Когда у Иры закипал чайник, он издавал тихое сопение, словно старый кот, сомневающийся, стоит ли вставать с коврика. В этот момент она неизменно вспоминала, как год назад покупала этот чайник в рассрочку — смешная сумма, а осадок остался. Рядом на столе лежала тетрадь с клеточками: коммуналка, садик, ипотека, секция для Тимки, продукты, транспорт. Напротив каждой строки — аккуратные цифры, а внизу жирный вопросительный знак: «НЗ на случай свекрови».
Свекровь звали Зоя Сергеевна, ей было шестьдесят два. Она никогда не говорила «можно?», она говорила: «Я ведь мать, мне положено». Когда-то Ира пыталась перевести это в шутку, мол, «мать — понятие почётное, но не пропуск во все двери». Шутка не прижилась. Прожила Зоя Сергеевна всю жизнь в панельной двушке на «Девятой линии», командовала в бухгалтерии кооператива и привыкла, что любой вопрос решается звонком знакомой тёти Вали из ЖЭКа. Самая крепкая привычка — ощущать сына Максима своим продолжением. Максим под это ощущение подстраивался, как заштопанный карман под знакомую мелочь.
Их однушка у станции «Сосновая» пахла стиральным порошком и детским кремом. На подоконнике — горшок с фикусом, который Ира принесла из офиса, когда фирма, где она вела соцсети, переехала и выкинула растения, как старые пресс-релизы. В коридоре висела узкая полка для обуви, на ней в ряд стояли кроссовки сына, Ирины ботильоны и Максимовы массивные кеды — след его юности, не пожелавшей уйти из шкафа. Максим часто пропадал в разъездах: у него был сервис по установке систем умного дома, и чужие квартиры вёлки к нему проводами, как лозы к теплице. Он любил работать, потому что работа объясняла его отсутствие.
Всё началось буднично, почти уютно: Зоя Сергеевна позвонила и медовым голосом сказала, что ей «немножко трудно». Пенсия задержалась, давление скачет, а соседка сверху устроила перестановку — «стены ходят», так она выразилась. «Я бы к вам на пару недель, пока сынуля будет рядом. Мне тяжело одной». После паузы, в которой умещалось всё — от Ириного графика до расписания детского сада, — она добавила: «Я же не чужая». Так появление свекрови стало как будто заботой о ней, не вторжением, а лекарством.
Ира сказала «конечно», потому что так надо говорить, когда ещё надеешься, что удержишь берег. На третий день свекровь сняла чехол с дивана, объяснив, что «ткань должна дышать», и переставила кастрюли по «разумному принципу»: суп — в большую, компот — в среднюю, «а вот это ты зачем в маленькой варишь? Не экономишь газ». Ира улыбалась, считая вдохи: четвёртый — знать бы, где заканчивается кухня, девятый — не отвечать, двенадцатый — уйти с головой в работу.
— Ириш, ты же в интернете сидишь, — как-то вечером сказала Зоя Сергеевна, — посмотри, что там по компенсациям за лекарства гипертоникам. И вообще, государство столько всего должно, надо просто правильно оформить. Ты у нас умница, справишься.
Ира открыла сайт, прочитала, всё верно, только справки, заявления, очереди. Она списала в тетрадь: «Лекарства ЗС — 2 300 в месяц». От этого квадратика внизу появился второй вопросительный знак.
Распорядок сдвинулся. Утренний чай сварился гуще, потому что Зоя Сергеевна любила «крепкий — как жизнь». Тимка стал есть кашу только, если бабушка дует на ложку — «мамина каша горячая». Максим всё чаще говорил: «Мам, ну поживи у нас чуть-чуть, чего тебе там одной? А мы привыкнем». Он говорил мягко, поворачивая голову к Ире так, будто спрашивал её согласия, но соглашался с матерью ещё до её ответа.
