Шум дождя за окном сливался в один непрерывный гул, заглушая даже тиканье настенных часов в прихожей. Маргарита прижала лоб к холодному стеклу, глядя на то, как капли размазывают отражение уличного фонаря в причудливые, слезливые узоры. Всё было готово. Два чемодана, аккуратно упакованные ещё вчера, стояли у входной двери, как молчаливые свидетели её наивности. Завтра утром они должны были лететь в Санкт-Петербург, в новую жизнь, в новую квартиру, которую снял для них Алексей по дистанционному договору. Но сейчас эти чемоданы выглядели нелепо и жалко.
Она услышала, как за её спиной скрипнула дверь. Не оборачиваясь, она знала — это он. По тяжёлой, нерешительной походке. Алексей остановился в дверном проёме гостиной, будто не смея войти дальше.
— Риточка… — начал он, и в его голосе прозвучала привычная нота извинения, которая за последние три года стала для Маргариты хуже скрежета металла по стеклу.
— Не надо, — тихо сказала она, так и не отрываясь от окна. — Просто скажи прямо. Ты отменил переезд.
Молчание за её спиной было красноречивее любого подтверждения. Оно длилось так долго, что Маргарите захотелось обернуться и бросить в него чем-нибудь тяжёлым. Но у неё не оставалось сил даже на это.
— Я поговорил с мамой, — наконец выдавил Алексей. Слова выходили с трудом, будто он разжёвывал что-то невкусное и пытался проглотить. — Она… она знает людей там. Связи. Она всё проверила.
Маргарита медленно повернулась. Алексей стоял посреди комнаты, в любимых его выцветших домашних штанах, мятая футболка, руки беспомощно опущены по швам. Он избегал её взгляда, изучая узор на ковре.
— Что проверила, Лёша? — её голос был удивительно ровным, почти бесстрастным. — Квартиру? Контракт? Моего будущего работодателя?
— Она узнала про тот район, где мы хотели снимать, — он заговорил быстрее, срываясь на скороговорку, как будто отчитав заученный урок, можно было избежать ответственности. — Там, оказывается, неблагополучный контингент. Вечерами опасно. А твоя работа… эта контора… мама говорит, она на грани банкротства. Тебе через месяц заплатят и выгонят. А у меня там предложение хоть и хорошее, но испытательный срок полгода. Если что-то пойдёт не так…
— Если что-то пойдёт не так, твоя мама подхватит тебя на свои пушистые крылья и унесёт обратно в родное гнездо, — закончила за него Маргарита. — И всё это она узнала по своим «связям». За один вечер. В то время как мы два месяца изучали отзывы, звонили бывшим сотрудникам, проверяли договор аренды с юристом.
— Не говори так о маме, — автоматически бросил Алексей, и в его глазах мелькнуло знакомое Маргарите упрямство человека, чьи истины не подлежат обсуждению. — Она заботится. Она не хочет, чтобы мы попали впросак. Мы тут всё наладили, привыкли. Зачем ломать?
«Мы». Это слово резануло её особенно больно. Потому что в этом «мы» не было её. Были он и Ольга Петровна. Его мать. Её свекровь.
— А как же моя должность ведущего маркетолога, Лёша? — спросила Маргарита, делая шаг к нему. — Та, на которую я прошла четыре этапа собеседования? Та, о которой я мечтала пять лет, пока работала в нашей душной конторе за копейки? Это тоже «ломать»? Или для твоей мамы моя карьера — это так, баловство, пока главный добытчик — это ты?
Алексей покраснел. Он нервно провёл рукой по коротко остриженным волосам.
— Мама сказала… что ты там нам не нужна, — прошептал он, уставившись в пол. — Что с твоей зарплаты мы даже аренду не потянем, если меня вдруг… а я буду на испытательном. Ты будешь сидеть у меня на шее. А у неё там связи, она может тебя устроить секретаршей к своему знакомому. Стабильно, надёжно.
В комнате повисла тишина, которую не мог заглушить даже дождь. Маргарита смотрела на мужчину, за которого вышла замуж три года назад. Тогда он казался ей взрослым, самостоятельным. Он сам снимал квартиру, сам оплачивал счета, сам принимал решения. Но это было до того, как умер его отец. До того, как Ольга Петровна, оставшись одна, плавно и методично не начала вплетать сына обратно в свою жизнь. Сначала — просьбы помочь с ремонтом. Потом — «заезжай, поесть горячего». Затем — «останься ночевать, поздно уже». И вот уже Алексей проводил у матери три вечера в неделю, а их общий бюджет обсуждался на семейных советах, куда Маргариту приглашали лишь для озвучивания готовых решений.
