Когда Оля подписывала ипотечный договор, листы пахли новой типографской краской и чужими решениями. Она представила, как будет расставлять на подоконнике горшки с толстянкой, как повесит над диваном карту мира, где отметит булавками те места, куда они с Денисом когда-нибудь поедут. Тогда он только переезжал к ней, с рюкзаком и ноутбуком, уверенный, что «фриланс — это свобода». Свободы оказалось меньше, чем ежемесячных платежей, но Оля не жаловалась: её должность в бухгалтерии сети пекарен стабильно кормила троих — их двоих и ипотеку. Потом родилась Маша, и квартира стала похожа на чемодан, у которого кто-то украл крышку: всё время что-то выпадало — то игрушки, то нехитрые планы.
Галина Семёновна появилась в их жизни так, будто и не уходила: «Мне в поликлинику в городе назначили курс, три недели. Я у вас временно перекантуюсь, не выгоните же?» Сказано было тоном, не допускающим обсуждения. Оля кивнула: «Конечно», — потому что усталость делала её мягкой, как хлебный мякиш. Денис вдохнул с облегчением — значит, будет кому забрать Машу с продлёнки, а он доделает проект.
Первые дни были как дождь — вроде тихо, но сыро. «Оля, у тебя ножи тупые, я заточила», — говорила свекровь и оставляла на столе брусок, которым царапала фарфор. «А зачем вы полотенца стираете на сорок, микробы же посмеются, надо на шестьдесят». «Маша опять в одну кофточку? Простудится, я уже говорила: колготки — круглый год». Оля складывала замечания в невидимый ящик где-то под рёбрами и закрывала крышку, чтобы не рассыпалось.
С деньгами Галина не спрашивала — интересовалась. «Сколько у вас платеж по ипотеке? А ставка? А страховка? А сколько осталось лет? А Денис участвует?» Оля отвечала коротко, как бухгалтер на проверке: цифры, сроки, проценты. В её голове давно всё было разложено по ячейкам: коммуналка — столько, кружок Маши — столько, еда — столько, остаток — в подушку. Денис на подработках то появлялся, то пропадал, как спутник в облачную ночь: то сигнал есть, то нет. «Мама, не приставай», — просил он, но без нажима. «Я же за них переживаю», — вздыхала свекровь и растирала поясницу, как будто от этой заботы у неё болела спина.
Квартира была однокомнатной, но Оля хитро отобрала у неё угол — сделала перегородку из молочного поликарбоната: дневной свет проходил, и Маше казалось, что у неё есть свой домик. Галина поселилась на раскладном кресле у окна и с первого вечера развесила на батареях какие-то платки и пояс с магнитами. «От остеохондроза, мне врач прописал». Врач, по её словам, всегда был на её стороне и одновременно подтверждал любую мысль, которая приходила свекрови в голову.
На третий день Галина объявила, что бутыль с водой — «пережиток безделья»: «Из крана у вас нормальная, отстоит — и всё. А эти кулеры — выкидывание денег». На пятый день она поменяла местами кастрюли: «Неудобно же доставать, когда крышки внизу». На седьмой — привезла с дачи ящик банок с квашеной капустой, «потому что дети нынче витаминов не видят».
Оля впервые сорвалась на улыбку — не добрую, из вежливости: «У нас холодильник не резиновый». Галина тут же обиделась — демонстративно, с отведённым взглядом и тоскливой тишиной за ужином. Денис ловко перевёл разговор на погоду, Маша рассказывала, как они в школе делали макет вулкана из соды и уксуса, и капуста в банках потихоньку занимала нижние полки.
Параллельно с бытовым капельником началась капельница из манипуляций. «Денис, я, кажется, прихрамываю. Тянет ногу. Наверное, от волнений. Ты б мне таблеточек купил тех, импортных, что в рекламе, а то наши — пустышки». «Денис, я сидела с Машей два часа, она всё время в телефоне, глаза испортишь ребёнку. Запиши её лучше в хор, пусть голос развивает. Ритмика — это ерунда». «Денис, мне врач сказал, что стресс опаснее сахара. А у меня стресс, потому что тут всё на Оле. Ты мужчина или как?»