Первый явный скол появился, когда Ира принесла домой коробку с заказом — недорогая сушилка для белья. Старая давала странную ржавую полосу на белых майках, на работе над ней уже пошутили. Зоя Сергеевна выслушала объяснения и сказала:
— Господи, девочка, а зачем это? Платить за какую-то палку. У нас во дворе верёвки есть. Повесила — и суши. Да и места эта штука занимает, от неё сквозняк будет. А деньги ты где берёшь? Максим? — и взгляд, в котором вопрос был не вопросом, а обвинением.
— Я свои деньги трачу, Зоя Сергеевна, — спокойно ответила Ира. — Я работаю.
— Ну-ну, работа… в телефоне. Женщина должна дома порядок держать, а не по чужим аккаунтам бегать. Ваши эти… сторисы, они завтра кончатся, а семья останется. Или думаешь, всё мужу и его матери на плечи? — последнее она произнесла, касаясь ладонью виска, как бы проверяя давление.
Ира не ответила. Она вынула сушилку, собрала и поставила на балкон. На следующий день, вернувшись, обнаружила её разобранной и аккуратно привязанной к батарее бельевой верёвкой — «чтобы не падала и теплом сушило». Мокрые футболки висели по комнате, превращая квартиру в прохладный парник.
Ира позвонила подруге Лене. Та работала в школе, умела говорить так, словно раскладывала по полочкам не тетради детей, а взрослые эмоции.
— Ты выставляешь границы словами, — сказала Лена. — А вещи у тебя забирают и переставляют. Тут нужен предметный ответ. Не скандал, а действие. Что ты контролируешь? Финансы. Возьми управление домом на себя: платежи, покупки, список. И главное — разговаривай с Максимом не про его маму, а про вас двоих. И ещё… — Лена замялась. — Ты уверена, что он хочет жить отдельно от её мнения?
Ира положила трубку и составила список: «Кто платит и когда». Ипотека — Ира и Максим пополам. Коммуналка — Ира. Продукты — кто покупает, тот и платит, но раз в неделю общая закупка. Садик — Ира. «НЗ» — копилка по тысяче в неделю. На следующий вечер, когда Максим пришёл позже обычного, Ира достала тетрадь.
— Я не хочу ругаться, — начала она. — Давай договоримся. Мы семья, нам нужны правила. Это не против твоей мамы, это — за нас.
Максим посмотрел на тетрадь, будто на счеты, предложенные взрослому человеку.
— Конечно, договоримся. Я за, — сказал он и даже положил подпись рядом с цифрами для шутки. Потом добавил: — Только маме это не показывай. Она обидится. Её давление…
На утро свекровь, как будто угадав тему, заявила, что ночью её «прихватило». «Вы мне нервы сделали, я же старая женщина, вы же меня любите». Она сидела, прижимая к груди кипятильник, как тёплую игрушку, и рассказывала про соседку тётю Нину, «которой зять на машине возит и всё у неё хорошо в семье». Ира промолчала, но вопросительный знак внизу тетради стал жирнее.
Спустя неделю Зоя Сергеевна стала вмешиваться в вопрос садика. «Зачем эта платная логопедия? У нас в семье все разговаривали нормально. И вообще, дети должны больше молчать и слушать старших. Тимка, сядь тихо. Нет, не так. Вот так: ноги вместе, спина прямая». Ира видела, как сын сжимается, как ему становится сложно улыбаться, и впервые рассердилась не словами, а тем, что забрала ребёнка, одела и ушла на детскую площадку, не объясняя. Возвращаясь, услышала, как свекровь говорит Максиму по телефону: «Она увела от меня внука среди дня. Представляешь? Я ей добра желаю». Ира поставила в прихожей табурет: «Сюда — сумки, сюда — шапка». Порядок — её ответ.
Вечером позвонила двоюродная сестра Максима, Катя — та самая, что всегда «против», но из любви к справедливости. Катя сказала:
— Ира, Зоя опять настраивает родню. Говорит, ты тратишься на «косметику и свои интернеты», а она всё несёт в дом. Я знаю, что не так, — Катя вздохнула. — Хочешь, приеду, посижу с Тимкой, а вы поговорите?