— И ты согласился, — констатировала она. Это был не вопрос.
— Риточка, мы можем подождать! — Алексей вдруг оживился, поднял на неё глаза, в которых вспыхнул огонёк наивной надежды. — Вот мама говорит, через полгода-год у её подруги освободится отличная квартира в центре, она нам её по знакомству сдаст. Дешевле рыночной. И для тебя она поговорит, там в мэрии вакансия хорошая будет. Нужно только немного потерпеть. А здесь мы знаем, что имеем. Стабильность.
— Ты знаешь, что ты имеешь, — поправила его Маргарита. — Ты имеешь маму, которая решает, где тебе жить, кем работать и на ком жениться. А я имею мужа, который в тридцать два года боится переехать в другой город без маминого благословения. Знаешь, что самое смешное? Я ведь знала. Я чувствовала, что что-то не так, когда ты вчера уехал к ней «на часок» и вернулся через пять, молчаливый и странный. Я проверила твой почтовый ящик. Ты отправил отказ арендодателю и работодателю. В один день. Без единого слова мне.
Алексей побледнел. Его губы дрогнули.
— Я… я хотел тебе сказать. Но ты бы не поняла. Ты бы начала спорить, нервничать. А мама всё взвесила. Она плохого не посоветует.
— Конечно, не посоветует, — Маргарита кивнула, и вдруг у неё вырвался короткий, сухой, безрадостный смешок. — Потому что «плохое» для неё — это я, увозящая её мальчика за тридевять земель. «Плохое» — это моя независимость, которая ставит под сомнение её авторитет. «Плохое» — это жизнь, в которой она не центр вселенной. Она не за нас с тобой беспокоится, Лёша. Она боится остаться одна. И для того чтобы скрасить своё одиночество, она готова похоронить наши мечты. И ты ей в этом помогаешь.
Она прошла мимо него, направляясь в спальню. Воздух вокруг казался густым, как сироп, каждый шаг давался с трудом. В спальне пахло её духами и его одеколоном — смесь, которая раньше казалась ей символом близости, а теперь пахла чужим, не своим.
— Куда ты? — тревожно спросил Алексей, последовав за ней.
— Укладываю чемоданы обратно, — отозвалась она, уже открывая крышку первого. — Завтра рейс отменён. Жизнь, которую мы планировали, тоже.
— Ну вот и хорошо, — облегчённо выдохнул он, не расслышав яда в её словах. Он подошёл сзади, попытался обнять её за плечи. — Всё наладится, увидишь. Мама поможет. Мы тут свою крепость построим.
Маргарита резко выпрямилась, выскользнув из его объятий, как угорь.
— Не трогай меня. И, пожалуйста, выйди. Мне нужно подумать.
В её тоне было что-то такое, что заставило Алексея отступить. Он постоял секунду, потом развернулся и вышел, прикрыв дверь. Маргарита услышала, как он звонит матери. Голос его за дверью звучал приглушённо, но она уловила обрывки: «Всё нормально, мам… успокоилась… да, конечно, правы были… спасибо…».
Она села на край кровати и закрыла глаза. Перед её внутренним взором проплывали картинки: сайт с билетами, на котором горела надпись «Возврат невозможен». Письмо от HR-директора с тёплыми пожеланиями успеха в новом коллективе. Фотографии той самой квартиры у канала, с большими окнами, куда она мысленно уже расставила мебель. Всё это было ярким, цветным, живым. А реальность вокруг была чёрно-белой и плоской, как старый телевизор.
Она пробыла одна минут сорок. За это время дождь за окном стих, сменившись гнетущей тишиной. Когда она вышла в гостиную, Алексей дремал на диване перед включённым телевизором, где беззвучно шевелили губами ведущие какого-то ток-шоу. На его лице застыло выражение детского покоя — конфликт был исчерпан, мама всё уладила, можно отдыхать.
Маргарита прошла на кухню, налила себе стакан воды и выпила его залпом, стараясь проглотить ком, стоявший в горле. Её взгляд упал на холодильник, украшенный магнитиками из их несостоявшихся путешествий. Посередине, как царственная печать, красовался большой магнит в виде кружки с надписью «Лучшей маме от любящего сына», подаренный Ольгой Петровной Алексею в прошлый День матери. Он повесил его на самое видное место.
