Сергей любил распорядок, как любят его люди, живущие в ипотеке: кофе — ровно семь минут, дорога до метро — восемь, пересадка — три, ключи — на крючке слева от двери. Даже их двушка у метро «Речной» была про этот порядок: икеевские короба подписаны маркером, игрушки дочери разложены по контейнерам, счета в прозрачной папке по месяцам. Лидии Павловне в этой картине места не было — разве что в гостях по воскресеньям: чай, пирог, новости, вопросы «когда внуку братика», и обратно в такси.
Но в конце сентября Марина, торопливо наматывая шарф, сказала в дверях:
— Мамка пока к нам переберётся. На пару недель. У неё с коммуналкой какая-то беда, долги насчитали, а она решила свою сдавать на короткие. Ну ты же понимаешь… я сейчас с аттестацией, с Веркиным садиком. Ей вдвоём легче будет.
Сергей кивнул. Слово «пока» прозвучало коротко, как смс от банка — и таким же многообещающим.
Лидия Павловна въехала к вечеру: две сумки на колёсах, пакет с лекарствами, свёрток с паласом — «на стул постелю, чтобы спина не мёрзла» — и взгляд хозяйки гастронома, разглядывающей чужой чек. С порога сказала:
— Ну и теснота. А где у вас люди живут?
— Мы — люди, — ответил Сергей, но сказал это мысленно, а вслух предложил чай.
Вечером стало шумно по-новому. Кастрюля постукивала о плиту — Лидия Павловна варила овсянку «на утро, чтобы не вставать рано». Шёпот в коридоре — Марина обсуждала с матерью отчёт. Верка бегала босиком и натыкалась на палас на стуле: «Ба, тут горка!» — «Нельзя!» — «Почему?» — «Потому!» Словно слова «мама» и «потому» обменялись местами.
Сначала всё казалось действительно временным. Лидия Павловна по утрам сама вела Верку в сад, и Сергей даже благодарно отмечал: успевал выпить кофе дома, а не в бумажном стакане на эскалаторе. Она мыла полы — пахло знакомым хлоркой детсадовским запахом. Она раскладывала продукты в холодильник — по своим логикам: колбаса на верхнюю полку «чтобы не заветривалась», овощи в дверцу «там тёплее, они там доходят».
— Мам, у нас вот так принято, — осторожно говорила Марина.
— А принято — это кем? У Серёжи принято? — спрашивала Лидия Павловна, и это имя в её устах превращалось из имени собственного в диагноз.
Первые замечания были почти ласковыми:
— Серёженька, не держите ножи в стакане, тупятся, — и она вытаскивала ножи, протирала, вставляла в магнитную планку, которую сама же прикрутила ночью, пока все спали, прикрутила криво, и планка дёргалась, как зуб, но держала.
— Серёжа, оплату интернета можно бы и подешевле найти — у меня соседка платит в два раза меньше, — и она открывала его ноутбук без пароля (пароль был «марина1989», как выяснилось), оставляла вкладки с «выгодными тарифами» и баннеры «заберите выигрыш».
Сергей видел, как Марина слушает — в пол-уха, привычно кивая, как водитель маршрутки на повороте. Марина всегда умела кивая не соглашаться и соглашаясь — ничего не менять. Она и замуж выходила так: «Ты решай, Серёж, я за». Только теперь, когда в квартире поселился голос, похожий на сквозняк — его не видно, а он везде, — Марина стала исчезать. Задерживалась на работе, брала дополнительные смены у своей редакторши, выходные уходила «на встречу с автором», хотя это звучало как «на встречу сама с собой».
Сергей оставался один с Лидией Павловной и Верой — и с вещами, которые начинали жить по её правилам. Платья Марины переехали из шкафа в шкаф «потому что там суше». Мокрые полотенца исчезали и возвращались у батареи. Его спортивная сумка однажды оказалась на балконе — «воняет резиной», — и промокла под дождём: Лидия Павловна «проветривала», забыв закрыть створку.
— Мам, ты скажи, — осторожно просил Сергей вечером, — прежде чем переставлять. Я же потом ищу.
— Мужик в доме должен не искать, а знать, — отвечала она, разливая чай, как лекарство, по чашкам.