Ира кивнула в трубку, не успев удивиться, как быстро родственные волны разносят слухи. Катя приехала с пакетиком сосисок и детской книжкой, села на ковёр и строила из кубиков гараж. Ира закрыла кухонную дверь и впервые сказала Максиму:
— Я устала. Я живу в чужом режиме в своей квартире. Мне всё равно, как это звучит — я не хочу так больше.
— Мамка она такая, — тихо сказал Максим. — Её система координат старше нас. Не обижайся.
— А ты? Твоя система координат где? — Ира положила ладонь на тетрадь. — Это наш дом, наши деньги, наш ребёнок. Я тебя прошу… Нет, не так. Я говорю: давай мы приостановим мамин «переезд на пару недель». Пусть поживёт у себя. Мы будем к ней ездить, помогать, но жить — отдельно.
Максим отодвинул кружку:
— Ира, ну ты понимаешь, ей тяжело. Я не могу её оставить. И… — Он замялся. — Я ей сказал, что можно пока у нас. На месяц-другой. Ну… чтобы она не переживала за ремонт у соседей.
— Какой месяц-другой? — голос у Иры дрогнул. — Ты говорил «пару недель».
— Да какая разница… — Он пожал плечами. — Это же семья.
Ира вышла к Кате и сказала:
— Спасибо, что пришла. Останься на час с Тимкой? Я схожу на рынок. — Ей нужно было проветрить голову. На рынке она ходила между рядами, щипала листья укропа, выбирала огурцы на ощупь, как выбирают слова: звенят — значит, свежие.
Дома Иру встретили новые перемены. На холодильнике висела распечатка: «Распорядок дня Тимофея». Время подъёма, зарядка, десять минут «правильного чтения» (составлено бабушкой), дневной сон строго в 13:00. Внизу приписка: «Согласовано с отцом». Рядом — листок «Список покупок»: гречка — 2, масло — 1, моющее — «нормальное, не это ваше жидкое». Ира почувствовала, как сжимается воздух. Она сняла распечатки, аккуратно положила на стол и пошла мыть руки. Вода шла долго — свекровь наверняка снова крутанула кран «чтобы давление лучше было». В зеркале Ира увидела усталое своё лицо и подумала: «Я взрослая женщина и сейчас поступлю по-взрослому».
Вечером она позвонила маме — собственной, Татьяне Петровне, которая жила в соседнем районе и избегала вмешательств. Мать выслушала и сказала:
— Я не хочу лезть. Но если ты спросишь: да, это нарушение границ. Придёшь — накормлю. Ночевать тоже можешь. Но решать вам с Максимом. И не делай из себя героиню — ты просто человек. Устанешь — сядь.
Ночью Ира не спала. Воображала город сверху: окна — точки, в каждом своя таблица расходов, свои бабушки, своя гречка. Утром она встала раньше всех и написала на листе, который прикрепила магнитом к холодильнику: «Договор. Проживание Зои Сергеевны в нашей квартире — до 15 мая. Потом — переходный период: три дня в неделю у нас (пн, ср, сб), четыре — у себя. Обязанности: готовка — по очереди, у каждого своё меню. Детский распорядок — решаем мы с Максимом, слушаем советы, но решения за нами. Вопросы финансов — веду я, чеками делимся. В случае несогласия — обсуждаем втроём, но последнее слово — за жильцами квартиры».
Когда Зоя Сергеевна прочитала лист, она долго молчала, взглядом прожигая дату «15 мая», будто она была оскорблением. Потом вздохнула:
— Значит, вот как. Значит, я — нежеланная. Ну что ж. Я уже старая. Мне недолго.
Максим подошёл к Ире и шепнул:
— Ты зачем жёстко? Она же ранимая.
Ира посмотрела на его лицо и поняла: говорить «она ранимая» всегда легче, чем признать, что ранимы тут все.