Именно в этот момент в квартире раздался резкий, требовательный звонок в дверь. Не короткие гудки домофона, а именно настойчивый, продолжительный звонок в железную дверь. Алексей вздрогнул и проснулся.
— Кого чёрт принесё в такую рань? — пробормотал он, потягиваясь, и пошёл открывать.
Маргарита не двигалась с места. Она знала, кто это. Знала по тому, как звонок длился ровно столько, сколько нужно, чтобы обозначить нетерпение и право входить без приглашения.
Дверь открылась, и в прихожую вкатилась, словно порыв холодного ветра, Ольга Петровна. Она не сняла сапоги, лишь небрежно стряхнула капли воды на коврик, и прошла прямо на кухню, неся в руках огромный контейнер.
— Ну что, успокоилась наша паникёрша? — громко спросила она, ставя контейнер на стол с таким стуком, что Маргарита вздрогнула. — Принесла вам поесть. Голодные, наверное, сидите, на нервах всё. На, Лёшенька, котлетки домашние, твои любимые, с луком. И тебе, Маргарита, на, поправляйся, а то кости да кожа, мужики таких не любят.
Она была невысокой, плотной женщиной с короткой, жёсткой седой стрижкой и цепкими, быстрыми глазами, которые мгновенно всё оценивали, находили изъян и фиксировали его для будущих упрёков. На ней было тёмное пальто, с которого ещё капало, и шаль, пахнущая дешёвым парфюмом и лекарствами.
— Мам, спасибо, — Алексей засуетился, пытаясь помочь ей снять пальто. — Ты что, пешком пришла? Могла бы позвонить, я встретил бы.
— Да мне недалеко, размяться нужно, — отмахнулась Ольга Петровна, но позволила сыну себя раздеть. Её взгляд скользнул по Маргарите, задержался на её бледном, неподвижном лице. — А ты чего стоишь, как истукан? Чайник поставь. Или у тебя руки отвалились от великих дум о Петербурге?
— Мама, ну… — начал было Алексей, но свекровь его тут же оборвала.
— Что «мама»? Я правду говорю. Вместо того чтобы семью беречь, мужа поддерживать, она в облаках летает. Питер, карьера… Ещё ребёнка родить не может, а уже начальствовать где-то собралась. Нет, ты посмотри на неё. Сидит тут, на шее у мужа, а мечтает о невесть чём.
Маргарита медленно повернулась к плите и включила чайник. Руки её не дрожали. Внутри всё было холодно и пусто. Она слышала, как за её спиной Алексей оправдывающе бормочет что-то о стрессе, а его мать хлопает крышками, расставляя по тарелкам еду, заполняя собой всё пространство кухни, их жизни, их будущее.
— Садитесь, ешьте, — скомандовала Ольга Петровна, усаживаясь на самый удобный стул во главе стола, который всегда занимал Алексей. — Лёша, рассказывай, как дела на работе? А то ты мне вчера ничего толком не сказал, вся эта история с отказом в голове была.
Алексей послушно сел рядом и начал рассказывать о каких-то текущих проектах. Маргарита осталась стоять у окна, наблюдая за этой идиллической картиной: мать и сын, объединённые общим врагом — её непокорностью. Чайник закипел. Она налила кипяток в заварочный чайник, поставила его на стол и села напротив. Молча.
— Ты что, котлеты не будешь? — укоризненно спросила Ольга Петровна, указывая вилкой на тарелку. — Я старалась, готовила. А ты нос воротишь.
— Я не голодна, — тихо сказала Маргарита.
— Ну вот, опять! — свекровь шумно вздохнула, обращаясь к сыну. — Видишь? Неблагодарная. Я за неё всю ночь не спала, переживала, как вы там, а она… Ну да ладно. Не хочешь — не надо. Больше нам достанется. Лёшенька, на, возьми ещё.
Они ели. Разговор тек плавно, перетекая с работы Алексея на здоровье соседки тёти Кати, на подорожание коммуналки, на то, как плохо стало с продуктами в магазине у дома. Маргарита слушала этот бытовой поток, и каждый звук, каждое слово вбивало в её сознание гвоздь. Вот оно. Её будущее. Вот эти разговоры о ценах на гречку, вот эти котлеты, вот это снисходительное похлопывание Ольги Петровны по руке сына. Вечность.