Он делал вид, что слышит шутку. Но в голосе не было шутки. В нём вообще редко бывало что-то мягче стекла.
Постепенно пошло про деньги. Лидия Павловна вздыхала над чековой лентой:
— Курица по пятьсот? Мы что, арабские шейхи? — и требовала у Марины карточку «на продукты, я же готовлю». Марина неловко улыбалась и переводила по две-три тысячи «на хозяйство». Сергей настаивал, что будет сам закупать, и привозил коробки со скидками. Лидия Павловна встречала это фронтом замечаний: «Это кефир, который сворачивается», «Эти яблоки безвкусные», «Сыр — пальмовое масло».
Однажды, вернувшись поздно, Сергей нашёл на кухне банковский калькулятор — тот самый, тяжёлый, с рулоном. Лидия Павловна надела очки, щёлкала по клавишам, рулон ленточки ложился аккуратно змейкой.
— Что считаем? — спросил он.
— Наш бюджет, — ответила она. — Вы, молодёжь, не умеете. Вот смотри: ипотека, коммуналка, садик, бензин, твои фитнесы, её кофейни, мой сахар, лекарства. И ещё — на чёрный день. А ещё — на будущее Веры. Сейчас у детей всё дорого. Занятия, репетиторы. Ты, кстати, почему не отложил с премии?
— Отложил, — сказал Сергей и почувствовал, что сдаёт экзамен, к которому не готовился.
— Сколько? — подняла бровь.
— Двадцать.
— Маловато. Мужчина должен уметь копить.
Он молчал, потому что спорить про «должен» бесполезно, как спорить с ливнем: он идёт, и ты просто прячешься под навес.
Жилищный вопрос всплыл, когда Лидия Павловна, не посоветовавшись, принесла с антресоли складную кровать-«раскладушку» и поставила в гостиной — их с Мариной спальне — «чтобы не мешать ребёнку». Спать на кухне Сергей отказался, и они с Мариной переехали в детскую, к верёвке с флажками и ночнику в виде зайца. Верка была счастлива: родители рядом. Сергей считал ночные вздохи Лидии Павловны за стеной и вспоминал, как год назад они только въехали, как вешали полки, как спорили, где будет стоять стол, как Марина смеясь говорила: «Главное — мы здесь вдвоём».
Теперь слово «вдвоём» стало пустым, как стакан после праздника.
Соседи реагировали по-своему. Тётя Рая из третьей квартиры однажды сказала Сергею в лифте:
— Это у вас партийное собрание каждую ночь? Голоса женские. Интересно, о чём спорите.
— Мы не спорим, — сухо ответил он.
— Ну, как скажете. Я в такие годы тоже думала, что не спорим.
У подъезда часто курил Павел — молодой отец из первого подъезда, всегда без шапки. Он подмигнул Сергею:
— Тёща — это как коммунальные службы. Всегда неожиданно и надолго.
Сергей не улыбнулся. Но фраза точно описывала происходящее.
На работе коллега Ирина спросила:
— Ты чего такой? Будто всю ночь серверы падали.
— Падали, — хотел сказать он. — Только сервер — это я.
Вечерами начались «разговоры по душам». Лидия Павловна выжидала, пока Марина уйдёт за Верой, садилась напротив Сергея и начинала ровным голосом:
— Серёжа, давай без эмоций. Ты хороший мальчик, я это вижу. Но семья — это не тренажёрный зал. Тут не поприседал и мышцы выросли. Тут головой надо. Ты мужчина, твоя задача — обеспечить. Я в своих двадцать шесть осталась одна с ребёнком. Не ныли. Мы тянули. А вы что? Ипотеку взяли и радуетесь, будто дворец построили.
— Мы не радуемся, — сказал он. — Мы живём.
— А жить надо с умом. Вы возьмите мою квартиру, сдайте подороже. Я пока тут поживу. Будем копить на трёшку. Вера вырастет — ей комната.
— У нас двухкомнатная и так в кредит, — медленно произнёс Сергей. — Я не потяну и твою.
— Ты не один, у тебя жена. И у жены мать. Семья — это когда считают вместе.
