— Опять ты рано, — сказала мама, вытаскивая из духовки противень с варениками. — Хоть бы поспала выходной.
— Я дежурю завтра, — ответила я, снимая сандалии на коврике с выцветшими ромбами. — Лучше сегодня закупки разнесу.
Сандалии я купила в прошлом году на распродаже — мама вечно комментировала: «Ты же старшая, тебе приличнее одеваться». Приличнее почему-то всегда означало «скромнее и за свой счет». Сашке, младшему, брали кроссовки «как у блогеров» и не считали, что это слишком.
— Сашка еще спит? — спросила я и заглянула в комнату, где на кресле висела его новая куртка с ценником.
— Устал ребенок, — вздохнула мама. — На паре подзадержались. У них там проект, все серьезно. Ты тоже не гони на него, ты была не лучше в его возрасте.
Я в его возрасте развозила пиццу после колледжа и собирала документы на вечерний, потому что дневной нам был «не по карману». Но вслух я не спорила. На кухне булькала кастрюля, окна запотели, на подоконнике хмуро стоял кактус, подаренный соседкой Зоей «от сглаза».
— Пять тысяч скинешь за интернет и коммуналку? — мама поставила передо мной миску. — И за электроэнергию доплата пришла: Сашка у нас ночами код пишет, чайник гоняет.
— Пять — могу. Больше — нет.
— Я знала, что ты выручишь, — улыбнулась она, как будто только это и было целью разговора.
Неравенство в нашей семье всегда выглядело как забота. Мама говорила: «Сашка тонко чувствует», «Сашке страшно», «Сашке надо помочь». Папа поддакивал, но реже, он тихий. Его максимум — «не ссорьтесь за ерунду». Я привыкла делать шаг назад: поступать на вечерний, в отпуск летать осенью, когда дешевле, перекладывать свои планы, чтобы «подстраховать».
Когда Сашка в десятом остался без репетитора по физике, я взяла лишние смены в аптеке и наняла ему нового. Когда он выбрал платный вуз, «потому что атмосфера», мама посмотрела на меня: «Ты же понимаешь, это инвестиция в будущее семьи». Я понимала: кредит оформили на меня, платили мы вместе, но «мы» на бумаге имело мое имя, мою подпись и мою нервную тахикардию.
— Зачем ты на себя взяла? — спросила подружка Катя, бухгалтер из соседнего офиса. Мы сидели в обеденной на работе, жевали хлебцы с плавленым сыром.
— Потому что, — ответила я. — Иначе он не поступил бы.
— А если он не «отобьется»? — Катя смотрела с тем типом участия, который пахнет чужим опытом. — У меня двоюродный так же устроился. Теперь из ПВЗ не вылезает, зато айтишник.
Я тогда отшутилась. Теперь часто вспоминала.
Соседка Зоя — женщина с остро заточенным языком — ловила меня у подъезда и докладывала новости:
— Вчера твой Сашок курил с ребятами у мусорных ворот. И все такие хорошие штаны на нем, с карманом на бедре. Дорого, наверное.
— Подарок, — отвечала я.
— Кто ж дарит такие подарки? — поджимала губы Зоя. — У нас во дворе дарят фигурки из гипса. А такие штаны — это девушка дарит. Секретничает от вас.
Мне не хотелось работать фильтром для чужих суждений. Но Зоя как будто специально нажимала кнопку в моей голове, которая называлась «контроль». Я шла домой и видела в темноте коридора две пары кроссовок: мои — серые, аккуратно задвинутые под тумбу, и Сашкины — белые, распухшие от цены и пыли.
— С Зоей не разговаривай, — сказала мама, когда я упомянула ее слова. — Она завистливая. А Сашка… ну встречается, что такого? Ты в его годы тоже встречалась. Только ты все всегда скрывала.
Я не скрывала. Я разрывала. С парнями мы расходились всякий раз, когда я утыкалась в то, что у меня нет времени, денег и кухни своей — только сделал чай, звенит мамин телефон: «Куда ты пропала? Сашке надо распечатать реферат, принтер закончился». Я закрывала дверь, шла домой и печатала.
Три года назад квартира номер два возникла в разговорах как спасательный круг. Правда, никто не тонул — просто все устали плавать. Это двухкомнатная на первом этаже, которую тетя Раиса обменяла по программе «равноценный метраж». Живая, не музей, с кошачьими царапинами на подоконнике и пахнущая кориандром. Тетя уехала в Подмосковье к мужчине «с осенним характером» и сказала: «Пока оформляться не будем, пусть постоит. Мало ли». Взамен мы обещали оплачивать налоги и держать в порядке. Я крутила глобус в голове: если сделать косметику, можно сдавать. С этих денег закрывать кредит за Сашку, потом — задел на первую оплату собственной. Мы с мамой смотрели на стены и считали вслух. Папа молчал, но взял на себя трубы в ванной.