— Кстати, о квартире, — сказала свекровь, отодвинув тарелку и вытирая губы салфеткой, которую она принесла с собой в сумочке. — Я звонила сегодня Галине Степановне, своей подруге. Та самая вакансия в мэрии… так вот, она пока занята. Но она обещала, что как только место освободится, она тебя, Маргарита, продвинет. Секретарём к хорошему начальнику. Работа не пыльная, зарплата белая, соцпакет. Пора бы уже и о стаже подумать, для пенсии. А ты всё о какой-то маркетинговой ерунде.
Маргарита подняла на неё глаза.
— Ольга Петровна, — начала она, и её голос прозвучал так чётко, что Алексей насторожился. — Я пять лет училась на маркетолога. У меня есть опыт, портфолио, рекомендации. Мне предлагали должность, о которой я могла только мечтать. С зарплатой, втрое превышающей то, что я имею здесь. Вы понимаете разницу между секретарём и ведущим специалистом?
Свекровь смерила её взглядом, полным презрительного сожаления.
— Деточка, мечтать не вредно, — сказала она сладким, ядовитым голосом. — Но нужно смотреть правде в глаза. Кому ты там, в чужом городе, со своим дипломом нужна? Конкурентов — море. А здесь — связи, родные стены. И потом, кто сказал, что эта твоя работа в Питере — надёжная? Сейчас везде кризис, увольняют почём зря. А ты Лёшу на аренду тащить будешь? Нет уж. Лучше синица в руках. Лёша-то устроен, у него перспективы здесь. А ты должна его поддерживать, а не тянуть на дно своими амбициями. Женщина должна быть тихой водкой, подмогой мужу. А не кобелём каким-то.
Алексей покраснел, но промолчал. Он ковырял вилкой в тарелке, избегая взгляда жены. Его молчание было хуже любых слов свекрови.
— И потом, о детях подумайте, — продолжала Ольга Петровна, переходя к своему главному козырю. — Вот переедете вы в эту вашу съёмную нору, будете с потолка есть, нервы трепать… Какие уж тут дети! А здесь я рядом, помогу, поддержу. Квартиру со временем свою получите. Всё для вас, для семьи. А вы — рвётесь куда-то, будто вам здесь худо. Неблагодарные.
Маргарита встала. Она больше не могла это слушать. Каждое слово было иглой, вонзающейся в её достоинство.
— Я пойду прилягу, у меня голова болит, — сказала она монотонно и вышла из кухни.
За её спиной воцарилась тишина, а потом она услышала сниженный до шёпота, но оттого не менее отчётливый голос свекрови:
— Видишь? Истеричка. Никакой выдержки. Настоящая жена на твоём месте уже бы спасибо сказала, что от глупости уберегли. А она… Ну ничего, обойдётся. Привыкнет. Главное — твёрдость проявлять. Не позволяй ей на шею сесть.
Дверь в спальню Маргарита закрыла не плотно, оставив щель. Она села на кровать, обхватив колени руками, и слушала. Слушала, как Ольга Петровна даёт указания о том, как лучше расставить мебель в гостиной, как Алексей должен поговорить с начальником о прибавке, какие продукты им нужно купить на неделю. Она планировала их жизнь с точностью до мелочей. И Алексей соглашался. «Да, мам», «Хорошо, мам», «Спасибо, мам».
И в этот момент, сидя в полумраке спальни, Маргарита поняла. Она поняла, что бороться бесполезно. Пока Алексей видит в матери не советчика, а командира, их брак обречён. Он не предатель. Он — заложник. И он так привык к своим цепям, что считает их украшением.
Сердце её не разбилось. Оно будто окаменело, превратилось в холодный, тяжёлый камень где-то в груди. Слёз не было. Была только ясность, холодная и беспощадная.
Примерно через час Ольга Петровна ушла, пообещав завтра зайти с лекарствами «от нервов» для Маргариты. Алексей провожал её до лифта, потом вернулся. Он заглянул в спальню, увидел жену, лежащую в темноте лицом к стене, вздохнул и пошёл смотреть телевизор.
Ночь прошла в гробовом молчании. Маргарита не спала. Она смотрела в потолок и составляла план. Не эмоциональный порыв, а чёткий, детальный план отступления.
Утром Алексей ушёл на работу как ни в чём не бывало. Он даже попытался её поцеловать в лоб, но она отвернулась. Он пожал плечами, видито, решив, что это «остаточные явления», и ушёл.