Он вспомнил, как в начале отношений Лидия Павловна была совсем другой: приносила торт «на знакомство», говорила, что «мужик в доме — это опора», дарила Марине книгу по итальянской кухне и шептала Сергею: «Главное — не обижай её». Тогда ему казалось, что они в одной команде — ради Марины. Теперь он не был уверен, что они вообще играют в один вид спорта.
Мелкие столкновения умножались. Лидия Павловна ругала Сергея за то, что он сушит обувь у батареи — «клей потечёт», за то, что кладёт телефон на стол — «лучи», за то, что он не снимает футболку после тренировки в прихожей — «в квартире жарко». Она же однажды ночью выключила роутер — «мозг отдыхает в тишине», — и в семь утра у Сергея сорвался созвон. Он ругнулся, включил — услышал, как открывается дверь спальни.
— Вот, — сказала Лидия Павловна, — и ругаетесь. Ребёнок всё слышит.
— Ребёнок спит, — устало ответил он.
— Да-да, конечно. Вы же всё знаете.
Воспитание Веры стало отдельной кампанией. «Не ешьте на диване», «после семи мультики вредны», «девочке нужны танцы, а не вот это ваше монтессори», «говорите ребёнку “нельзя” — иначе сядут на шею». Сергей старался держать линию: у них с Мариной были свои правила — тихий час, одна сладость в день, «волшебная коробка» для крика. Лидия Павловна ломала правила, как ломают хрупкие печенья: в руках остаётся крошка, а вокруг — липко и пусто.
— Ба, можно конфетку? — просила Вера.
— Папу спроси, — отвечала Лидия Павловна с видом демократки.
— Пап, можно?
— Нельзя. Ты уже ела.
— Почему? — почти плакала Вера.
— Потому что… — начинал он, и слышал позади тихий, но очень отчётливый вздох.
— Ребёнка жалко, — произносила Лидия Павловна. — Зачем такие строгости? В наше время детей любили, а не дрессировали.
Вечером Марина возвращалась, усталая, пахнущая типографской краской, и слушала две версии дня: Сергееву и материнскую. Хлопала веками, как кошка, которую зовут сразу два человека.
— Ну не ругайтесь, — говорила она. — Давайте по чуть-чуть уступим.
Сергей думал, что уступает уже весь — что его «по чуть-чуть» давно превратилось в «по максимуму». Он перестал приносить домой друзей «поиграть в настолки», отменил абонемент в бассейн — «всё равно некогда», стал вставать на час раньше, чтобы не пересекаться на кухне. Ключи на крючке перестали быть на своём месте — Лидия Павловна подвинул крючок «повыше, чтобы ребёнок не достал», и рука Сергея каждый раз хватала воздух.
Однажды на совете жильцов, куда Сергей зашёл подписать бумагу по лифту, его окликнула соседка из их подъезда, женщина с ровной чёлкой и вечной авоськой:
— Вы — Сергей? Я — Антонина Петровна, из шестой. Ваша тёща приходила ко мне, интересовалась, сколько мы платим за тепло. Говорила, вы переплачиваете. Я не вмешиваюсь, вы не подумайте. Но поосторожней. Она у меня ещё спрашивала, как приватизация проходила, какие доли, что и как.
— Спасибо, — сказал он, и в груди щёлкнуло.
Вскоре и правда всплыли «доли». На кухне Лидия Павловна, мешая суп, сказала, как бы между прочим:
— Я тут документы нашла. Надо навести порядок. Всё равно жить будем вместе. Если что — у меня есть доля. Не переживайте.
— Какая доля? — спросил Сергей, чувствуя, как отходит от стенка кастрюли — шуршит.
— В моей квартире, — пожала плечами. — Но это так, к слову.
Слово «доля» прикатилось и остановилось под столом, как мяч, в который пока никто не пнул. Сергей увидел, как Марина вздрагивает и уходит в комнату. Он не пошёл вслед. Он налил суп, попробовал — было много соли.
Через неделю Лидия Павловна принесла домой ящик с инструментами. Металлический, тяжелый.
— Что это? — удивился Сергей.
— Будем крепить нормальные гардины. Эти сопли — не серьёзно. И полка в ванной — гнётся. И плинтус отходит. У вас руки есть?
