Ты ж у нас богатая, обойдёшься, — отмахнулась мать

— Опять звонят из банка? — Маша вытянула руку через перегородку и кивнула на мой телефон.

— Не банк. Мама, — я нажала «отклонить» и потёрла переносицу.

— Возьми уже, а то придёт сама, — хмыкнула Маша. — И расскажет, как «семья — это главное».

— Она и так рассказывает, — я включила беззвучный режим и уткнулась в таблицу.

Вечером мама всё равно дозвонилась.

— Наденька, добрый вечер. Ты где?

— На автобусной остановке. Домой еду.

— Не груби, я просто спросила. Папа весь день нервничал, давление скачет. Ты знаешь, Игорёк у нас с Аней… — пауза, слышно, как она делает вдох, — им срочно нужно немного денег.

— «Немного» это сколько?

— Сорок… ну, шестьдесят. Ты же понимаешь, молодые, коляска сейчас недешёвая, да и садик платный. Ты же у нас… — она замолчала не вовремя, но фраза повисла в трубке, как недосказанный упрёк. — Мы потом вернём. Скоро.

«Скоро» — слово, которое у нас дома значило «неизвестно когда». Я отключилась и поймала автобус в последний момент. Дома скинула туфли, села на пол у двери. В почтовом ящике торчало письмо от коллекторов — «уведомление о просрочке», чужая фамилия, но мой адрес. Я знала, чья это чужая фамилия. Игорь. Ему когда-то понадобилась «временная регистрация», «на пару месяцев, сестрёнка, просто чтобы оформить карту». Карта давно забыта, письмо — у меня.

Если пролистать назад — в наше кухонное детство — всё было как у всех. Почти.

— Нельзя ему запрещать, — говорила мама, когда Игорь в трёхлетнем возрасте рисовал маркером по стенам. — Мальчик должен исследовать.

— А я? — спрашивала я, когда меня отчитывали за линию шариковой ручкой в тетради. — Я исследователь или кто?

— Ты ж девочка, — крякал папа, отодвигая тарелку с борщом. — Тебе главное аккуратность, порядок.

Папа любил порядок: его инструмент на балконе стоял по высоте, шурупы рассортированы по баночкам. В разговоре порядок обеспечивали паузы. Он молчал долго и веско, мама заполняла тишину объяснениями. Игорь в этой тишине разливался смехом, как молоко на плите.

В школе меня хвалили за сочинения, Игорь приносил повестки в кабинет завуча. Когда он разбил телефон, мама шепнула: «Не говори папе, я куплю ему новый, он же подросток, у них психика». Когда я потеряла проездной, неделю ехала зайцем, потому что «нечего расточительствовать, ходи пешком, это полезно для осанки».

В институт я поступила на бюджет, ещё и подрабатывала на ресепшене в фитнес-клубе. Игорь после колледжа менял работы, как майки: курьер, бармен, администратор в квест-комнате, где ужас — искусственный, а вот зарплата — не очень. Мама называла это «поиском себя». Папа вздыхал: «Мальчик найдет, не дави».

Первую свою однушку я взяла в ипотеку. Маленькая, с видом на бэк-сторону серого ТЦ. Мама смотрела видео, как «уютно обустроить 29 квадратов», комментировала: «Вот сюда бы Игорьку стол поставить, он же любит компьютеры». Я смеялась: «Мама, это моя квартира».

— Мы ж семья, — отвечала она так, будто этим всё сказано.

«Семейный совет» собирался впервые, когда Игорь придумал «кофе на колёсах».

— Это тренд! — сиял он, рисуя на салфетке схему. — Утром возле метро — очередь. Рентабельность — космос.

— У тебя есть расчёты? — спросила я.

— Да зачем расчёты, чувствую! — мама тут же кивнула: — Верно, у него чуйка отца.

Папа действительно когда-то открыл ИП, торговал крепежом, потом закрыл, «потому что налоги жрут». Он редко спорил, но сейчас произнёс:

— Нужен стартовый капитал. Небольшой.

Мама повернулась ко мне, как к банкомату без ПИН-кода.

— Надя, ты же умная. Возьмёшь кредит на себя? На тебя охотнее дадут, у тебя белая зарплата. А Игорь потом перезакредитуется, мы всё вернём.