Как только за ним закрылась дверь, Маргарита встала. Она действовала быстро, методично, как робот. Первым делом — звонок в авиакомпанию. Билет был невозвратным, но её это не остановило. Она купила новый, на вечерний рейс. Потом звонок в HR-отдел питерской компании. Её голос звучал спокойно и деловито.
— Добрый день. Это Маргарита Соколова. Мы договаривались о моём выходе на должность координатора проектов. Ситуация изменилась: я переезжаю одна. Муж остаётся. Мой выход возможен в ранее оговорённые сроки? Да, я понимаю… Спасибо, что идёте навстречу. Документы вышлю сегодня.
Затем звонок арендодателю в Петербурге. Объяснение ситуации. Просьба пересмотреть договор на одного человека. Возражения, торг, в итоге — согласие с небольшой доплатой. Маргарита согласилась, не раздумывая. Деньги, которые они копили вдвоём на переезд, лежали на её счёте — именно она вела их общий бюджет. Она перевела половину суммы на счёт Алексея. Чисто, без эмоций. Как бухгалтерский отчёт.
Потом она начала собирать вещи. Не те два чемодана, а один. Только самое необходимое: документы, ноутбук, планшет, несколько комплектов одежды, косметичка. Всё остальное — книги, памятные безделушки, постельное бельё, даже её любимая коллекция чашек — оставалось здесь. В этой жизни, которая отныне была для неё чужой.
Она писала заявление об увольнении с текущей работы, когда в дверь снова позвонили. Без сомнений — Ольга Петровна. Маргарита вздохнула, отложила ноутбук и пошла открывать.
Свекровь стояла на пороге с тем же озабоченным видом и пакетом в руках.
— Здравствуй, здравствуй, — сказала она, проходя мимо Маргариты, не дожидаясь приглашения. — Принесла тебе успокоительных. На травах, безвредные. И компотику. Вишнёвый, Лёша любит. Как самочувствие? Отошла немного от вчерашнего?
— Отошла полностью, — честно ответила Маргарита, закрывая дверь.
Ольга Петровна прошла на кухню, начала раскладывать своё добро по столу. Её зоркий глаз тут же заметил единственный чемодан, стоявший в коридоре.
— А это что? Собираешься куда? — насторожилась она.
— В Петербург, — спокойно сказала Маргарита, оставаясь в дверном проёме.
Свекровь замерла, потом медленно обернулась. На её лице играла смесь недоверия и раздражения.
— Опять за своё? Да когда же ты угомонишься, девка? Тебе же русским языком объяснили: невыгодно, опасно, ни к чему!
— Вам объяснили. Мне — нет. И это моё решение. Я уезжаю одна.
Ольга Петровна фыркнула, махнув рукой.
— Одна! Ну-ну. Побегаешь недельку по съёмным углам, денег потратишь кучу, и вернёшься с повинной. Только Лёша тебя потом на порог не пустит, имей в виду. Он тебе не игрушка, чтобы ты его кидала, когда вздумается.
— Я его не кидаю, Ольга Петровна, — голос Маргариты оставался ровным, как гладь озера перед бурей. — Вы его у меня забрали. Ещё три года назад. По кусочкам. Сначала его время, потом его решения, теперь — его будущее. Я просто возвращаю вам то, что вам, судя по всему, дороже: полный контроль над вашим сыном. Берите. Я не претендую.
Щёки свекрови залились густым румянцем. Она подошла ближе, и Маргарита почувствовала на себе тяжёлый, ненавидящий взгляд.
— Ах, вот как! — прошипела она. — Значит, я виновата? Я, которая жизнь на него положила? Я, которая в две смены работала, чтобы он институт закончил? Это я, значит, плохая? А ты, которая ему детей родить не может, которая по ночам над бумажками своими трясётся вместо того, чтобы мужа обедом горячим кормить, — ты хорошая? Пустоцвет ты, вот кто! Красивое название, а толку — ноль. Лёша одумается, он без материнского совета как без рук. А ты… ты без него пропадёшь. И тогда не приходи.
Это слово — «пустоцвет» — висело в воздухе, ядовитое и колкое. Раньше оно ранило бы Маргариту до слёз. Сейчас оно отскочило от неё, как горох от стены.