— Сдавать не будем, — в итоге сказала мама. — Вдруг кому-то из вас понадобится.
— Мне — точно, — сказала я. — Я могу туда переехать, а вы освободите комнату для Сашки, пусть у него будет кабинет.
— Ты куда торопишься? — мама прищурилась. — Нормально же живем. Не выдумывай.
«Нормально» означало: я по-прежнему на раскладушке в комнате с книжным шкафом, где папа хранит тома про минералы, а Сашка в своей отдельной, потому что «ему надо пространство».
Работа спасала и изматывала. Я стала старшим специалистов в части претензий: отвечала на письма, спорила с курьерами и поставщиками. В коллективе меня любили за умение извиниться и уладить. За это ненавидели в семье: «Ты даже там за всех расхлебываешь, привычка».
— Тебя повышают? — спросила Катя.
— Нет пока, — сказала я. — Но дают премии.
— Почему ты эти премии не тратишь на себя? — Катя допила компот. — Ты же все откладываешь на «квартиру». Какую квартиру ты откладываешь, если вторая стоит пустая?
Эта простая фраза легла на дно мыслей, как тяжелая монета.
Мы собрались семьей за столом в воскресенье: блины, сметана, укроп пахнет огородом на балконе. Сашка листал телефон и хмыкал.
— Опять расходы выросли, — сказала мама между делом. — Тарифы растут, зарплаты — нет. И Сашке надо на интенсив. Ты поможешь?
— Я только что закрыла полугодовую по кредиту. Могу чуть-чуть.
— Чуть-чуть — это сколько? — Сашка поднял лицо. Он умел смотреть так, будто ты ему что-то должен по умолчанию.
— Ты можешь сам подработать, — тихо сказал папа. — Сезон курьеров.
— Это же деградация, — фыркнул Сашка. — Мне потом неудобно будет резюме показывать.
— А мне удобно в сорок пушить кредит за тебя? — сорвалось у меня. — Может, ты взрослый уже?
— Ты впервые так разговариваешь, — мама обиделась. — Мы всегда были одной командой.
— Команда, у которой капитан — чувство вины, — пробормотала я.
— Что? — мама переспросила.
— Ничего.
После «ничего» наступило молчание, в котором тикали часы в коридоре.
Вечером я вышла на лестничную площадку — там ловил лучше интернет. Катя звонила.
— Я познакомилась с юристом по недвижимости, — сказала она без вступлений. — Не пугайся. Он говорит, что если квартира тети записана на нее, а вы за нее платите, то у тебя нет прав, и в случае чего… сама понимаешь.
— Я понимаю, — сказала я. — Но тетя — наша.
— «Наша» — это пока ей удобно. Бумага важнее. Ты думала про договор аренды или безвозмездного пользования? Чтобы зафиксировать твое участие.
— Слушай, — я посмотрела в темный угол лестничной клетки, где всегда пахло железом, — давай не сейчас.
— Я не лезу, — сказала Катя. — Просто проверь, на чем стоишь. А то у вас дома все любят драмы без подписи снизу.
Я вернулась и увидела, как мама у раковины перемывает чистые уже тарелки — это у нее такой способ справляться.
— Мам, а если мы оформим с тетей договор? Чтобы я платила за коммуналку официально.
— Ты мне не доверяешь? — она не повернулась.
— Доверяю. Просто спокойнее.
— Спокойнее — это чтобы потом сказать: «мое»? — ее плечи напряглись. — Не надо превращать семью в рынок. Твоя тетя — родная мне, а не тебе.
— Она нам всем родная.
— В юридическом смысле — нет. — Мама наконец повернулась. — Ты сейчас пытаешься разложить любовь на строки.
Я промолчала. Где-то в глубине живота у меня в это мгновение повернулась та самая монета.
Через месяц Сашка пришел домой с коробкой.
— Это что? — спросила я.
— Очки VR, — ответил он. — На лабораторию выдали тестовый набор. Но их надо хранить в сухом месте, без пыли. У меня комната норм, но тесно. Давай отнесем в квартиру тети, там просторно.
— Мы там же ремонт не доделали, — сказал папа. — Пакеты в коридоре, тянет сыростью.
— Я быстро, — Сашка кивнул. — На пару недель.
— А ключ? — спросила я.
— Мама же у тебя, — он пожал плечами. — Сгоняешь, отнесешь. У меня курьер скоро.