— Есть, — коротко ответил он.
— Тогда после ужина. Мужчина в доме должен…
— Знаю, — перебил он. — Должен.
Они вдвоём держали карниз — он на стремянке, она снизу. Лидия Павловна командовала: «выше», «левее», «не криви». В какой-то момент она резко отпустила трубу, и Сергей, удержав, стукнул локтем по стене, оставив след.
— Аккуратнее! — крикнула она, будто это он уронил.
— Я аккуратно, — ровно сказал он.
— Не похоже.
Он спустился со стремянки и ушёл в ванную — подышать. И увидел на полке свой старый фотоаппарат, поставленный объективом вниз, как стакан. Рядом лежала отвертка. Он поднял, проверил — на стекле осталась крошечная царапина. Нельзя сказать — трагедия. Но у каждого мужчины есть предметы-островки. И когда на этих островках кто-то сорит песком, вода внутри становится горькой.
Ночью они с Мариной попытались поговорить. Верка спала честным детским сном, уткнувшись в зайца.
— Ты меня оставила, — сказал он тихо. — Вдвоём — это когда вдвоём даже против урагана. А сейчас у тебя шторм по расписанию, и капитан на другом корабле.
Марина закрыла глаза.
— Серёж, мне… тяжело. Мамка одна всю жизнь. Я не могу… Я не умею между вами выбирать.
— И поэтому они выбирают за тебя, — произнёс он и пожалел, потому что слово «они» прозвучало как про случайных людей, а речь шла о двоих самых близких.
Марина отвернулась к стене. Он больше не настаивал.
Утро началось с того, что Лидия Павловна объявила: надо обсудить распределение бюджета «по-взрослому». Достала тот самый калькулятор, разложила чеки.
— Питание — я, — сказала. — Но вы даёте мне фиксированную сумму ежемесячно. Коммуналку платим с моей карты — там кэшбэк. И — отдельной строкой откладываем на Веру. Наличными, в конверт. Я конверт буду хранить — у меня надёжно.
Сергей посмотрел на Марину: та кивала.
— Нет, — сказал он. — Деньги на ребёнка — счёт на её имя. Отдельный. Без наличных.
— А ты мне не доверяешь? — резко подняла голову Лидия Павловна.
— Я системе доверяю, — ответил он. — Прозрачнее.
— Прозрачнее — это когда в семье без тайников, — парировала она. — А ты, Серёжа, всё скрываешь. Сидишь в своём ноутбуке. Глаза прячешь.
Он впервые посмотрел ей прямо в глаза. И понял, что прятал не глаза, а слова. И что слова, спрятанные слишком долго, вырастают в занозы.
— Мы живём в моей ипотечной квартире, — сказал он медленно. — Я не просил вас оставаться. Мы договаривались на «пока». «Пока» затянулось.
Лидия Павловна улыбнулась тонко, как скальпель.
— Ты прогоняешь меня?
— Я прошу соблюдать наши правила.
— Наши — это чьи? Твои?
— Наши — мои и Марины.
— А Марина — моя дочь, — произнесла она так, будто подчеркнула фамилию в свидетельстве.
В дверь позвонили. На пороге стоял Кирилл, Сергеев друг, с коробкой для переезда — привёз на время, «вдруг пригодится». Он увидел сцену, замер.
— Не вовремя? — спросил.
— Очень вовремя, — ответил Сергей, и впервые за несколько недель почувствовал, как в лёгкие входит воздух.
Кирилл ушёл через пять минут, оставив шёпотом: «Если что — приезжай. У меня диван». Сергей кивнул, не обещая.
Вечером Лидия Павловна не ужинала. Сидела в комнате и читала старую папку с документами. Шуршала полиэтиленом, как дождь по навесу. Марина ходила между ними, как проводник между вагонами: там и там люди, и везде — грохот.
Сергей надел кроссовки и вышел на балкон. Город шумел своим — чужим — бесконечным шорохом. Он поставил локти на перила и подумал, что «пока» — слово, которое не имеет ножек, но уверенно переходит дорогу и остаётся на другой стороне. И что он сам — как тот крючок для ключей: его передвинули повыше, «чтобы ребёнок не достал», а он каждый раз хватает воздух.