— Возможно, вы правы, — сказала Маргарита. — Возможно, я пропаду. Но это будет моя катастрофа. Моя ответственность. А не результат того, что я послушно сидела и ждала, пока вы решите, когда мне дышать, а когда — нет. Я предпочитаю быть пустоцветом на свободе, чем гордым георгином в горшке на вашем подоконнике. Под вашим неусыпным контролем.
Ольга Петровна была явно не готова к такой откровенности и спокойствию. Она привыкла к слезам, к спорам, к тихому бойкоту. Эта ледяная уверенность выбивала её из колеи.
— Лёша об этом знает? — спросила она, переходя на административный тон.
— Узнает сегодня вечером. Когда вернётся с работы. А я буду уже в аэропорту.
— Мало того что сама сбегаешь, так ещё и по-трусливому, исподтишка! — возмутилась свекровь. — Настоящая женщина бы лицом к лицу всё выяснила!
— Мы вчера всё выяснили, — парировала Маргарита. — Его решение было принято лицом к лицу с вами. Моё решение я принимаю сама. Всё честно.
Она посмотрела на часы. До выезда в аэропорт оставалось три часа.
— Мне нужно закончить сборы, Ольга Петровна. Если вы не против.
Это было вежливое, но недвусмысленное предложение удалиться. Свекровь поняла. Она выпрямилась, поджала губы, и в её глазах засверкал холодный, стальной блеск.
— Хорошо, — сказала она. — Уезжай. Только знай: назад пути не будет. Я позабочусь о том, чтобы Лёша нашёл себе нормальную жену. Не эгоистку, не карьеристку, а ту, которая будет его ценить. И детей ему родит. А ты… Ты останешься одна со своими бумажками. И когда-нибудь ты об этом пожалеешь. Горько пожалеешь.
Она резко развернулась, схватила свою пустую сумку и, не прощаясь, вышла, громко хлопнув дверью.
Маргарита осталась стоять посреди кухни. Тишина после её ухода была оглушительной. Она подошла к столу, взяла банку с вишнёвым компотом, которую принесла свекровь, и поставила её в холодильник. Пусть Алексей пьёт.
Затем она дописала заявление об уходе, отсканировала его и отправила начальнику. Собрала последние вещи в чемодан. Проверила паспорт, билет, распечатки договора аренды и трудового контракта. Всё было на месте.
Она оглядела квартиру. Три года жизни. Полки с книгами, которые они выбирали вместе. Фотография с их свадьбы на тумбочке — она стоит в белом платье, он смотрит на неё с обожанием. Тогда он ещё смотрел. Она не стала забирать фото. Пусть останется ему. На память о том, кого он выбрал и кого позволил затоптать.
Такси приехало ровно в шесть. Маргарита выкатила чемодан, надела пальто, ещё раз окинула взглядом прихожую и вышла, закрыв дверь на ключ. Ключ она оставила в почтовом ящике.
В самолёте она взяла место у иллюминатора. Когда лайнер оторвался от земли и пошёл на набор высоты, Маргарита смотрела на удаляющиеся огни родного города. Они таяли, расплывались в чёрной мгле, и неожиданно для себя она почувствовала не боль, а странное, щемящее облегчение. Как будто с неё сняли тяжёлый, мокрый плащ, в котором она тонула годами.
Она знала, что впереди — неустроенность, страх, тоска по привычному. Но это будет её неустроенность. Её страх. И её жизнь.
В Петербурге её встретил холодный осенний ветер с Невы и мелкий, колючий дождь. Служебная квартира оказалась маленькой, но уютной студией на Васильевском острове. Окна выходили во двор-колодец, но Маргарита не расстроилась. Она разложила вещи, сходила в ближайший магазин за самым необходимым — чай, хлеб, молоко — и села на голый матрас, слушая, как за окном воет ветер в трубах. Было страшно. И невероятно свободно.
Первая неделя была адом. Алексей звонил каждый день. Сначала — возмущённый, обвиняющий. Потом — растерянный, жалобный. Затем — умоляющий вернуться. Он не понимал, как она могла. Он говорил, что мама согласна «простить её и принять обратно, если она образумится». Маргарита слушала, иногда отвечала односложно, иногда просто молчала. Её сердце сжималось от боли, но разум был твёрд. Возврата не было. Она видела, что даже сейчас, в моменты его слабости, он апеллирует к мнению матери.
Через две недели звонки стали реже. Потом прекратились вовсе. Однажды ночью она получила СМС: «Мама права. Ты эгоистка. Прощай.» Она удалила сообщение и выпила чашку очень крепкого чая. Рука не дрогнула.