Маша тогда сидела у меня на кухне и крутила в руках чайную ложку.

— Не делай, — сказала она тихо. — Даже если любишь их.

— Их — да, — ответила я. — А его? Он же брат.

— Вот именно. Брат завтра будет покупать сиропы для латте на твой счёт.

Я всё равно подписала. «На пару месяцев», «чтобы не терять момент». Через полгода кофемобиль развалился — мотор, который «был как новый», оказался как старый. Окупаемость превратилась в «ну, почти вышли в ноль». Платёж остался мне.

— Мы в долгу не останемся, — мама смотрела прямо. — Ты же знаешь, времена трудные.

Времена оказались такими трудными, что Игорь снова «искал себя». Нашёл Аню — жизнерадостную, с ресницами, как вентиляторы. На семейном чае она сидела как дома, пробовала мои баночки с приправами, переставляла их местами.

— Я за правильное питание, — улыбалась она. — Детям важно.

— Каким детям? — спросила я.

— В перспективе, — она подмигнула Игорю.

Через три месяца перспективы обрели сроки. Мама сказала по телефону торжественным голосом:

— Ты станешь тётей.

Я сходила в аптеку за витаминами для себя — сердце подскакивало без кофе. Вечером родители пришли ко мне «посоветоваться».

— Им нужно расширяться, — папа постукивал пальцем по столу. — Мы думали: пока они встанут на ноги, пусть поживут у тебя. У вас всё близко: поликлиника, аптека. Мы им будем помогать продуктами.

— У меня тридцать квадратов, — я спокойно разложила цифры. — Здесь мой стол, здесь кровать. Куда вы поставите их «расширение»?

— На матрасе можно, — мама всплеснула руками. — На первое время. Ты же не чужая.

— Я не чужая, — повторила я. — Но и не гостиница.

Мы поругались ровно на три дня. На четвертый Игорь мне написал: «Надь, прости, мы с Аней любуюсь твоим балконом, вид класс». Я выскочила с работы, домчалась домой — на моей кухне стояли две коробки с надписью «Аня», на балконе сушилось чьё-то бельё. Мама уже снимала коврики в прихожей и раскладывала свои старые кастрюли.

— Я не давала согласия, — у меня дрожал голос.

— Ты не успела, — мама обняла меня за плечи. — Мы уже всё решили, чтобы тебе не было тяжело. Ты у нас впечатлительная.

Соседка Зоя Петровна выглянула из-за двери:

— Опять у вас пополнение? Молодёжь нынче к родителям липнет, как макароны к холодильнику.

— Не к родителям, — сказала я и закрыла дверь.

Мы жили втроём неделю, потом — впятером: родители стали «заходить помочь», приносили супы в трёхлитровых банках, складывали в мой холодильник, как в общий. Я стала держать свою еду в офисе. Игорь на моей лоджии собрал «рабочее место»: монитор на коробках, мышь на разделочной доске. Аня приклеила на стены стикеры: «купить пелёнки», «йога для беременных», «встретить курьера». На одном стикере было написано: «Убедить Надю, что семья — это команда». Под ним висела моя квитанция по ипотеке.

Я попыталась установить правила.

— Аренда? — Игорь искренне удивился. — Мы родные. Ты чего, меркантильная?

— Коммуналка тогда, — я разложила квитанции. — Счёт за воду вырос в три раза.

— У тебя странная манера считать, — мама покачала головой. — Я тебе суп привезла.

Вечерами я спасалась у Маши.

— Смотри, — она рисовала схему на листочке: — последнее предупреждение — дата — условие. «Если не освободите квартиру к… — звонки прекращаю, ключи меняю».

— Это же семья, — автоматически сказала я.

— И что? — Маша пожала плечами. — Семья — это не синоним «терпи».

На работе начальник намекнул: «Есть курс повышения квалификации, дорого, но фирма компенсирует половину, остальное — сами». Я подписалась. Рассрочка легла тонким снегом поверх старых долгов.

В один из вечеров я вернулась и застала Игоря на моей кухне с каким-то парнем.

— Это Денис, — представил он. — Сосед с третьего. Мы делаем совместный проект.

— На моей кухне?

