По утрам Михаил слышал, как в соседней комнате перещёлкивает таймер электрочайника. Щёлк-щёлк — и снова вода доведена «до правильной температуры для зелёного». «Кофе горчит от кипятка, а зелёный чай — от вашего спешного характера», — сказала Галина Аркадьевна в первый день, когда принесла в их кухню собственный термометр на длинной проволочке. Она не переезжала — просто «заезжала помогать с внучкой, пока у Алины проект и она поздно». За два месяца в шкафу появились её кружки «для трав», в прихожей — пара кроссовок «на скандинавскую ходьбу», а в ванной закрепился розовый стаканчик с щёткой. Михаил перестал замечать, когда точно граница «заехать» стала «жить».
Он держал оборону мелочами. Передвигал её баночки с семенами чиа, оставлял на столе стеклянную банку с арахисовой пастой — Галина щурилась: «Это не еда, это химия». Но когда она завела общую таблицу расходов и добавила его в семейный чат «Бюджет-ради-будущего», оборона дала трещину. В таблице были колонки «Продукты», «Коммуналка», «Развитие ребёнка», «Непредвиденное» и новая строка «Возврат долга» — напротив которой стояло «300 000 — материнский старт». Михаил помнил те деньги: когда они с Алиной подписывали ипотеку, тёща вбросила «на ремонт кухни». Тогда ему было даже приятно — жест поддержки. Теперь эта сумма лежала в таблице как кирпич, которым стучат в окно, чтобы тебя пустили внутрь.
— Это зачем? — спросил он сухо.
— Чтобы всё было прозрачно. Мы же семья. Я не зря бухгалтером тридцать лет проработала. Структура дисциплинирует, — ответила Галина, поправляя клипсу на ухе. — И не пугайся слова «долг». Это условно. Просто чтобы помнить, кто как вкладывался.
Алина, уставшая, с ноутбуком, тихо вставила: «Мам, не надо ссор. Таблица удобная. Мы просто будем вести».
Михаил сглотнул. «Мы» — всегда означало «они». Он делал переводы по ипотеке, тянул садик, кружок робототехники, бензин для своего старого «Фокуса» и половину Алининого курьерского такси, когда она уезжала поздно из офиса. Тёща приносила зелёный чай и таблицы.
Вечером к ним заглянула соседка Оксана — вынести ребёнка на площадку, но заодно и новости. Она косилась на новую штангу для сушилки на балконе — Галина утром заказала монтажников.
— О, обновки… — протянула Оксана, — у вас теперь бельё на лоджии? Удобно, конечно. Только управляйка ругается.
— Управляйка пусть ругается, — отрезала Галина. — Дышать бельём полезно. И не вмешивайтесь, девочки, в технические вопросы. Вон Миша сам ничего не сделал, а теперь довольный будет.
Михаил почувствовал, как качнулось что-то под рёбрами. Он ненавидел, когда чужие присвоения подавались как его выгода. Но он молчал. Алина поймала его взгляд и отвела глаза. «Потом поговорим», — губами без звука. Потом никогда не наступало.
С «развития ребёнка» начались первые открытые сцены. Галина настояла на «логопедическом кружке», «английском через театр» и «музыкальных палочках». Михаил возражал: шесть лет — это не график ректора, ребёнок засыпает в машине. Галина добавила в чат ссылку на вебинар «Как не упустить пластичность мозга в дошкольном возрасте» и написала: «Миша, ты хороший, но ты мужчина. Вы про развитие не так чувствуете». Алина кивнула: «Давай попробуем хотя бы месяц».
Он попробовал. Диалоги стал вести внутри себя. «Ты хороший» звучало как «ты некомпетентный», «мы семья» — как «ты один». Он ставил будильник на воскресенье, чтобы отвезти дочь на «палочки», а по дороге считал в уме проценты по ипотеке и стоимость тихих выходных, которых не было.
На работе он сворачивал плечи, будто старался стать уже. Коллега Светлана, начальница отдела, раз подошла к нему на кухне:
— Ты что как летучая мышь? Вчера отчитывался уверенно, а сегодня гремишь кружками.
— Нервы, Свет. Дом.