Внизу заорал автомобиль, в соседней квартире заиграла старая песня, в комнате Лидии Павловны зашуршали бумаги. И Сергей понял, что «пока» превратилось в «надолго», и что следующий разговор будет уже не про ножи и не про кефир. Он ещё не знал, какие слова из этих шуршащих папок однажды прозвучат, и как они ударят. Но почувствовал — скоро.
Зимой запахи в квартире меняются: батареи сушат воздух, супы пахнут дольше, носки сохнут медленнее. В их двушке к этому добавился новый запах — бумаги. Лидия Павловна таскала из своей квартиры папки, справки, квитанции, старые договоры. Складывала на стол, на диван, на холодильник. Бумаги лежали всюду, как снег, который никто не чистит.
— Мам, зачем тебе это? — спрашивала Марина, осторожно переставляя стопку с подоконника, чтобы хоть свет проникал.
— Навожу порядок. У вас в жизни хаос, хоть в бумагах будет система, — отвечала Лидия Павловна.
Сергей сначала пытался не вмешиваться. Он понимал: у тёщи свои привычки, своё прошлое, своё «всё под контролем». Но постепенно папки стали лезть в их жизнь так же, как и её советы. В один вечер он нашёл на столе копию их ипотечного договора.
— Откуда? — тихо спросил он у Марины.
— Мамка попросила показать. Я думала, просто интерес, — пожала плечами жена.
— А ты подумала, что интерес к нашим долгам — это нормально?
Марина промолчала.
Соседи стали всё чаще замечать Лидию Павловну. Она могла остановить любого у лифта и спросить: «А у вас сколько за отопление выходит? А вы приватизацию как оформляли? А вы детям дарственные писали?» Люди отвечали, не чувствуя подвоха, ведь она говорила спокойно, с улыбкой, как будто заботится о будущем внуков.
Однажды Сергей встретил Антонину Петровну из шестой квартиры. Та остановила его и сказала вполголоса:
— Вашей Лидии Павловне, может, и кажется, что она про общее благо. Но она у меня прямо интересовалась: «А если квартиру переписывать, как лучше — на дочь или на зятя?» Я ей сказала, что я не юрист, но всё равно… осторожнее, сынок.
Сергей поблагодарил и ещё раз ощутил то самое «щёлкнуло внутри».
Бытовые конфликты стали ежедневной рутиной. Он привык вставать в шесть, чтобы в тишине выпить кофе и почитать новости. Теперь к этому добавился шорох шагов: Лидия Павловна выходила с тетрадкой.
— Серёжа, а у вас в смете на ремонт подъезда какая сумма стоит? У вас же в чате дома общие сборы есть? Дай мне телефон, я посмотрю.
— Мам, я на работу собираюсь, — сдержанно отвечал он.
— Так это ж и есть работа. Для семьи стараюсь, — парировала она.
Сергей всё чаще уезжал из дома раньше, лишь бы не попадать в эти «утренние совещания».
С финансами стало хуже. Лидия Павловна настаивала: «Давайте вести совместный бюджет». Она предложила расписывать все расходы на доске, которую повесила прямо в коридоре. Марина согласилась. Сергей стиснул зубы, но промолчал.
Через месяц на доске появилось:
— «Кофе на вынос — 250» (подчеркнуто дважды),
— «Такси в 23:00 — зачем?» (с вопросительным знаком),
— «Протеин — дорого».
— Мам, ну это некрасиво, — пыталась остановить Марина.
— Это честно. Если мы семья, всё должно быть открыто, — отвечала Лидия Павловна.
Сергей почувствовал, что его жизнь превращается в бухгалтерский отчёт чужой компании.
Однажды вечером разговор дошёл до воспитания Веры. Лидия Павловна привела внучку из сада и сказала:
— Я записала её на подготовку к школе. Бесплатные занятия при библиотеке. Вы ведь про это даже не знали.
— Мы хотели её отдать в кружок рисования, — возразил Сергей.
— Рисование — ерунда. В школе математика нужна. Я сама её отведу.