— Здесь вай-фай лучше ловит. У мамы с папой роутер древний. А у Ани токсикоз, ей покой нужен.

— Мой покой кому нужен? — спросила я в пространство.

В ответ — тост за «новую эру». Я заперлась в ванной и впервые за долгое время заплакала громко.

Через месяц Аня уехала к своим родителям «на время». Игорь остался у меня «чтобы не мотаться». В день, когда мне перевели премию за новый проект, мама прислала голосовое:

— Наденька, мы подумали, надо закрыть старые долги Игорька — по той машине-кофейне. Коллекторы, представляешь, до нас добрались. Ты же не хочешь, чтобы они к бабушке пришли? Переведи, а мы тебе потом… ну, ты знаешь.

Я не перевела.

Вечером за моим столом снова собрались все — «совет».

— Ты черствеешь, — сказала мама. — Раньше другой была.

— Раньше у меня в квартире не жил цирк, — я улыбнулась так, что у самой замерзли зубы. — И раньше коллекторские письма не приходили на моё имя.

— На твоё? — папа вскинулся. — Это ошибка.

— Нет, — я положила на стол письмо: адрес мой, долг — по тому кредиту, где я поручитель.

— Ну, так и что, — пожала плечами мама. — Семейное дело. Мы же вместе.

— Вместе — это когда «вместе». А у нас — когда удобно.

Мы спорили до ночи, сводя счёты в бытовых примерах: кто купил шторы, кто вынес мусор, кто кому что «обязан». Папа в какой-то момент надел куртку и ушёл «подышать». Вернулся с холодом и доводом:

— Она у нас старшая, ответственная. На ней и держится.

Я в ту ночь поняла, что всё держится не «на мне», а на моём согласии. И что согласие — тонкая нитка, которую можно перерезать.

На следующий день я сняла копии ключей, положила в ящик записку: «С первого числа квартира мне нужна. Подберём вам лучшее решение: соседи ищут квартирантов, и я помогу с залогом. Но у меня — нет». И поставила дату.

Телефон завибрировал через минуту: «Ты что творишь?» — от мамы. «Ты сестра или кто?» — от Игоря. «Мы посоветуемся и придём вечером», — от папы.

Я нажала «в самолётный режим», хотя никуда не летела. Впереди было много разговоров. И, как показала практика, ни один из них не был последним.

Вечером действительно пришли. Все разом. Мама — в пальто, с пакетом, откуда торчала буханка хлеба и банка с огурцами. Папа — молча, с прищуром, который он обычно включал в разговоре с поставщиками. Игорь — в кроссовках на босу ногу, с наушником в ухе. Аня — с округлившимся животом, устало, но с видом хозяйки, которая готова «разрулить ситуацию».

— Так, — мама поставила пакет на стол, — мы всё обсудили. Надь, ты перегорела. Тебе нужно отдохнуть. Поэтому мы решили: временно ты можешь пожить у Маши. У неё места больше, а мы тут с Аней всё организуем. Спокойно, без стрессов.

Я моргнула.

— Что?

— Ну, это же логично, — встряла Аня. — Ты целыми днями на работе, тут пустует. А мне к роддому готовиться, обстановка должна быть стабильной. А потом, может, и ремонт сделаем, пока ты в офисе. Мы только твои вещи соберём в коробки, чтобы не мешали.

Игорь кивнул:

— Да, Надь, ты же сама говорила, что у тебя перегруз. Вот разгрузим. Семья помогает.

Я встала. Внутри поднялось что-то вязкое, но холодное.

— Нет.

— Что — «нет»? — мама искренне удивилась.

— Нет, я никуда не съезжаю. Это моя квартира. Моя. И никто из вас не имеет права принимать решения за меня.

Тишина. Даже холодильник, казалось, замолчал. Потом мама всплеснула руками:

— Ты что, с ума сошла? Ты слышишь себя? Игорь с семьёй на улице, а ты… ты что за эгоизм?

— Эгоизм — это когда меня никто не спрашивает. Эгоизм — это жить у меня и даже не платить за воду. Эгоизм — это брать на меня кредиты и называть это «семейной помощью».