— Мой совет: границы. Ищи формулировки заранее. «Мне неприятно», «Мне это не подходит», — это не ругань.
Он записал её фразы в заметки. Вечером, когда Галина затеяла «правильную уборку — женскую», вывалив на стол его инструменты, он попытался:
— Мне неприятно, — сказал он негромко. — Когда вы… когда ты трогаешь мои вещи. Я знаю, где что лежит.
— Так это же проблема, Миша. Ты один знаешь. А если срочно? Дрель должна лежать в ванной, на втором уровне. Я так всю жизнь раскладываю. Мы же теперь вместе.
Алина закрыла ноутбук:
— Миш, ну правда, в ванной удобнее. Ты не сердись.
Он ушёл к дочери. Они строили из магнитов мост, и он ловил редкое тепло, почти как в первые месяцы брака, когда утро пахло кофе и стиранным хлопком, а не травяными настоями и антисептиком для столешниц. Вспомнилось, как Алина, ещё студенткой, смеялась над материнскими «регламентами». «Я, представляешь, записана на недельное планирование семьи, как будто мы проект». Тогда в её голосе было легкомыслие, а сейчас отзвуки маминых интонаций просачивались в каждую фразу.
Родственники подтягивались как зрители к окну. Тётя Тамара приходила «на блины» и оставляла замечания про «мальчиков — они без руля». Дядя Игорь одобрительно хмыкал Мише про гараж в Мытищах: «Я тебя понимаю, у меня своя Маргарита была. Держись». Друзья Миши — Пашка и Антон — звали в бильярд, где глухие удары шаров давали ощущение, что хотя бы какой-то порядок ты контролируешь. Паша говорил: «Ты либо ставишь рамки, либо живёшь в аквариуме. Третьего не дано». Михаил хмыкал: «А если рыбка — жена?» Паша отвечал: «Тогда рамки — это фильтр. Без него всё зацветёт».
Со временем у Галининой «помощи» появился ключ. Вернее, дубликат. Михаил узнал об этом, когда однажды вернулся с работы в восемь и застал в коридоре мужчину в перчатках: аккуратно снимал дверь в комнату дочери с петель.
— Вы кто? — тихо спросил Михаил, хотя голос просился хриплым.
— Мастер, — ответил тот и показал запись в телефоне: «Галина Аркадьевна. Замена петель. Плохая геометрия. Оплачено».
Галина вошла из кухни в фартуке:
— Ты дома? Рано. Не переживай, Миша. Дверь клинила, ребёнок пальчик прищемил вчера. Я решила. И шкаф мы переставим — всему мешает.
— Пальчик? — он посмотрел на дочь. Та подняла руку — тонкая, без синяков, но серьёзная. — Покажи.
— Не прищемила, а могла, — уточнила Галина. — Я профилактически. Женщина должна быть предусмотрительной.
После ухода мастера Михаил долго держал ладонью ту самую дверь — гладкую, новую. Его ладонь не оставляла следов, и от этого ему становилось ещё пустее, как будто дом перестал его запоминать.
Алина, сжав губы, сказала:
— Миш, честно, её проще не трогать. Сказать ей — будет скандал. Я сейчас не вывезу скандал.
Он смолчал. Потом лёг на диван в кабинете и долго не мог уснуть. Шумела в голове таблица — «Возврат долга». Цифры влезали в сны и менялись местами с детскими кубиками.
Утром тёща заговорила о «правильном питании» и заменила их обычные тарелки на глубокие «для порционной дисциплины». Старые вдруг исчезли. «Я отдала их Лёшке на дачу, он снимает домик без посуды, — объяснила она, — что ты на меня так смотришь? Родственникам помогать — святое».
«Лёшка — это двоюродный племянник, который каждую весну продаёт коляски с Авито как «почти новые». Михаил почувствовал, как где-то внутри что-то хрустнуло — тонко, как лёд по краю лужи. Но он опять проглотил. У него было всего две устойчивые точки: работа и дочь. Всё остальное описывалось через чужие списки.
В обед позвонила Светлана:
— Слушай, у нас новый проект, сроки плотные. Ты справишься? Если дома щи-борщи, могу часть отдать Игорю.