Днём позвонил сосед по лестничной площадке, дядя Витя, который ходил в тельняшке и подпирал дверь плечом, когда курил.
— Ирина, привет. Не ругайся, но я Зое Сергеевне дал ключи от вашего почтового ящика, она просила. Говорит, вы заняты, а у вас письма важные приходят.
Ира поблагодарила, повесила трубку и медленно села. Ключи от их ящика. Лист с правилами на холодильнике. Тетрадь с «НЗ». Она открыла окно, чтобы вдохнуть холодного воздуха, и услышала, как во дворе кричит девочка: «Не прыгай с турника, сломаешься!» — и подумала, что иногда лучший совет — не прыгать, а слезть.
Вечером Лена прислала голосовое: «Не отступай. Границы — как бордюр: если его нет, парковаться будут на газоне». Ира улыбнулась: «Бордюр — это я».
На следующий день в офисе Ире поручили новый проект: сеть частных центров развития. Нужно было придумать тексты про «бережное отношение к детскому миру». Она писала про нежность и правила, про порядок и свободу, и эти слова неожиданно отзывались в ней самой.
Дома было тихо. Зоя Сергеевна ушла в аптеку и «по делам». Ира включила стиральную машину, поставила печь запеканку и впервые за долгое время почувствовала, как квартира звучит её звуками: бульканье, шипение, скрип шкафа. Максим прислал смс: «Сегодня задержусь, сложная установка». Ира набрала ответ и стерла. Хотелось написать много — про «15 мая», про ключи, про почту. Написала коротко: «Ок. Поужинай там».
В девять вечера, когда тишина уже показалась надёжной, в замке повернулся ключ. Это была свекровь. В руках у неё был чёрный пакет, тяжёлый, как недосказанность. Она прошла на кухню, достала из пакета кипу конвертов.
— Это всё — ваши. Я взяла, чтобы проверить. Вот, — она постучала по верхнему, — тут из банка. Важное. — И, прищурившись, добавила: — И ещё. Ты в интернете писала, что копишь. На что, интересно? От кого ты скрываешь? Это Максим должен знать. Он мужчина, он глава.
Ира почувствовала, как в ней просыпается холод. Она взяла конверты, открыла верхний — действительно, банк: предложение рефинансирования. Второй — уведомления из управляющей компании. Третий — рекламный буклет. Четвёртый — извещение с синей полосой: «Проверка счётчиков». Она сложила их, посмотрела на свекровь и произнесла ровно:
— Ключ от почтового ящика — верните, пожалуйста. И… не трогайте мои записи.
Зоя Сергеевна подняла брови:
— Твои? Какие «твои»? Вы же семья. У нас всё общее.
— Не всё, — сказала Ира. — У каждого есть своё. Даже у Тимки — свои рисунки. Вы же их не переписываете?
— Рисунки — ерунда. А вот деньги… Деньги — это кровь семьи. Ты меня из неё выкачиваешь, Ирина. — Она приложила руку к сердцу. — Мне нехорошо.
Ира ощутила, как в груди что-то лопается — не терпение, нет, какая-то пленка, закрывавшая ясный взгляд. Она шагнула к холодильнику, сняла лист с договором, перевернула и написала на обороте крупно: «Личный шкафчик: у каждого». Положила рядом три самоклеящихся этикетки. На одной — «Ира», на другой — «Максим», на третьей — «Зоя». И подписала: «Вещи и документы — не трогать без спроса».
Свекровь рассмеялась — тихо, обидчиво:
— Правила придумала. Три кружочка. В детском саду. Позор.
— Пусть будет детский сад, — ответила Ира, — лишь бы соблюдали.
В этот момент дверь открылась, вошёл Максим. Он увидел распечатки, услышал последние слова, оглядел лица.
— Что опять? — устало спросил он. — Я устал. Давайте жить спокойно, как люди.