Оля слушала боковым слухом, как иногда слушают соседей за стеной: вроде не твоё, но постоянно рядом. Разговоры о ребёнке больно цепляли. Она давно заметила, что Галина говорит «мой внучок», хотя внучка; как будто слова о девочке не сходились у свекрови в пазл «важно». Когда Маша, запутавшись в завязках худи, сказала «бабушка, помоги», Оля почувствовала одновременно тёплую благодарность — та ловко развязала узел — и холодный укол: в этом движении было слишком много права на чужую жизнь.
В один из вечеров Галина, разливая суп, сказала как бы между делом: «Вы бы рефинансировались. У Любы с третьего подъезда зять так сделал, и им банк снизил платёж на восемь тысяч. Но там зять включил в созаёмщики тёщу, потому что у той стаж хороший и зарплата белая. А у нас кто? У Оли зарплата есть, у тебя проекты — то густо, то пусто. Я могла бы». Она произнесла это так, будто речь о пирожках: просто, практично, без вопросов. Оля чуть не пролила компот. Внутри неё отщёлкнулась защита: ипотека была оформлена до брака, она сознательно не вписывала никого в право собственности, и это давало ей ощущение пола под ногами.
— Спасибо, — сказали её губы, — мы разберёмся.
Галина нахмурилась: — Я ж как лучше. А то потом будете локти кусать. И Машу жалко — тесно, видишь же. Когда будете расширяться? У нас в городе цены полетели, надо успевать.
Оля мысленно раскладывала числа, как соль по тарелке: «расширяться» значит менять ставку, коммиссии, госпошлины, риски. Её раздражало, что свекровь говорит «у нас» о городе, где жила одна Оля; что говорит «мы», когда речь шла о чужой собственности; что продавливает то, что не ей отдавать.
На следующий день свекровь принесла пачку объявлений: «Смотри, как люди живут». Там были двухкомнатные в соседних домах, «без обременений», «свободная продажа», «два взрослых собственника». В одном — кухня с угловым гарнитуром, похожим на их, но глянцевее. Оля взяла листки, как берут анкеты на улице — из вежливости, и сунула в папку с документами: пусть лежат, пока ей нужно считать не чужие варианты, а свои платежи.
Когда казалось, что ситуация стабилизировалась в этом странном равновесии ложек, взглядов и невысказанных упрёков, Галина объявила: «Мне в поликлинике сказали — курс продлят. Ещё месяц. Там такой специалист, золотые руки. Я же не враг себе». Оля почувствовала, как упругая крышка её внутреннего ящика прогибается. Денис посмотрел виновато, как ребёнок, который впервые понял, что его «само рассосётся» — не лекарство.
И вот в один выходной, когда они втроём собрались в «Леруа» купить дешёвый стеллаж для Машиного «домика», Галина вдруг сказала в машине:
— Оля, а ты не обижайся, но у тебя розетки не на том уровне. Это кто тебе советовал? Надо всё переделать, пока не поздно. И плитка холодная — у меня ночами ноги сводит.
— У нас нет бюджета на переделки, — спокойно ответила Оля. — И розетки мне удобны.
— Тебе, может, и удобны, — задумчиво произнесла свекровь, — а женщине постарше — уже нет. Сынок, я ж к вам не навсегда, но ты ж понимаешь: я всю жизнь себе отказывала, на вас копила. Неужто вы мне не сделаете тепло?
Слово «навсегда» прозвучало как «пока вы не поймёте, что я уже здесь». Машина стояла на светофоре, и Оля посмотрела на красный сигнал так, как смотрят на выход: где-то он есть, просто его не видно.
Тогда Оля впервые записала в телефоне заметку: «Поговорить с Денисом. Чётко. Про границы». Но вечером Денису позвонил заказчик, у него «горел» макет, Маша попросила помочь с проектом по природоведению, Галина намекнула, что с утра ей «снова к врачу», и разговор пересох. Как недоваренный компот, который так и не остыл, чтобы его можно было спокойно перелить в кувшин.
Оля не успела заметить, как «временное» соседство со свекровью перестало быть временным. На календаре уже висел новый месяц, а Галина по-прежнему ночевала на раскладном кресле, и каждый вечер квартира казалась теснее на один вдох. Казалось, даже воздух стал вязким, как сироп, которым кто-то щедро залил все углы.
Денис всё чаще задерживался в коворкинге: «Там спокойнее, я быстрее закончу». Оля не спорила, но понимала: он прячется не только от дедлайнов. А дома тем временем шла своя жизнь — с новыми правилами.