— Справлюсь, — быстро сказал он. — Нужно зарабатывать. И… — замялся, — и чтобы не быть дома вечером.
— Ну, тоже метод, — вздохнула она. — Но помни, дом никуда не денется.
Дом никуда не делся. Он набирал обороты, как центрифуга. Галина теперь не только закипячивала воду «до правильной температуры», но и выставляла на холодильнике расписание ребёнка, своё расписание и тонкую линейку требований к тишине после десяти. Внизу, под магнитом с котом, висела квитанция: «Сбор на замену окна в кухне». «Это же общий дом, Миша, общий», — сказала она, когда он заметил.
Внутри Михаила нарос список слов, которые он не может произносить вслух. «Ключи вернуть». «Мои тарелки где». «Мы не команда из твоего отдела». «Мне не подходит». Он повторял эти фразы про себя, гонял, как языком околачивают зуб, до боли.
Алина приносила домой пахнущую типографской краской презентацию и пахнущие маминым кремом аргументы. «Миш, мама добра хочет. Она… просто так умеет. Потерпи, у меня релиз на носу». «А потом? — хотел спросить он. — Когда твой релиз закончится, начнётся её следующий». Но вслух сказал: «Ладно».
Единственное, чего он не заметил вовремя, — это как меняется сам дом. Во двор поставили новые урны, и Галина организовала «школьный патруль» из соседок, чтобы следить, кто выбрасывает картон без сминания. В квартире на балконе появился спортивный коврик — «для спины». В коридоре — вешалка «для гостей» с четырьмя пустыми крючками. Михаил, проходя мимо, машинально считал пустые крючки, как считают ступеньки. И однажды обнаружил, что на одном из крючков висит его пиджак. «Сушился», — сказала Галина. «Почему у меня ощущение, что сушусь я», — подумал он.
Первый раз он сорвался из-за крошечной детали. Утром он искал свою старую чашку — белую, с трещинкой у ручки. Не нашёл. На полке стройно стояли «порционные» миски. Галина, помешивая овсянку, сказала: «Выкинулось. Некрасивые вещи нужно отпускать». И вдруг этот глупый фарфор оказался важнее петель, таблиц и квитанций. Михаил почувствовал, как к горлу подступает горячий воздух, как лампа накаливается.
— Это была моя кружка, — сказал он. — Я из неё пил, когда ещё мы с Алиной в съёмной жили. Ты не имеешь права выбрасывать мои вещи.
Галина медленно повернулась:
— У нас в этом доме не место старому. Двигаемся в будущее. Я же не чужая, Миша. Я дом берегу.
— А меня? — вырвалось у него.
Алина за столом отложила ложку. На секунду в её взгляде мелькнуло: «Я вижу». Но тут же — как будто кто-то выключатель щёлкнул — мягкость ушла.
— Миш, не начинай с утра. Я опаздываю.
Он ушёл в коридор, сел на обувную тумбу и завязал шнурки медленнее, чем нужно, чтобы дать себе время. «Границы, — всплыли слова Светланы. — Формулировки заранее». Он вдохнул и вдруг понял: говорить он всё равно не готов. Сегодня — нет. И встал. И пошёл. И по дороге купил такую же белую кружку, только без трещинки. Она не помогла.
Вечером он увидел на холодильнике новые бумажки. Среди них — что-то, что заставило его остановиться и перечитать. «Заявление о временной регистрации в квартире внучки на период поступления в школу». Внизу — поле для подписи Михаила. И уже ровная галинина подпись рядом: «Согласовано собственником доли». Он прижался плечом к дверце холодильника, чтобы не пошатнуться.
— Это что? — спросил он ровно.
— Успокойся, — сказала Галина. — Это технический момент. Чтобы в хорошую школу. Ты подписываешь — и всё. Мы же вместе. И, кстати, что за доля: я вносила на кухню, это тоже вложение. Не надо делать вид, что ты один тут всё решил.
Алина сидела на подоконнике и жевала губу. Её телефон мигал чужими письмами. Она сказала тихо:
— Миш, правда, это для ребёнка. Я в детстве из-за прописки столько нервов…
— А я, выходит, инструмент, — сказал Михаил. — Подписал и молчи.