Я почувствовала, как старый сценарий щелкнул, как розетка: я снова бегу. Забрала ключ у мамы («Только аккуратно, там коробки»), отнесла очки, прошла босиком по холодному линолеуму и увидела: в одной из комнат неожиданно появился новый диван, в кухне — электрочайник в коробке, на подоконнике — пакет с чьими-то журналами. «Сюрприз», — сказал бы кто-нибудь, но меня никто не предупреждал.
Я позвонила тете.
— Ой, — сказала она. — Там Ромка, племянник моего… ну, ты знаешь. Он учится в городе, просил переночевать пару недель. Мужчина с «осенним характером» обещал, что это временно.
— А можно было предупредить? Мы же платим.
— Я думала, мама в курсе.
— Мама не в курсе.
— Ну не начинай, Эль, это же семья, — тетя замялась. — Зато не пустует.
Я стояла в пустой кухне, и меня било не от холода. Я вспомнила Катю и ее «бумага важнее». За стеной зашуршал Ромка, я сдержала глупое желание постучать.
Дома меня ждал семейный мини-совет: мама, папа и Сашка в разных позах напряжения.
— Ты почему тете звонила с претензиями? — начала мама. — Это некрасиво.
— Потому что там уже кто-то живет. А я думала… — я запнулась. — Ладно, неважно, что я думала. Важно, что нас поставили перед фактом.
— Это же на время, — вмешался Сашка. — И вообще, квартира — тети.
— А платим — мы, — я посмотрела на родителей. — Из наших денег.
— Ты все считаешь, — мама покачала головой. — Это некрасиво для семьи.
— Семья — это не значит без границ, — я почувствовала, как горячая злость двигается к горлу. — Я много лет делаю «как надо». И мне постоянно говорят: «ты же старшая». Может, хватит?
— Сашка тоже старается, — мама подняла брови. — Он тонкий, он не выдержит нападок.
— Никто не нападает, — я выдохнула. — Я прошу ясности. Договоренности.
— Ты слишком умная стала, — мама надула губы. — Юристов слушаешь.
Папа вздохнул и пошел на балкон — его способ голосовать «воздержался».
В ночной чат «Девочки с 9-го этажа» прилетело сообщение от Тамары, нашей соседки: «Кто слышал, что вторую квартиру выставят? Муж сказал, что риелтор заходил с ключами». Я перечитала трижды.
— Мам, — я зашла на кухню. — Нам Тома пишет про риелтора.
— Глупости, — мама быстро выключила чайник. — Люди любят придумывать.
— У кого ключи?
— У меня и у тебя. И у тети.
— Значит, тетя.
Мама отвернулась к окну, и я поняла: что-то в этой истории уже давно идет без меня.
Утром на работе у меня дрожали руки. Катя молча положила рядом шоколадку.
— Я не хочу превращать все в войну, — сказала я. — Но я не могу опять уступить.
— Войны делают те, кто молчит, — ответила Катя. — Ты хотя бы говоришь. Дальше либо договор, либо… ты знаешь.
Домой я шла медленно и впервые за долгое время думала не о кредите, не о Сашкиных интенсивчиках, а о том, что мне сорок, у меня есть чувство собственного достоинства и не одна «обязанность». И что, возможно, мы давно играем в спектакль по чужой пьесе, в которой моя роль — «прикрой», а я хочу выйти из роли.
Я еще не знала, что вторая часть пьесы начнется на следующей неделе — с семейного совета «по важному вопросу», на котором расставят стулья, выставят чай, разложат печенье и очень спокойно озвучат решения так, будто они возникли из воздуха. И что «воздуха» окажется слишком мало на всех.
В воскресенье мама позвонила утром:
— В три собираемся. Никого не предупреждай, просто будь. Вопрос серьезный.
— Какой вопрос?
— Увидишь.
Я пришла к двум пятьдесят пять, потому что знала: если задержусь, мне потом припомнят. В комнате уже стоял стол, на нем — вазочка с печеньем и три чашки. Четвертую мама поставила, когда я сняла куртку. Сашка сидел, развалившись на диване, крутил в руках телефон. Папа в углу, как всегда — «мебель».
— Ну что, начнем? — сказала мама торжественно, будто объявляла собрание жильцов.
Я напряглась. Таких «начнем» в нашей семье я боялась.
— Твоя тетя, — мама сложила руки на груди, — решила упростить жизнь. Она устала мотаться. Дом в Подмосковье, дела у нее новые. Квартира ей не нужна.
— Что значит «не нужна»? — я вцепилась в край стола.