— Мам, ну мы же с Серёжей решали, — вмешалась Марина.
— А вы решайте, решайте. Только потом не жалуйтесь, что ребёнок не готов.
Верка смотрела на взрослых и не понимала, почему её судьба решается так, будто её самой тут нет.
Вскоре всплыл вопрос квартиры. Лидия Павловна как-то вечером, будто между делом, сказала:
— Я подумала. Надо объединяться. Моя квартира стоит дороже, чем ваша в кредит. Если её продать, можно взять трёшку. Будем жить все вместе.
— Мы не планировали, — сразу ответил Сергей.
— Ну конечно. Мужики никогда ничего не планируют. Всё на женщин сваливают. Марина, скажи: удобно было бы — своя комната у Веры, у вас спальня. А я хоть с вами, хоть на кухне — какая разница.
Марина смотрела то на мужа, то на мать, и не могла вымолвить ни слова.
— Мам, — сказал наконец Сергей. — Мы свою ипотеку тянем. Ещё одна сделка — это безумие.
— Безумие — это жить втроём в клетке, — отрезала она.
С тех пор разговоры о «трёшке» стали повторяться всё чаще.
В феврале случился первый открытый взрыв. Сергей пришёл домой поздно: совещание затянулось. В прихожей стояли пакеты с продуктами, которые он утром заказал через доставку. Лидия Павловна уже разложила их по полкам — по-своему.
— Серёжа, это что за йогурты? Тут сахар в составе. Ты что, не думаешь о ребёнке?
— Я думаю, — спокойно сказал он. — Это заказ по скидке.
— Мужчина экономит, а не травит семью.
— Мужчина — это не калькулятор, — сорвалось у него.
— А кто? Игрушка для моей дочери?
Он замер. Марина вышла из комнаты, бледная.
— Мам, ну хватит, — сказала она тихо.
— Я правду говорю, — жёстко ответила Лидия Павловна.
Сергей ушёл на балкон, закурил, хотя бросил уже год назад. Снег падал, как пепел, и казалось, что он сам сгорает в этой квартире медленно, но верно.
Весной ситуация стала невыносимой. Вера всё чаще повторяла: «Ба сказала». Сергей видел, что дочь начинает воспринимать бабушку как главный источник решений. Марина же окончательно ушла в работу — брала все выходные, дежурила по вечерам.
— Ты специально уходишь, — сказал как-то Сергей.
— Я не могу по-другому, — ответила она. — Я между вами задыхаюсь.
Он понял, что теряет жену так же, как когда-то ключи с крючка: тянешься рукой — а их уже нет.
К маю в квартире окончательно воцарилось двоевластие. Лидия Павловна распоряжалась всем: от того, какой хлеб покупать, до того, какой сериал можно смотреть вечером. Сергей стал задерживаться на работе, ночевал у Кирилла, иногда просто катался в метро кругами.
Но однажды, вернувшись домой, он увидел на столе новые бумаги. Лидия Павловна сидела с ручкой и заполняла что-то.
— Это что? — спросил он.
— Договор. Я решила оформить завещание. Надо же думать о будущем.
Он почувствовал, как в груди поднялась волна.
— Какое ещё завещание?
Она посмотрела прямо, холодно:
— Спокойно, Серёжа. Не вам решать.
Марина стояла рядом, молчала, опустив глаза.
И тогда Сергей впервые понял: конфликт давно вышел за пределы быта. Здесь уже шла игра на другое — на то, что будет после.
Дальше он ещё не знал, какие именно слова прозвучат, и чьи они окажутся самыми болезненными. Но чувствовал: развязка близко. И что именно она перевернёт всё, что он называл семьёй.
Лето в Москве началось жарким и липким. Сергей чувствовал, что в их квартире даже воздух стал тяжелее. Окна открыты настежь, но сквозняк не приносил прохлады — только чужие разговоры из соседних дворов и запах жареного мяса от мангалов. В этой духоте любое слово звучало громче, чем нужно.
Лидия Павловна теперь открыто занималась документами. Она почти каждый вечер раскладывала на столе свои папки, перетасовывала бумаги, переписывала телефоны нотариусов. Иногда звонила куда-то и долго обсуждала детали: «Да, прописка у меня московская, дочь здесь живёт… Нет, зять нигде не значится».