На лестничной площадке за дверью послышался лифт и чей-то детский смех. Он вдруг очень ясно понял: «Мы дошли до места, где дальше будет больно». Но назад уже не было дороги. Только вперёд — и он ещё не представлял, куда именно.
На следующий день Михаил не пошёл на работу. Сказал Светлане, что простыл, но на самом деле просто не смог выйти. Лежал на диване, смотрел в потолок и слышал, как за стеной тёща шуршит пылесосом. Звук тянулся, как назойливая муха. В какой-то момент пылесос стих, и послышался её голос:
— Миша, ты дома? Суп сварила, поешь горячего!
Он не ответил.
Потом она постучала — мягко, тыльной стороной пальцев:
— Миша, я знаю, что ты обиделся. Но семья — это не противостояние. Это проект. Мы должны быть в одной команде.
Слово «проект» прозвучало особенно противно — оно напомнило ему корпоративные совещания с KPI и фразой «нужно синхронизироваться по целям». Он закрыл глаза. «Семья — не проект, семья — территория, где можно быть собой. Или хотя бы когда-то была», — подумал он.
К вечеру вернулась Алина. Усталая, с мешком продуктов и глазами, в которых давно поселилось постоянное «извини». Она поставила пакеты, посмотрела на мужа.
— Ты не ел? Миша, ну хоть бульон попробуй. Мамочка старалась.
— Мамочка старалась для себя, — сказал он. — Ей уютнее, когда мы в долгу.
— Ты несправедлив.
— Знаю. Но и жить в бухгалтерской книге я не подписывался.
Алина вздохнула и опустилась рядом.
— Я не справляюсь, Миш. Между вами — как натянутый канат, я по нему хожу каждый день. У меня ощущение, что вы оба ждёте, когда я сорвусь.
Он посмотрел на неё и вдруг заметил, что плечи у неё стали узкие, сутулые, волосы выгорели у корней — словно и она стирается об этот дом.
— Может, съедем? — тихо сказал он. — Временно. Снимем что-нибудь поближе к саду. Я потяну.
— А ипотека? А мама? — сразу вспыхнула Алина. — Ты хочешь, чтобы она жила одна?
— Она не одна. У неё друзья, хор, соседки. И чувство миссии. А у нас — ничего.
Алина отвернулась.
— Ты просто не умеешь принимать помощь.
Эта фраза, сказанная почти шёпотом, больно резанула. Он хотел ответить, но услышал за стеной голос Галины:
— Алиночка, я там постирала белое, развесь, пока не мятое!
И понял, что говорить бессмысленно.
Через неделю тёща предложила «мирный совет». Посадила всех за стол, достала тетрадь с надписью «План семьи на квартал». Михаил почувствовал, как у него внутри всё холодеет.
— Я хочу обсудить бюджет, — сказала она, — и стратегию. Если честно, Миша, ты не умеешь планировать. Вы тратите бессистемно.
— У нас есть карта расходов. Я всё вижу, — ответил он сдержанно.
— Видеть мало. Нужно прогнозировать. Вот, например, ты купил себе дрель за восемь тысяч. А можно было взять у Игоря.
— Я не беру чужое.
— И зря, — Галина улыбнулась. — В семье нет «чужого».
Он посмотрел на Алину. Та сидела, опустив глаза. Молчала.
— Хорошо, — сказал он, — допустим. Что ты предлагаешь?
— Сделать общий счёт, — спокойно произнесла тёща. — Я уже открыла в банке. Мы будем вносить туда ежемесячно. Я, ты, Алина. Пропорционально доходам. Всё прозрачно, без скрытностей. Так делают цивилизованные люди.
Михаил откинулся на спинку стула.
— То есть я должен сдавать тебе свою зарплату на хранение?
— Не мне, — поправила она, — семье.
Он встал, взял чашку, отнёс к раковине и сказал почти шёпотом:
— Нет.
— Почему?
— Потому что семья — это не счёт, Галина Аркадьевна. Это доверие. А его вы уничтожили.
Она побледнела, губы дрогнули.
— Вот как… Значит, я враг. Я, которая вас вытащила из долгов!
— Из каких долгов? Мы платили вовремя.