Ира отступила, уступая им друг другу, и поняла, что «как люди» — это когда у каждого своя тетрадь и своя ответственность. И что впереди у них не тихая бухта, а длинная полоса препятствий, где каждая верёвка может оказаться петлёй, если не заметить вовремя.
Она закрыла окна, выключила свет на кухне и ушла укладывать Тимку, оставив взрослых говорить. Сквозь дверь донеслось: «Мама, ну не надо так…» — «Сынок, я же о вас забочусь…» — и стул, скребущий ножкой по линолеуму, как карандаш, чертящий в тетради новую, ещё неизвестную линию.
В начале мая в городе неожиданно похолодало: ветер гнал по дворам сухие листья, будто календарь перепутал сезоны. Ира натянула Тимке шапку и провела в садик, а сама вернулась домой с ощущением, что возвращается не в дом, а в казарму, где проверяют постели и отчёты.
На кухне уже кипел суп — Зоя Сергеевна встала раньше, сварила «борщик, как положено». Сковородка, на которой Ира собиралась пожарить сырники, стояла в раковине, наполненной холодной водой. «Чтобы не приставало», — прозвучало в голове голосом свекрови, ещё до того, как она вышла из спальни.
— Доброе утро, Ира. Я тут уже всё сделала. Тебе только посуду потом перемыть.
Ира кивнула. Она достала из шкафа чашку, но не ту — свою голубую с трещинкой, а первую попавшуюся. Пить из своей чашки стало как-то неловко: пару дней назад свекровь сказала, что «старая, не к лицу молодой женщине».
Максим уехал в командировку, обещал вернуться через три дня. Ира вздохнула с облегчением — хотя бы не придётся разрываться между двумя сторонами. Но оказалось, что именно отсутствие Максима стало триггером: свекровь почувствовала полную власть.
— Я, Ирочка, тут подумала, — сказала она за обедом, — твоя работа… ну зачем? Всё равно копейки. Лучше бы ты дома занималась. Ребёнок, муж, я. Это же главное. А деньги? У Максима руки золотые, он всех прокормит.
Ира отложила вилку.
— У меня есть доход. И мне важно иметь своё.
— Своё… — передразнила свекровь. — А семья где? Мужчина должен быть главным. А женщина… Ты посмотри на соседку Нину. У неё зять — начальник цеха, а она даже не работает. И у них порядок.
Эта «Нина» стала как призрак, который постоянно маячил между ними. Зоя Сергеевна произносила её имя с таким удовольствием, будто это было доказательство в споре: «Вот видишь, можно же!»
Вечером Ира забрала Тимку из садика и решила на площадке задержаться подольше. Сидела на лавочке, глядя, как сын лепит куличики из мокрого песка, и думала: «Неужели всё так и будет? Я чужая в собственном доме».
Подошла соседка — Марина, мама из группы.
— Ира, у тебя всё в порядке? — спросила она осторожно.
— Да… А что?
— Просто я слышала, как ваша бабушка утром кричала в окно на дворника. И вроде что-то про «молодые ничего не умеют». Мне показалось, ты устала.
Ира усмехнулась. «Устала» — мягко сказано.
Марина протянула пакетик с яблоками:
— Возьми, у меня лишние. И если что, заходи на чай. Я рядом.
Это «заходи» прозвучало так по-человечески, что Ире стало горько: дома её приглашали не на чай, а на отчёт.
На следующий день Зоя Сергеевна вытащила из шкафа Ириныны платья. Разложила на диване, перебирала пальцами ткань.
— Вот это зачем купила? Дорогое. Сколько стоило? Муж знает? — спросила она, поднимая бирку.
— Это моя покупка, — сдержанно ответила Ира. — И, пожалуйста, не трогайте мои вещи.
— Ну надо же, — вздохнула свекровь. — Вещи свои, деньги свои… А сын где? Он что, для мебели? У меня сердце разрывается. Я всю жизнь для семьи жила, а ты — отдельно.