— Да что ты заладила про воду и кредиты, — фыркнул Игорь. — Ты ж работаешь в офисе, у тебя стабильность, премии, страховка. А у нас… ну, сами видишь.

— Да, вижу, — сказала я тихо. — И устала видеть.

На работе я держалась. Коллеги не знали, что вечерами я проверяю объявления о съёмных квартирах, будто это мне искать жильё, не им. Маша, узнав о «плане выселить меня в добровольно-принудительном порядке», только присвистнула:

— У тебя не семья, а квартирная мафия. Надо что-то решать, Надь.

— А что? — я уткнулась в кружку с остывшим чаем. — Выставлю их с чемоданами?

— Да, — Маша пожала плечами. — И не с чемоданами, а с их вязанками претензий.

Я пыталась говорить с мамой спокойно. Звонила вечером:

— Мам, я понимаю, что вы переживаете за Игоря, за Аню. Но я больше не могу так.

— Ты перегорела, — отрезала мама. — Тебе нужен психолог. Ты всегда была ранимая, Надюш. Давай так: ты пока отдохни, мы тут всё возьмём на себя, ладно?

Эти «мы» добивали. Как будто меня в собственном доме не существовало.

На третий день я пришла домой и застала в комнате незнакомую девушку. Она сидела на моём кресле и листала ноутбук.

— Ты кто? — спросила я.

— Полина, — ответила она. — Подруга Игоря. Я тут пока поживу, у меня с квартирой накладка. Он сказал, что можно.

— Он сказал, — повторила я. — А спросить у меня?

Девушка пожала плечами:

— Он сказал, ты добрая.

Я вышла на балкон, набрала Машу. Голос у меня был ровный:

— Завтра я меняю замки.

— Наконец-то, — выдохнула она. — Я уже хотела сама вызвать слесаря.

Утром я оставила записку на двери: «С сегодняшнего дня новые ключи. Позвоните, договоримся, как забрать вещи». И ушла на работу. Телефон взорвался через полчаса. Мама звонила десять раз, Игорь присылал сообщения в духе: «Ты что, совсем с катушек?», «Ты разрушила семью». Папа молчал, как всегда.

Вечером я вернулась в тишину. Никаких чужих кружек в раковине, никаких стикеров на стенах. Только мои книги на полке и запах кофе. Я стояла посреди комнаты и не понимала, радость это или пустота.

На следующий день в дверь позвонили. На пороге стояла мама.

— Мы поговорим, — сказала она без приветствия. — Ты довела отца, у него давление. Игорь с Аней скитаются по друзьям, а ты… Ты хоть понимаешь, что творишь?

— Понимаю, — я устало прислонилась к косяку. — Я просто не хочу больше быть донором.

— Донором?! — голос мамы сорвался. — Мы же семья. Семья, Надь! Так не поступают.

— Семья — это когда слышат друг друга, — тихо ответила я. — А у нас слышат только Игоря.

— Он младший, ему труднее, — привычно пошла по кругу мама. — А ты сильная. Ты всегда была сильной.

— Я устала быть сильной, — я закрыла дверь.

Две недели никто не звонил. Даже поздравления с днём рождения прислали только коллеги. В тишине квартиры было странно — я ловила себя на том, что разговариваю сама с собой. Пару раз набирала мамин номер, но стирала.

Потом, как будто ничего не было, мама прислала смс: «Мы решили снять квартиру. Но надо помочь с залогом». И ещё: «Игорю предложили работу, но нужна предоплата за обучение».

Я не ответила.

Маша пришла вечером с пирогом:

— Ты как?

— Не знаю, — честно сказала я. — Пусто. И стыдно, что пусто.

— Это нормально, — Маша резала пирог, как терапевт, — тебя всю жизнь учили отдавать. А теперь ты пытаешься жить иначе.

Через месяц мама всё же позвонила.

— Надюш, — голос её был натянутым, как струна. — Ты не представляешь, что творится. Хозяйка квартиры требует оплату за второй месяц. Аня в положении, ей тяжело. Мы подумали, может, ты…

— Нет, — я сказала это спокойно. — Я больше не могу.

— Ну конечно, — в голосе мамы зазвенело что-то ледяное. — Ты ж у нас богатая, обойдёшься.

И тишина. Только короткие гудки.