— Без моей помощи вы бы жили в однушке на окраине!
Он хотел крикнуть, но остановился. Ребёнок заглянул в кухню — испуганный, с плюшевым медведем в руках. Михаил глубоко вдохнул.
— Потом поговорим, — сказал он и вышел на лестницу.
Там пахло краской — соседи ремонтировали двери. Он стоял, слушая, как скребут наждачкой, и думал, что, может быть, всё действительно можно отшлифовать, если терпеливо. Но внутри росло ощущение, что этот дом уже не его.
Через несколько дней случился эпизод, который стал поворотным. Михаил вернулся поздно, около одиннадцати. В прихожей горел свет. На полу стояли два чемодана.
— Это что? — спросил он.
Галина стояла у зеркала с телефоном.
— Мои вещи. Я на пару недель к сестре в Рязань. Пусть у вас будет время вдвоём.
— Серьёзно?
— Конечно. Я не враг. Просто чувствую, что вы устали от моей заботы.
Она сказала это мягко, почти нежно, но глаза блестели тем холодным блеском, который Михаил уже знал: это не уступка, это тактика.
Алина обняла мать:
— Мам, не обижайся. Мы правда просто перегрелись.
Галина кивнула, поцеловала внучку и вышла.
Михаил закрыл дверь и впервые за долгое время почувствовал тишину. Они с Алиной сидели на кухне, молчали.
— Как пусто, — сказала она.
— Это не пусто. Это воздух.
Он налил себе вина, ей — сока. Они говорили о ребёнке, о фильме, о ерунде. Казалось, всё можно начать заново.
Но через два дня Галина позвонила. Голос был тихим, уставшим:
— Миша, у меня беда. Воды прорвало, соседи заливают. Приедешь помочь?
Он поехал. Нашёл её в старом панельном доме, на кухне, где пахло мокрым гипсом. Помог перекрыть стояк, вынес коврики, позвонил слесарю. Галина сидела в халате, растерянная.
— Спасибо, Миша, — сказала она. — Я всё понимаю, ты злишься, но… Ты хороший. Просто нежен. Мир сейчас грубый, а ты мягкий. Я таких мужчин уважаю.
Он почувствовал, как напряжение отступает. Она словно знала, какие кнопки нажать. Потом подала чай и сказала, будто невзначай:
— Знаешь, я подумала… Может, продадим вашу трёшку и купим две однушки? Одну вам, одну мне. Ты же не хочешь, чтобы я по чужим углам скиталась.
Михаил опешил:
— Что?
— Я же вложилась в ваш ремонт. У меня есть моральное право. Мы всё оформим по-честному. Ты, я, Алина — всё решим через нотариуса.
Он встал, холод пробежал по спине.
— Вы серьёзно?
— Абсолютно. Так спокойнее всем. Ты перестанешь мучиться, я — мешать. Логично ведь?
Он не ответил. Просто вышел. На улице шёл дождь, и он вдруг понял: это не усталость. Это предательство, аккуратно замаскированное под заботу.
Когда он вернулся домой, Алина уже знала.
— Мама сказала тебе? — спросила она.
— Да. И ты согласна?
— Миша, давай не будем драматизировать. Это вариант. Мы все устали. Две квартиры — это же не конец. Просто каждому — своё пространство.
Он сел, закрыл лицо руками.
— Алина, ты слышишь себя? Она нас делит, как имущество.
— Иногда, чтобы сохранить семью, надо разъехаться.
Эта фраза прозвучала как приговор.
В следующие дни они жили как по инерции. Галина из Рязани звонила каждый вечер, уточняла детали, присылала ссылки на сайты недвижимости. Алина отвечала спокойно, даже деловито. Михаил — молчал. В нём росла не ярость, а какая-то ледяная решимость.
Однажды он задержался на работе, потом зашёл к Светлане в кабинет.
— Ты был прав, — сказал он. — Без границ всё гниёт.
— Значит, поставь. Только без истерики. Спокойно, но чётко.
Он кивнул.
В субботу Галина вернулась. Вошла уверенно, будто не было этих двух недель. Поставила сумки, сняла плащ.
— Как вы тут? Скучали?
Алина улыбнулась натянуто. Михаил молчал.