Ира снова почувствовала ту знакомую вязкую смесь: вина, раздражения и бессилия. Словно её загоняли в угол не словами, а старыми привычками, которые были сильнее логики.
Чтобы хоть как-то отвлечься, она вечером позвонила Лене. Та предложила:
— Устрой «контрольную закупку». Пусть твой муж сам неделю оплачивает всё — продукты, лекарства, коммуналку. Пусть мама видит, сколько стоит жизнь.
Ира решила попробовать. Она оставила Максиму в мессенджере список расходов и сумму, которую обычно тратит. «Попробуй сам», — написала.
Когда он вернулся из командировки, его глаза были уставшими, но в руках был пакет с продуктами — хлеб, молоко, крупы.
— Дорого, — признался он. — Я не думал, что так выходит. Ты права, конечно. Но маме не говори, ладно?
Свекровь уже ждала его у порога.
— Сынок, я тут всё держала. А она… — кивок в сторону Иры. — Только в телефоне сидит. И продукты все мои ушли.
Ира не выдержала:
— Ваши продукты? Мы всё покупаем. Вот чеки.
— Ах, значит, я должна перед тобой отчёт давать? — свекровь приложила руку к сердцу. — У меня давление. Максим, посмотри, до чего она меня довела.
Максим молча обнял мать. Ира почувствовала, что её «контрольная закупка» обернулась против неё.
В субботу приехала Катя — двоюродная сестра. Сидели на кухне, пили чай. Катя глядела внимательно, будто врач на приёме.
— Слушай, Ира, а вы не думали снять квартиру? Ну, на время. Уйти отсюда.
Ира засмеялась горько:
— Мы в ипотеке. Куда уходить? Снимать — это двойные траты.
— Тогда жёстче с границами, — сказала Катя. — Иначе она всё под себя.
Ира кивнула, но внутри было ощущение тупика.
Вечером, когда Тимка уснул, Ира вышла на балкон и смотрела, как во дворе загораются окна. В каждом окне — чужая жизнь. Где-то спорят, где-то смеются, где-то пьют чай. А у них — вечная борьба.
Она представила будущее: Тимка подрастает, и бабушка говорит ему, что «мама у тебя неправильно живёт». Он верит. Максим — всё так же между. А она сама — всё меньше и меньше.
И тогда впервые в голову пришла мысль, которая раньше казалась невозможной: «А если я уйду?»
На следующий день всё окончательно обострилось.
Свекровь, не спросив, переставила мебель в детской. «Так лучше, ребёнок спать будет у стены». Ира зашла и увидела, что её рабочий стол с ноутбуком стоит теперь в углу, где почти не ловит интернет.
— Зачем вы это сделали? — голос её дрожал.
— Ради внука. Он важнее твоих компьютеров.
— Но вы не имеете права трогать мои вещи.
— Не имею? — свекровь подняла брови. — А кто я? Я мать хозяина этой квартиры.
Слово «хозяина» прозвучало, как приговор. Ира почувствовала, что всё рушится.
Вечером, когда Максим вернулся, она сказала:
— Либо мы сейчас решаем, что дальше, либо я ухожу с Тимкой.
Максим замолчал, сел за стол, уставился в экран телефона.
— Ира, не драматизируй. Мама… она же ненадолго.
— Ненадолго? Уже три месяца. И конца нет.
Он пожал плечами:
— Давай поговорим позже. Я устал.
Ира поняла: «позже» у них никогда не наступит.
Она легла спать рядом с сыном и думала: «Завтра я что-то сделаю. Я ещё не знаю что, но сделаю».
И впервые за долгое время заснула без чувства вины — только с твёрдостью внутри, как с камнем, который можно держать, чтобы не утонуть.
Утро началось с грохота: в прихожей что-то упало. Ира выбежала и увидела, как Зоя Сергеевна вытаскивает из шкафа чемодан.