Работа стала её спасением. Новый коллектив оказался молодым, амбициозным и очень требовательным. Первый месяц она выживала на кофе и силе воли, ложась спать далеко за полночь, осваивая новые программы, вникая в проекты. Её хвалили, но без сюсюканья. Ценили результат. Это была та самая среда, в которой она задыхалась без воздуха все эти годы.
Как-то раз, уже ближе к зиме, возвращаясь поздно с работы, она увидела в витрине цветочного магазина горшок с георгинами. Яркие, пышные, гордые. Она зашла и купила один, самый маленький. Поставила его на подоконник в своей студии. Ухаживала за ним. И когда через месяц он дал первый бутон, Маргарита расплакалась. Впервые с того вечера, когда всё рухнуло. Она плакала не от горя, а от странной, щемящей радости. От того, что это — её цветок. На её подоконнике. В её жизни.
Однажды, листая ленту в соцсети, она мельком увидела фото Алексея. Его выложила Ольга Петровна. Он сидел за праздничным столом, рядом с ним — симпатичная, улыбчивая девушка с румяными щеками. Подпись: «Наконец-то мой сынок обрёл настоящее счастье! Скоро свадьба!» Маргарита пролистала дальше, не задерживаясь. Никакой боли, только лёгкая грусть, как по старой, давно прочитанной и забытой книге.
Прошло полтора года. Маргариту повысили. Теперь она руководила небольшим отделом. Сняла квартиру побольше, уже не служебную, а свою, по договору долгосрочной аренды. С подоконника на георгин смотрели уже три новых горшка с другими цветами. Она завела несколько знакомств, но серьёзных отношений пока не искала. Ей было хорошо с собой. Она научилась слушать свои желания, а не гадать, одобрит ли их кто-то со стороны.
Однажды поздней весной, когда Питер наконец-то утопал в солнечном свете и зелени, она получила письмо. Не электронное, а настоящее, бумажное, в конверте с маркой. Почерк был незнакомым, корявым. Открыв, она увидела всего несколько строк:
«Маргарита. Пишет тебе Алексей. Вернее, пытаюсь писать. Рука дрожит. Мамы не стало месяц назад. Инфаркт. Всё рухнуло. Я остался один в той квартире. Работа не клеится. Всё валится из рук. Я понял слишком поздно, что ты была правой. Что она… что мы… Прости, если можешь. Я не прошу вернуться. Я просто… очень одиноко. А.»
Письмо было без обратного адреса. Маргарита долго сидела с этим листком в руках. Перед её глазами встала картина: он, в их старой квартире, среди вещей, которые выбирала она, среди запахов, которые напоминали о ней. Один на один с призраком матери и с призраком того выбора, который он сделал когда-то, глядя в стол и повторяя её слова.
Она взяла ручку и чистый лист. Потом положила его обратно. Писать было нечего. Ни злорадства, ни утешения, ни прощения. Просто нечего. Их пути разошлись навсегда у того самого развилка, где он выбрал дорогу назад, в болото, а она — дорогу вперёд, в неизвестность.
Она аккуратно сложила его письмо, убрала в коробку с другими старыми бумагами, которые не хотелось выбрасывать, но и хранить на виду не было смысла. Потом подошла к окну. На подоконнике её георгины цвели буйным, неистовым цветом. Не горшечные, не подконтрольные. Свободные.
Маргарита взяла куртку и вышла на улицу. Вечер был тёплым, над городом висело светлое, сиреневое небо. Она шла по набережной, вдыхая запах реки и свежей листвы, и думала о том, что самое страшное — это не сделать ошибку. Самое страшное — позволить кому-то решать за тебя, как тебе жить. И самое важное — это даже не отстоять своё право на ошибку, а просто отстоять своё право. На свою жизнь. Такую, какой ты её хочешь видеть. Без оглядки на чужие страхи, чужие амбиции и чужие банки с соленьями, которые тебе не нравятся, но которые приходится есть, потому что «не пропадать же добру».
Она не чувствовала триумфа. Только тихую, глубокую благодарность к себе той, которая нашла в себе силы упаковать один чемодан и уехать в никуда. Которая предпочла страх неизвестности ужасу предопределённости. Которая доказала самой себе, что она — не пустоцвет. Она — человек. Со своим цветом, со своим запахом, со своим правом цвести там, где она выбрала.
Утром мужа в квартиру не пустила