоре была приоткрыта. Потом всё разрослось до такой степени, что даже Лера вмешалась — закричала, чтобы оба замолчали. Но к тому моменту ни он, ни тёща уже не могли остановиться.
— Лера, он тебе не муж, он тебе нахлебник! — кричала мать.
— А ты — не хозяйка, ты — командир! — ответил он. — Ты всё тут построила под себя и ждёшь, что все будут жить по уставу!
После этого разговора Илья ушёл. Просто взял куртку, ноутбук, зарядку — и уехал ночевать к другу. Лере написал: «Прости. Я не могу больше».
Он прожил у Макса три дня. Потом неделю. Работал днём, вечером пил пиво на балконе, молчал. Макс иногда пытался говорить, но Илья молчал. Потому что не знал, что говорить.
Лера позвонила на восьмой день.
— Мамы нет дома. Приезжай. Надо поговорить.
Он приехал. Посмотрел на знакомый коридор, на коврик с облезшим рисунком, на зеркало с заклеенным углом. И понял, как сильно он устал от всего этого.
В комнате Лера сидела на диване. Рядом стояла её сумка.
— Я уезжаю на пару дней. К подруге. Подумать.
— Про нас?
— Про себя.
Она смотрела в пол. На нём лежали носки — не его. Детские. Внук опять оставался ночевать?
Он подошёл ближе.
— Ты всё ещё хочешь быть со мной?
Она не ответила. Только встала, обняла — по инерции — и ушла.
Он остался.
Один в этой квартире.
Он не планировал оставаться. Хотел просто собрать вещи — свои пару коробок, ноутбук, пальто из шкафа в коридоре, на которое теперь каждый раз вешали чужие куртки. Но задержался. День, другой. Было ощущение, что он должен дождаться: либо Леру, либо момента, когда поймёт — всё, финал.
Ольга Семёновна вернулась в тот же вечер, будто точно выждала, пока дочь уедет. Прошла мимо него, как мимо пустого стула, с пакетом молока и журналом «Здоровье». Сбросила ботинки, кинула платок на вешалку и исчезла в комнате.
На кухне они столкнулись позже. Илья мыл кружку. Она села за стол, достала телефон, потом подняла глаза.
— Я смотрю, ты опять здесь.
Он не ответил.
— Я думала, мужик ушёл — значит, ушёл. Не телепается туда-сюда, как щенок.
— А я думал, взрослый человек не будет радоваться чужому разводу.
— Какой развод? Вы расписались-то толком? Живёте, как временные жильцы.
Он вытер кружку, не поднимая глаз.
— Я ждал Леру.
— Зачем? Чтобы снова заплакать на плече? Она уехала, потому что не может больше лавировать между тобой и мной. А должна была?
Он сел.
— Вы когда-нибудь спрашивали, как нам жилось, когда мы были вдвоём?
— Слушаю.
Он почувствовал, как от злости немеют пальцы.
— Спокойно. Без оскорблений, — она вскинула бровь. — Я тебя не перебиваю.
Илья глубоко вдохнул.
— Вы — как давка в метро. Вроде бы никто не бьёт, не орёт, но дышать невозможно. Вы управляете каждой вещью, каждой чашкой, каждым словом. И всё время говорите, что делаете это “для семьи”. Но вы — не семья. Вы — наблюдатель, который требует права влезать в каждый наш разговор, каждую ссору, каждый ужин.
— Твоя проблема в том, что ты не умеешь брать ответственность. И не хочешь. Всё, что тебе мешает — это я. Не твои просроченные кредиты, не твои дыры в бюджете, не твоя неустроенность. Я.
— Да. Потому что вы перекрываете воздух.
Она встала.
— Тогда уйди.
— Я и уйду. Но не потому, что вы меня выгнали. А потому, что наконец понял — Лера не может выбрать. А я не хочу больше стоять в очереди к ней за вниманием. У неё уже есть ребёнок — вы.
Он ушёл на следующий день. Забрал вещи. Оставил на холодильнике записку: «Если Лера захочет — она знает, где меня найти».
Прошло два месяца. Он снял однушку на севере, ближе к офису. Работы стало больше, клиенты — стабильнее. Иногда заходил на страницу Леры в соцсетях. Новых фото не было. Пару раз хотел написать. Не написал.
Макс предложил съездить на дачу — шашлыки, вино, свежий воздух. Илья согласился. Ему стало легче дышать — физически, ментально. Без тёщиного «где ты был», без её шагов за стеной, без этого сквозного недовольства, которое пропитывало стены их бывшей квартиры.
Однажды вечером он возвращался домой с магазина — пакеты, дождь, капюшон. У подъезда — знакомая фигура. Лера. С мокрыми волосами и старой джинсовкой.
— Привет, — сказала она тихо.
Он молча открыл дверь, пропустил её вперёд. В квартире они молчали. Он налил ей чаю. Она сидела на краю дивана.
— Я не хочу возвращаться к маме, — наконец сказала она. — Я больше не могу быть между вами.
— А ко мне ты хочешь?
Она посмотрела в чашку.
— Я не знаю, кем мы стали.
Он кивнул.
— Я тоже не знаю. Но точно знаю — я больше не вернусь туда. Ни за какие ковры, ни за пирожки, ни за «временное пожить».
Она подняла глаза.
— Ты ведь правда старался. Я видела. Просто… я всё время боялась, что ты сорвёшься. А ты и сорвался.
— Потому что у каждого терпения есть дно.
Он замолчал.
— Я хотела предложить тебе съездить вместе куда-то. Хоть на выходные. Без мамы, без этих разговоров, кто кому что должен. Просто мы.
Он кивнул. Потом сказал:
— Если ты хочешь, чтобы что-то изменилось, надо перестать цепляться за старое. Ты — не её продолжение. Ты — ты. И если мы ещё можем быть вместе, то только так.
Лера улыбнулась — впервые за долгое время. Потом вздохнула.
— А она мне сегодня по телефону сказала… «Если ты муж, то где зарплата? А если жилец — плати за свет».
Они оба рассмеялись — как после грозы, когда ещё сыро, но уже светло.
У неверного мужа март – двенадцать раз в году