Сергей пытался игнорировать. Но игнорировать становилось невозможно. Однажды он заметил, что Вера держит в руках красивую папку.
— Ба сказала, что это мои бумаги, — гордо сказала дочь.
Сергей выхватил: внутри оказалась копия свидетельства о собственности на квартиру Лидии Павловны.
— Мам, ты хоть понимаешь, что ребёнку нельзя давать такие вещи? — он держал документ так, будто тот был обожжённый.
— Нельзя? — спокойно подняла глаза Лидия Павловна. — Ей знать надо. Это её будущее.
У Сергея на работе тоже начались сложности: один проект сорвался, руководство урезало премии. Он вернулся домой уставший, надеясь хоть час провести в тишине. Но на кухне снова ждал «совет семьи».
— Я решила, — произнесла Лидия Павловна, подвинув к нему бумаги. — Завещание оформляю на Марину и Веру.
— Это твои дела, — устало сказал он. — Я здесь при чём?
— При том, что ты должен понимать: у тебя нет и не будет доли.
Марина сидела рядом, молчала, сжимая ложку так, что белели пальцы.
— Мам… может, не сейчас? — тихо сказала она.
— А когда? — резко перебила мать. — Я всю жизнь вкалывала. Имею право распорядиться своим имуществом так, как считаю нужным.
Сергей почувствовал, что в нём накапливается та самая злость, от которой обычно трещат стены.
— Так и распорядись. Только не делай вид, что это для семьи. Это только для тебя.
— Для семьи, — отчеканила Лидия Павловна. — Для моей семьи.
Вера подслушала часть разговора и вечером спросила у отца:
— Пап, а мы будем жить с бабушкой в большой квартире?
Он сел рядом, взял её за плечи.
— Верочка, мы будем жить там, где будет лучше нам с мамой.
— А бабушка?
Сергей не нашёл ответа.
В июле напряжение достигло предела. Марина всё чаще ночевала у коллеги «на проекте». Сергей не верил, что там только работа, но и сил выяснять уже не было. Он просто жил рядом с тёщей, как сосед по коммуналке: минимум слов, максимум тишины.
И вот вечером, когда жара стояла такая, что даже стены потели, всё произошло. Лидия Павловна вернулась от нотариуса и торжественно положила на стол толстый конверт.
— Всё готово, — сказала она.
Сергей молчал.
— Хочу, чтобы было ясно. Чтобы потом не было обид.
Он посмотрел на неё и вдруг понял: сейчас прозвучат именно те слова, от которых уже ничего не останется — ни семьи, ни иллюзий.
И они прозвучали:
— Сергей, вы же знали, что долю я дочери оставлю, а не вам.
Марина всхлипнула, закрыла лицо руками. Вера вбежала на кухню, испуганно глядя на взрослых. Сергей встал, вышел в прихожую и стал обуваться.
— Куда? — крикнула Марина.
— За воздухом, — коротко ответил он.
Дверь захлопнулась так, что в коридоре осыпалась пыль со старых обоев.
В ту ночь он ночевал у Кирилла. Они сидели на кухне, пили дешёвое пиво и молчали.
— И что дальше? — спросил друг.
Сергей пожал плечами:
— Не знаю. Наверное, дальше будет ещё тяжелее.
Домой он вернулся только к утру. Лидия Павловна уже вела Веру в садик, Марина сидела с покрасневшими глазами и сказала:
— Серёж, я не знаю, как всё исправить.
Он посмотрел на жену и понял: исправить нельзя. Можно только выбрать — оставаться внутри этой системы или выходить.
Он молча прошёл на кухню, где на столе всё ещё лежал конверт. Бумага отливала белизной, как снег. И от этого снега в квартире стало невыносимо холодно, несмотря на жару за окном.
Сергей ещё не ушёл окончательно, Марина ещё не решилась, Лидия Павловна ещё не победила. Но в воздухе уже витало чувство: дальше — только новые удары. И что фраза о «доле» — лишь начало куда более долгого и разрушительного разговора.
Открыла почтовый ящик и нашла письмо, из-за которого ушёл муж