— Она хочет, чтобы мы с папой решили.
Я смотрела на маму, и у меня в голове звенело. Решили? Разве не очевидно, что это не «мы», а я? Я, которая платила за нее налоги, меняла трубы, клеила обои.
— Подожди, — наконец выговорила я. — Она хочет подарить? Или продать?
— Не дергайся, — вмешался Сашка. — Всего лишь разговор.
— Нет, мне надо четко понимать.
Папа кашлянул. Мама кивнула:
— Она сказала: оформляйте на себя.
Я замерла. Эти слова звучали как мечта. «Оформляйте на себя» — значит, у меня есть шанс выйти из роли вечной дежурной по чужим проблемам.
Но мама продолжила:
— Мы подумали. Справедливо будет… на Сашку.
Тишина встала тяжелым валуном.
— Почему? — я слышала свой голос, будто он принадлежал другому человеку.
— Потому что ему надо стартовать. Он молодой. У него карьера впереди. Ты уже устроена. У тебя стабильность.
— Стабильность? — я засмеялась, и смех вышел резким. — У меня кредит за его учебу, который я тяну одна. Это «стабильность»?
— Ты старшая, — сказала мама мягко, но в этой мягкости было больше яда, чем в прямой агрессии. — На тебе всегда была опора.
Сашка пожал плечами:
— Не кипятись. Если дадут мне, это не значит, что ты в минусе.
Я посмотрела на папу. Он отводил глаза к окну.
Вечером я шла по лестнице и думала: как легко они разделили мою жизнь на «ты уже» и «ему еще». Я вспомнила, как поступала на вечерний и слышала то же: «Ты уже взрослая, потерпи». Как устраивалась на первую работу и отдавала половину зарплаты: «Ты уже умеешь».
Дома я включила ноутбук и написала тете: «Мне надо поговорить».
Мы встретились в кафе. Тетя пила зеленый чай и все время поправляла волосы, как будто оправдывалась.
— Ты не сердись, Эль. Я думала, так будет правильно. Молодым сложнее, чем нам было.
— Мне не сложно? — спросила я. — Я тяну все эти годы. Я оплачивала квартиру, ремонт, коммуналку.
— Но ты ведь не одна, у тебя работа, доход. А Сашке надо семья, дети когда-то…
— А мне не надо?
Тетя замялась. Она не была плохой, просто жила в логике «кому нужнее». И «нужнее» всегда почему-то оказывалось не мне.
— Может, поговорите еще, — пробормотала она. — Я ведь думала, вы как-то договоритесь.
Я вернулась домой и застала маму с кипой бумаг.
— Это что? — я уставилась на стопку.
— Саша поступает на стажировку, нужны документы. Я собираю.
— А про квартиру? — спросила я.
— Не накручивай. Мы еще думаем.
Я пошла в комнату, захлопнула дверь и впервые за долгое время дала себе заплакать. Не тихо, украдкой, а вслух.
На работе я рассказала Кате. Она выслушала и покачала головой:
— Ты сама себя загнала. Ты для них кошелек и жилетка. А теперь еще и жертва добровольная.
— А если я не соглашусь?
— Тогда у тебя появится враг в лице всей семьи. Но честно — ты и так там чужая.
Я смотрела в окно и понимала: она права. Я была там, но никогда «с ними».
Через неделю мама снова собрала нас.
— Решение принято, — сказала она, разливая чай. — Тетя согласна оформить.
Я сидела сжав кулаки.
— На кого? — спросила я.
— На Сашу. Это окончательно.
— Подождите, — я попыталась взять себя в руки. — Мы можем разделить. Половина — ему, половина — мне. Это честно.
— Ты жадная, — сказала мама. — Всю жизнь жадная. Не могла поделиться игрушкой, теперь не можешь поделиться квартирой.
— Это не игрушка. Это годы моей жизни.
— Годы твоей жизни — это твои решения. Никто тебя не заставлял.
Я почувствовала, как во мне что-то ломается.
— Хорошо, — сказала я. — Если вы так решили, оформляйте. Но со мной не рассчитывайте. Больше никаких денег, никаких кредитов, никаких оплат за Сашку.
Мама замерла. Сашка усмехнулся:
— Ну наконец-то. Посмотрим, сколько ты выдержишь без семьи.
Я ушла из дома и поехала к Кате. Она встретила меня с вином и пиццей.
— Добро пожаловать в клуб тех, кто перестал спасать, — сказала она. — Тяжело, но свободно.
Я хотела ей поверить. Но знала: дома меня уже записали в предателей.
Через пару дней мама позвонила снова:
— Приходи вечером. Будем обсуждать дальше.