— Я тут подумала, — сказала Галина, — если мы решим вопрос с жильём до конца года, то успеем в новый налоговый период. Я уже консультировалась. Миша, ты же не против?
Он посмотрел на неё — и впервые за долгое время не почувствовал страха. Только усталость.
— Давайте вечером обсудим, — сказал он. — Спокойно, за столом.
— Вот и отлично! — обрадовалась она. — Наконец-то конструктив.
Он достал из шкафа бутылку вина, поставил три бокала. Алина удивлённо посмотрела — он не пил при Галиныных застольях.
— Сегодня особый случай, — тихо сказал он.
Галина разлила по бокалам.
— За мир. И за зрелые решения.
Он поднял бокал, посмотрел на обеих женщин и понял, что сейчас скажет то, что должен был сказать год назад. Но пока — не время. Пусть они расслабятся. Пусть последняя сцена сложится сама собой.
Он молчал. Только крутил в голове одну фразу, которую потом произнесёт. Сухо, спокойно, без эмоций. Фразу, которая изменит всё.
За ужином всё выглядело почти идиллически.
Алина рассказывала про новый проект — «экологичный маркетинг», Галина одобрительно кивала, поправляя накрашенные губы.
Михаил крошил хлеб и считал удары сердца. В его внутреннем мире всё уже давно решилось. Осталось лишь произнести вслух.
— Значит, — сказала Галина, отпивая вино, — по поводу квартиры. Я тут приценилась. В соседнем доме есть две отличные однушки, по сорок пять квадратов каждая. Если вашу трёшку продать грамотно, останется даже на ремонт.
Она говорила мягко, будто обсуждала не разрыв семьи, а выгодную закупку.
— Алина согласна. Это разумно. И ребёнку спокойнее — между нами не будет недомолвок. Я ведь только добра хочу, — добавила она, глядя Михаилу прямо в глаза.
Михаил медленно поставил бокал.
— Я заметил, — тихо сказал он. — Только у меня вопрос. Почему вы решили, что можете распоряжаться тем, что не ваше?
— Миша, — мягко вмешалась Алина, — не начинай…
— Нет, пусть скажет, — спокойно ответила Галина. — Я не распоряжаюсь, я предлагаю. Я в этот дом вложилась. Это моя часть судьбы тоже.
Он усмехнулся.
— Вложились? Ключами от моей квартиры? Или таблицами с долгами? Или тем, что выбросили мою кружку, потому что она «некрасивая»?
— Не драматизируй, — устало сказала она. — Ты опять воспринимаешь всё в штыки. Я делаю так, как правильно.
— Правильно для кого? — спросил он.
— Для всех, — отчеканила она. — У тебя нет системного мышления, Миша. Всё время эмоции. А семья держится на порядке.
Он встал. Подошёл к окну. На улице вечерело, лампочки во дворе мигали, как сигналы из другого мира.
— Знаете, Галина Аркадьевна, — сказал он, не оборачиваясь, — у меня тоже есть своя система. Она простая: никто не имеет права разрушать мой дом. Ни с благими намерениями, ни из любви.
Галина фыркнула:
— Твой дом? Забавно. Без меня вы бы в нём не жили.
— Без вас мы бы жили проще. И, может быть, счастливее.
Алина вскочила:
— Хватит! Я больше не могу между вами стоять! Вы оба как дети!
Михаил повернулся к ней:
— Алина, я не ребёнок. Я просто понял, что должен выбрать — семью или её иллюзию.
Тёща резко встала:
— Значит, я — иллюзия? Женщина, которая нянчила твоего ребёнка, стирала твои носки, пока ты лежал на диване?!
— Я не лежал. Я работал. А вы стирали не из любви, а из контроля.
Пауза растянулась, как резина. В воздухе пахло остывшим ужином и грядущим разрывом.
Михаил шагнул к столу, взял со стула пиджак, из кармана достал бумаги.
— Это что? — насторожилась Галина.
— Договор. Размен. Только не так, как вы хотели. Я вчера был у риэлтора и в банке. Квартира оформлена на Алину и меня. Ипотека ещё не выплачена полностью, поэтому продавать её без моего согласия невозможно. Но можно выделить долю в случае развода.