После того звонка наступила глухая пауза.

Никто не писал. Никто не звонил.

В чате семьи — тишина. Даже поздравления племяннику от дальних родственников проходили мимо меня, будто я стёрлась из общей картины.

Первую неделю я жила в странном ощущении: вроде бы облегчение — но с привкусом вины. Пустая квартира напоминала склад: вещи лежали там же, где я их оставила, но казались чужими. Утром я заваривала кофе, ставила кружку на стол и ловила себя на том, что оглядываюсь — вдруг кто-то попросит долить. Никого. Только мой голос, отдающийся в тишине.

Маша пару раз звала меня к себе. Сидели у неё на кухне, пили чай с мёдом.

— Привыкай, — говорила она. — Это нормальная жизнь.

— Нормальная жизнь без семьи? — спрашивала я.

— Нормальная жизнь без людей, которые используют тебя, — поправляла Маша. — Семья — это не про родство по крови, а про границы и уважение.

Я кивала, но внутри всё равно что-то жгло.

Месяца через два мне позвонила соседка, Зоя Петровна.

— Надь, — её голос был шёпотом, как будто мы обсуждали заговор. — Видела твоего Игоря. С сумкой, на лавке. Что-то у него неважно… худой.

— Он взрослый, — ответила я. — Справится.

— Взрослый, да… — соседка тяжело вздохнула. — Но жалко же.

Жалость — опасная штука. С этого момента я стала замечать, что проверяю телефон: не написал ли кто. Сообщений не было.

Потом пришло одно, от Ани:

«Надь, привет. Нам срочно нужно перехватить 20 тысяч. Садик отказался принимать без взноса. Вернём через месяц».

Я не ответила. И впервые за долгое время не почувствовала привычного укола вины.

Работа шла в гору. Меня поставили руководить проектом, дали команду из трёх человек. Я утонула в графиках, встречах, звонках. Начальник улыбался:

— Видишь, Надежда, всё по заслугам.

Вечером возвращалась домой, включала свет и училась радоваться тому, что в холодильнике ровно столько продуктов, сколько я купила. Что счётчики на воду показывают цифры без сюрпризов.

Однажды вечером, уже ближе к зиме, раздался звонок в дверь. Я открыла — на пороге стоял Игорь. Постаревший, в помятой куртке, с рюкзаком, в глазах — растерянность.

— Привет, — тихо сказал он. — Можно зайти?

Я посторонилась. Он прошёл, сел на стул, сжал рюкзак, как спасательный круг.

— Аня ушла, — выдохнул он. — К маме. Сказала, устала от всего. Я… не знаю, куда.

Я молчала. Смотрела на него и пыталась понять, что чувствую. Жалость? Злость? Опустошение?

— Надь, — он поднял глаза. — Прости. За всё. Я был дурак. Я не понимал.

Внутри что-то шевельнулось. Но слов не было.

— Можно я пока у тебя? — спросил он. — На пару дней. Я ничего не прошу. Просто пока… найти работу, подумать.

Я встала, подошла к окну. За стеклом моросил мелкий снег.

— Ты взрослый, Игорь, — сказала я. — Разберись.

Он не спорил. Просто кивнул, поднялся и ушёл. Я закрыла дверь, прислонилась лбом к дереву и впервые поняла: точка поставлена.

Через неделю позвонила мама. Голос — сухой, отстранённый:

— Надя, ты слышала, что Игорь теперь на складе работает? Ночные смены. Молодец, старается. Но… там нужна спецодежда. И аренда подходит. Ты могла бы…

Я перебила:

— Нет.

Повисла долгая пауза. Потом она выдохнула с привычной обидой:

— Ты ж у нас богатая, обойдёшься, — и повесила трубку.

Вечером я сидела на кухне, пила остывший чай. За окном шумел ветер, по подоконнику стучали капли дождя. Я думала, что, возможно, именно в этой тишине впервые за много лет слышу себя.

Но облегчения не было. Только открытая дверь в неизвестность.

Маша позвонила.

— Ну что? — спросила она.

— Ничего, — ответила я. — Просто… не знаю, как жить дальше.

— Будешь учиться, — сказала она. — Это долгий процесс.

Я кивнула. Никто не видел, но это не имело значения.