Утром, когда Оля торопилась на работу, в прихожей её встречал запах бальзама «Золотая звезда» — свекровь натирала виски, потому что «всю ночь мучили головные боли». Вечером на столе появлялись салаты с майонезом, которых Оля старалась избегать, но Маша ела с удовольствием. «Вот видишь, ребёнку нравится. А твоя брокколи — она ж горчит», — поднимала брови Галина.
На Машу давление росло тоже. Свекровь покупала ей яркие колготки, хотя Оля давно позволяла дочери выбирать одежду самой. «Девочка должна быть в платьице. Хочешь — спорь, а я так считаю». Маша вздыхала и тянулась к джинсам, но «бабушкино» висело на стуле, и от него было не так просто отвернуться.
Оля чувствовала: дочь постепенно попадает в ту же сеть, что и Денис. Умелые уколы жалости, рассказы про то, как «бабушка всё детство босиком проходила», и непрошеные подарки — всё это делало своё дело.
Финансовая тема зазвучала громче.
— Денис, я посмотрела объявления, — говорила Галина, листая газету, хотя давно могла пользоваться приложением. — Трешка вон на Пушкина стоит недорого. Вам же тесно, ребёнок растёт. Ипотеку можно разделить, если объединиться. Я бы свою однушку продала.
Оля едва не выронила кружку.
— Подождите. Это что значит — «объединиться»?
— А что такого? — пожала плечами свекровь. — Я вам помогаю, вы мне. Семья ведь.
— Мам, — попытался сгладить Денис, — давай пока поживём, как есть. Мы не тянем новую ипотеку.
— Это потому, что Оля одна всё тянет, — резко ответила Галина. — Я не слепая. У неё зарплата идёт в банк, а ты со своими фрилансами… Извини, сынок, но семью на этом не построишь.
Оля почувствовала, что разговор скользит в опасное русло. Ей не хотелось выяснять отношения при Маше, которая в этот момент рисовала за столом.
— Я вас очень прошу, — твёрдо сказала она, — давайте тему расширения пока закроем. У нас свои планы.
Галина ничего не ответила, но потом весь вечер демонстративно вздыхала и открывала окна: «Мне душно, когда меня не слушают».
Соседи начали перешёптываться. Тётя Вера с пятого этажа однажды остановила Олю у лифта:
— Ты прости за прямоту, но у вас всё нормально? Галина каждый день на лавочке жалуется, что вы её обижаете.
— Обижаем? — переспросила Оля, едва удержавшись от смеха.
— Ну, мол, ей слова не дают сказать, она вынуждена в тесноте жить, а квартира… — Вера понизила голос. — Квартира ведь на тебя оформлена, да?
Оля почувствовала, как кровь прилила к лицу. Значит, свекровь обсуждает это с соседями. Значит, скоро об этом будет знать весь двор.
С каждым днём границы размывались. Оля пришла как-то вечером и увидела, что её документы из папки на полке разложены на столе.
— Это что?
— Да я просто смотрела, — спокойно ответила Галина. — Интересно ведь, сколько вы уже выплатили. Там же всё у тебя аккуратно.
— Вы не имеете права лазить в мои бумаги!
— В твои? — голос свекрови зазвенел металлом. — Это наши семейные дела. Ты думаешь, я чужая? Я ради вас здоровье трачу, с ребёнком сижу, а ты мне «не имеешь права»?
Оля впервые не сдержалась:
— Да, чужая. В этих бумагах вас нет.
В комнате воцарилась тишина. Маша испуганно уткнулась в книжку. Денис, вернувшийся через полчаса, застал их за ужином в ледяной атмосфере, где каждое движение вилки казалось громким.
Потом пошли мелкие пакости, замаскированные под заботу. Оля купила себе дорогой шампунь — через неделю флакон оказался наполовину пуст. На кухне её кастрюля с толстым дном mysteriously оказалась в кладовке «потому что тяжёлая, я другой пользуюсь». В холодильнике то и дело пропадали продукты, которые Оля покупала специально для Маши.
— Мама, не начинай, — устало говорил Денис. — Она же помогает.
Но у Оли накапливалось другое ощущение: будто стены квартиры стали полем битвы. Здесь она выставляла границы, а там их методично стирали.