Алина побледнела.
— Миш, ты что…
— Я устал, Лина. Ты не выбираешь сторону — значит, я выберу сам.
Галина подошла ближе, сжав губы в нитку:
— Это шантаж?
— Нет. Это границы. Я выплачу ипотеку, оформлю половину на дочь. А вы, Галина Аркадьевна, — поживёте где хотите.
— Ты выгоняешь меня?!
— Нет. Я возвращаю вас туда, где ваше место. В вашу жизнь. Не в нашу.
Она медленно опустилась на стул. В глазах не было слёз, только ярость.
— Ты неблагодарный. Без меня твоя жена — никто. Ты разрушишь её жизнь.
— Нет, — сказал Михаил. — Я освобожу. А захочет — вернётся. Уже как взрослая женщина, не как дочка под маминым крылом.
Молчание длилось минуту, может, больше. Потом Галина вдруг засмеялась — звонко, почти истерично.
— Ты думаешь, сможешь так просто избавиться от меня? Трешку вашу разменяем на две однушки — и больше вы меня не увидите, — бросила она с каким-то маниакальным блеском. — Я сделаю, как нужно. Я знаю юриста.
Михаил устало улыбнулся.
— Попробуйте. Только учтите, я больше не в таблице. Я из неё вычеркнулся.
Он взял ключи со стола, прошёл к двери. Алина тихо спросила:
— Куда ты?
— Дышать. Пока ещё можно.
Он вышел. На лестнице стояла соседка Оксана с мусорным пакетом. Увидев его, только покачала головой:
— Ну что, опять?
— Последний раз, — тихо ответил он.
Прошла неделя. Михаил жил у друга Антона — спал на диване, ел пиццу, ходил на работу и впервые за долгое время чувствовал, что тишина не давит. Алина писала коротко: «Ребёнок скучает». Потом: «Мама заболела». И наконец: «Нам нужно поговорить».
Он пришёл. В квартире пахло теми же травами и чистящими средствами, но воздух стал какой-то пустой. Галина сидела на диване в пледе, с кашлем.
— Не волнуйся, — сказала она, — простыла. От нервов, наверное.
Михаил кивнул.
— Я принёс продукты.
Алина стояла у окна.
— Миш, мама всё поняла. Давай попробуем жить отдельно. Я сниму с ней поближе, ты останешься здесь. Без войны.
Он посмотрел на неё — и впервые за долгое время почувствовал уважение. Может, она и правда взрослеет.
— Хорошо, — сказал он. — Но без её таблиц, звонков и ключей.
— Обещаю.
Галина кашлянула:
— А я всё равно не брошу вас. У вас кровь общая. Это навсегда.
Он не ответил. Взял пакет, пошёл на кухню, достал яблоки, поставил на стол. Тишина была странной — будто дом сам не понимал, кто теперь хозяин.
Через месяц Галина действительно переехала. В агентстве нашли ей небольшую однушку в соседнем районе. Помогли перевезти вещи. Михаил даже отвёз пару коробок — молча, без упрёков. Когда уходил, она сказала тихо:
— Ты, Миша, сильный. Только не ожесточайся. Мир таких ломает.
Он не ответил.
Вечером, вернувшись в пустую квартиру, он заметил, что воздух наконец пахнет по-другому — просто воздухом. На кухне стояла новая чашка. Белая. Без трещинки. Он налил себе кофе и впервые за много месяцев почувствовал вкус.
Телефон завибрировал — сообщение от Алины:
«Мама сегодня сказала, что, может, и зря всё это затеяла. Но теперь хотя бы ясно, кто мы есть. Спасибо, Миш».
Он поставил чашку на подоконник, посмотрел вниз, где двор мерцал огнями, и подумал, что, может быть, в этом и есть начало чего-то нового — без криков, таблиц и чужих советов.
Он взял телефон и написал в ответ:
«Главное — чтобы границы были крепче стен. Остальное построим».
И впервые ему не хотелось закрывать глаза от усталости. Только смотреть в темноту и знать, что теперь она — его, не общая, не арендованная, не чья-то. Его тишина. Его жизнь.
Нашла в машине мужа блеск для губ