— Я решила перевезти сюда свои вещи, — сказала она спокойно, но глаза сверкали. — Чтобы не мотаться туда-сюда. Всё равно я у вас.
Ира замерла. Вещи — это уже не «гостить», это — жить.
— Нет, — твёрдо произнесла она. — Чемодан оставьте.
— Что значит «нет»? — свекровь возмутилась. — Это квартира моего сына. Я имею право.
— Эта квартира — в ипотеке, — ответила Ира. — И я её плачу тоже.
Сын проснулся от шума, вышел сонный, в пижаме.
— Мама, что происходит?
Зоя Сергеевна повернулась к нему:
— Сынок, твоя жена выгоняет меня. Представляешь? Я — твоя мать, я тебя растила, а теперь меня выставляют за дверь.
Максим растерялся, посмотрел на Иру:
— Может, не будем сейчас…
— Будем, — резко сказала она. — Я устала. Максим, ты выбери: либо мы живём семьёй, отдельно, либо я ухожу.
В комнате повисла тишина. Слышно было, как за стеной сосед ставит чайник.
— Ира… — начал Максим, — ну как ты это представляешь? Она же одна. Ей тяжело.
— Ей тяжело — это твои слова, — сказала Ира. — А мне? Ты думал, что мне тяжело?
Зоя Сергеевна театрально присела на стул, приложила руку к груди:
— Я чувствую, у меня сердце. Ты меня довела, Ирина.
— Хватит, — сказала Ира. Голос её был тихим, но твёрдым. — Я больше не могу.
Через неделю всё решилось неожиданно.
На работе Ире предложили проект с хорошим гонораром. Но условие было — съёмки в Москве пару раз в месяц. Ей нужно было пространство, нормальные условия. Она принесла домой контракт, положила на стол.
— Я подписываю, — сказала. — Но работать отсюда невозможно.
Максим молчал.
Тогда Ира добавила:
— У нас есть выход. Мы можем продать эту квартиру. Выплатить часть ипотеки, взять поменьше, но своё. Там, где только мы.
Максим побледнел:
— Продать? А мама?
— А мама останется в своей квартире. Она справится.
Зоя Сергеевна в тот момент вошла на кухню с кастрюлей супа. Услышала последние слова.
— Ах вот как! — её голос дрогнул. — Значит, я — обуза. Значит, меня выкидывают.
Ира посмотрела прямо в её глаза:
— Не выкидываем. Но у нас своя жизнь. Мы продаём эту квартиру. Живите у себя.
И добавила ту самую фразу, которую долго держала в себе:
— Не надо у нас жить. Квартиру продали, живите где хотите.
После этих слов в доме наступила тишина, похожая на удар грома. Зоя Сергеевна села за стол, долго глядела в пустоту.
— Я этого не забуду, — наконец сказала она. — Никогда.
Максим посмотрел на Иру, потом на мать. Его лицо было серым. Он ничего не ответил.
Прошло два месяца. Квартира действительно ушла с торгов быстро: район был удобный, покупатели нашлись. Ира и Максим с Тимкой переехали в небольшую двушку на окраине. С ремонтом попроще, но своей. Ира вздохнула свободно впервые за много времени: вещи стояли там, где она оставляла, никто не проверял почту и не переставлял мебель.
Но радость была с привкусом. Зоя Сергеевна не звонила. Только однажды прислала сообщение: «Сынок, если что — я всегда одна». И Максим ходил по квартире, как чужой: тихий, задумчивый.
Ира понимала: эта история ещё не закончена. Свекровь не сдастся. Она вернётся — словами, жалобами, упрёками. А может, и сама придёт к их двери.
Но сейчас, сидя вечером с сыном на диване и глядя на окно, где отражался их новый дом, Ира чувствовала: граница поставлена. Пусть зыбкая, но её.
И где-то глубоко внутри она знала: самое трудное впереди. Потому что сказать «нет» оказалось легче, чем жить с этим «нет» дальше.
Не стала перечить свекрови — собрала вещи и вызвала такси