Я пришла — и застала за столом тетю. Сашка сиял, как ребенок на Новый год. На столе лежали бумаги, ручка и печенье.
— Что это? — я села.
— Документы, — ответила мама спокойно. — Тетя решила подарить квартиру. Мы все обсудили.
Я посмотрела на тетю. Она избегала моего взгляда.
— На кого? — повторила я вопрос.
Мама выдержала паузу, посмотрела прямо в глаза и сказала:
— Вторая квартира ни тебе, ни брату не достанутся. Мы ее продадим и будем жить на эти деньги.
И комната будто провалилась внутрь себя.
Я сидела и смотрела на бумаги, как будто это был какой-то фокус: сейчас тетя взмахнет руками, скажет «пошутила» — и все встанет на места. Но мама сидела с лицом человека, который наконец добился справедливости.
— Продадим? — мой голос сорвался. — Вы же только что твердили про «старт для Саши».
— Мы подумали, — сказала мама. — Нам с папой еще жить. Пенсия смешная. А так будет подушка. Нам спокойнее.
— А мои годы оплат, ремонтов, кредитов? — я почти кричала.
— Ты же делала это не ради квартиры, а ради семьи, — мама сказала спокойно, но в голосе было холодное превосходство. — Вот и считай, что вложилась в общее.
Сашка пожал плечами:
— Логично. Зато потом мы все будем спокойны.
Я посмотрела на папу. Он, как всегда, молчал. Но впервые за много лет он встретил мой взгляд. И в его глазах я увидела усталость — будто он тоже понимал, что это неправильно, но у него не хватало сил сказать.
После «совета» я не поехала домой. Я шла по улице, не разбирая дороги, пока не оказалась у Кати.
— Ну? — спросила она, открыв дверь.
— Они решили продать. И жить на эти деньги.
— Сволочи, — сказала Катя. — Но ты же знала, что так будет?
— Я надеялась на справедливость.
— Справедливости в таких семьях нет. Есть только выгода.
Мы сидели до ночи, я пила вино и думала: как жить дальше? Я же всю жизнь жила ради них.
На работе я перестала брать подработки. Перестала переводить маме деньги на коммуналку. Катя помогла составить заявление на рефинансирование кредита — я решила закрывать его сама, без семьи.
— Ты изменилась, — сказала мама в телефоне. — Ты стала жесткой.
— Я просто перестала быть удобной.
— Ты нас предала.
— Нет, мама. Это вы предали меня.
И я впервые отключила телефон, не дослушав.
Соседка Зоя подловила меня у подъезда:
— Слышу, квартиру вашу кто-то смотрит. Риелтор с парой приезжал.
— Их квартира, их дело, — ответила я.
— А ты что? — она прищурилась.
— А я ничего.
И впервые это «ничего» не резало слух.
Сашка продолжал жить как раньше: новые курсы, новая техника, новые планы. Иногда он звонил:
— Ты бы все равно не потянула, зачем тебе квартира?
Я молчала.
С отцом мы пересеклись случайно в магазине. Он стоял с пакетом картошки и смотрел так, будто хотел что-то сказать.
— Пап, — позвала я.
— Держись, — выдавил он и ушел.
Это было единственное, что я услышала от него за все месяцы.
Жизнь вроде шла. Я работала, копила, смотрела объявления о маленьких студиях в старых районах. Катя подбадривала:
— Ты справишься. Главное — не возвращайся к ним.
— А если позовут? — я спрашивала.
— Позовут обязательно. Им выгодно, когда ты рядом.
И позвонили. Мама.
— Нам тяжело. С папой проблемы по здоровью. Помоги.
— Чем?
— Деньгами.
— У меня их нет.
— Ты же дочь.
— Я не банк.
Повисла долгая тишина.
— Ты изменились, — повторила мама.
— Да, — сказала я. — И это единственное, за что я себе благодарна.
Иногда я думаю: а что будет, если они все-таки продадут квартиру? Уедут? Прогуляют? А если Сашка однажды поймет, что никакого «старта» ему не дали, а только иллюзию? Вернется ли он ко мне с претензиями? Или останется в этом уютном пузыре, где виновата всегда я?
Я не знаю.
Я знаю только одно: в нашей семье больше нет «мы». Есть они — с их решениями, выгодой, расчетами. И есть я — с моей свободой, горечью и пустыми руками.
Что будет дальше? Не знаю. Но впервые в жизни я чувствую, что могу сама решать, куда поставить точку.
И, может быть, точку я не поставлю никогда.
— Я к тебе больше не вернусь, — сказал муж, выскакивая из квартиры