Кульминация подкралась в выходной, когда они всей семьёй собирались ехать к Олиным друзьям на дачу. Оля готовила салаты, Маша бегала по квартире в поисках кроссовок. И тут Галина вынесла из своей сумки аккуратно сложенную папку.
— Я тут распечатала варианты договоров. Если объединить силы, можно оформить квартиру на троих — на тебя, Дениса и меня. Тогда банк даст лучший процент.
Оля застыла с ножом в руке.
— Вы серьёзно?
— Абсолютно, — спокойно ответила свекровь. — Ты ведь понимаешь: я в этом доме уже как часть семьи. А в бумагах — будто меня нет. Это неправильно.
Оля почувствовала, как под ногами у неё качнулся пол.
— Нет, — тихо сказала она. — Этого не будет.
— Значит, ты меня выталкиваешь? — голос свекрови дрогнул. — После всего, что я сделала?
Маша, не понимая, вбежала в кухню:
— Мам, я нашла кроссовки!
И Оля вдруг поняла: конфликт больше нельзя откладывать. Всё это время она пыталась уместить в одной квартире разные миры — но они не складывались.
Она посмотрела на свекровь и поняла: впереди разговор, который изменит всё.
Разговор состоялся вечером, когда Маша уже спала. За окном гудела дорога, редкие машины вспарывали тишину, и Оля чувствовала: если не сказать сейчас — потом будет поздно.
— Галина Семёновна, — начала она спокойно, — давайте прямо. У этой квартиры есть хозяйка. Это я. В ней живём мы с Денисом и Машей. Вы приехали временно, но получилось надолго. И теперь я хочу услышать: когда вы планируете съехать?
Свекровь нахмурилась.
— Ты выгоняешь меня? Так и скажи!
— Я не выгоняю. Я защищаю свой дом.
— Дом сына! — отрезала Галина. — Ты забываешь, что это его семья, его жизнь. А я мать. Если б не я, он бы и шагу не сделал.
Оля посмотрела на Дениса. Он сидел на краю дивана, словно школьник, которого вызвали к доске.
— Денис, скажи что-нибудь, — попросила она.
— Девочки, ну зачем ссориться, — пробормотал он. — Мы же семья. Мам, может, действительно пора подумать о возвращении? У тебя ведь есть квартира…
— Квартира маленькая, — перебила его Галина. — А тут просторней, тут внучка. Мне у вас лучше.
И добавила с нажимом:
— Да и вообще, если уж на то пошло, ты, сынок, имеешь такое же право на эту квартиру.
— Нет, — спокойно сказала Оля. — Не имеет.
Она видела, как свекровь дернулась, будто её ударили.
На следующий день началась тихая война. Галина перестала готовить — «раз уж хозяйка всё решает, пусть сама и кормит». Машу встречала из школы сухим: «Мама твоя занята, не до тебя ей». Соседке Вере она доверительно сообщала, что «Оля решила избавиться от старших».
Оля пыталась держаться, но усталость накапливалась. В один вечер, разбирая Машин портфель, она нашла записку, написанную детским почерком: «Я не хочу, чтобы бабушка с мамой ругались. Пусть у нас будет два дома».
Эта бумажка ударила сильнее всех слов.
Финал произошёл неожиданно. В субботу Галина вернулась из магазина и громко, так, чтобы все слышали, произнесла:
— Я подумала, Оля. Раз уж ты так держишься за эту квартиру, ладно. Я останусь у себя. Но запомни: на квартиру мою не заглядывайся, себе купи, если сможешь.
Эта фраза прозвучала как издёвка, как приговор и как попытка закрепить последнюю власть. Оля молча прошла мимо, не ответила. Она чувствовала: спорить бесполезно.
Галина съехала через три дня. Квартира снова стала тише, просторнее — но в воздухе ещё витал запах её мятных капель и резких слов. Денис старался делать вид, что всё вернулось в норму, но Оля знала: это только передышка.
Маша, засыпая, спросила:
— Мам, а бабушка вернётся?
Оля погладила её по волосам и не ответила. Потому что знала: такие истории никогда не заканчиваются окончательно. Они просто уходят на паузу — до следующего витка.
Либо ты оформляешь на меня дом, либо ночуешь в сарае, — усмехнулась свекровь, крутя ключи на пальце