— Я две недели терплю, Саш! Две недели в этом сарае, который они называют «отелем».
Зачем мы вообще согласились?
— Потому что мама просила. «Ниночке надо отдохнуть, у Ниночки тяжелая судьба», — передразнил брат родительницу.
Судьба у тетки Нины и правда была незавидная, только вот жалеть ее у Любы не получалось. Совсем.
Нина, сестра матери по материнской линии, всегда была «бедной родственницей», которой все должны.
Чемодан не застегивался. Люба с остервенением вдавила коленкой крышку, пытаясь загнать молнию в паз, но та предательски разъезжалась, выплевывая наружу край пляжного полотенца.
За тонкой фанерной перегородкой, которая в этом убогом гостевом доме гордо именовалась стеной, слышался визг — это орал Тимошка, шестилетний сын тетки Нины.
— Не буду кашу! Не буду! Хочу наггетсы! — вопил ребенок так, словно его резали.
Следом раздался тяжелый шлепок, звон посуды и ленивый, прокуренный голос самой Нины:
— Ну что ты, масик, ну скушай ложечку за маму.
Верунь, сгоняй в магазин, купи ему этих наггетсов, видишь, ребенок надрывается.
У меня ноги гудят, сил нет.
Люба замерла, вцепившись в замок чемодана. Верунь! И мама побежит!
Саша, брат Любы, сидел на единственном колченогом стуле в их крохотной комнатушке и мрачно смотрел в телефон.
Он даже не пытался собираться. Его сумка так и стояла в углу неразобранной кучей.
— Ты слышишь это? — тихо спросила Люба, кивнув на стену. — Она опять маму гоняет.
«Верунь, принеси», «Верунь, подай». А мама сейчас подорвется и побежит.
— Не заводись, — буркнул Саша, не поднимая глаз. — Завтра домой.
— Я две недели терплю, Саш! Две недели в этом сарае, который они называют «отелем».
Зачем мы вообще согласились?
— Потому что мама просила. «Ниночке надо отдохнуть, у Ниночки тяжелая судьба», — передразнил брат родительницу.
Люба села на край кровати, пружины жалобно скрипнули.
Судьба у тетки Нины и правда была незавидная, только вот жалеть ее у Любы не получалось. Совсем.
Нина, сестра матери по материнской линии, всегда была «бедной родственницей», которой все должны.
Первый ребенок у нее ушел совсем крохой — трагедия, о которой в семье говорили шепотом.
Потом был муж, который слишком любил заложить за воротник и сгорел от этой любви пару лет назад.
Тетка воспитывала двух детей от разных мужчин, и жила эта веселая компания в квартире бабушки.
Там же обитал и очередной «мужчина мечты» — восьмой по счету.
Работать Нина не любила, считая, что ее предназначение — украшать мир и страдать, а обеспечивать этот праздник жизни должны окружающие.
В первую очередь — Любина мама, Вера, у которой, по мнению сестры, «денег куры не клевали».
Люба встала и подошла к окну.
Вид оттуда открывался «шикарный»: на мусорные баки и стену соседнего курятника.
Этот отдых был идеей мамы. «Давайте все вместе, по-семейному, Нине помочь надо, развеяться».
Помочь означало, что Вера оплатила большую часть путевок, покупала продукты и готовила на всю ораву, пока Нина с новой подружкой — какой-то Ларисой, с которой они сошлись тут же, у бассейна, на почве любви к ничегонеделанью — лежали кверху п.зом.
— Собирайся, — сказала Люба брату. — Вечером идем в ресторан. Прощальный ужин.
Ресторан выбрали, естественно, не они.
Нина заявила, что хочет покушать чего-нибудь дорогого.
Заведение находилось на набережной. Стол сдвинули из двух, чтобы уместить всю «код…лу», как про себя называла их Люба.
Нина, в блестящем платье, которое трещало по швам, восседала во главе стола рядом с той самой подругой Ларисой — грузной, громкой женщиной с выжженными перекисью волосами.
— Официант! — гаркнула Нина, даже не глядя в меню. — Нам самое лучшее! Шашлык, салаты, и вот того, красненького, графинчик!
Вера, мама Любы, сидела с краю, робко улыбаясь. Она выглядела уставшей.
За эти две недели она не отдохнула ни минуты: то Тимошка истерит, то Нине плохо, то Алине скучно.
— Мам, закажи себе рыбу, ты же хотела, — тихо сказала Люба, наклоняясь к ней.
— Да куда там, дорого, — отмахнулась Вера. — Я салатиком обойдусь. Пусть Нинуша кушает, она так намучилась за год.
Люба разозлилась. Ага, намучилась. Конечно! Рядом Тимошка, этот маленький царек шести лет от роду, колотил ложкой по тарелке.
— Корми! — потребовал он, открывая рот и не отрываясь от экрана.
И Нина, бросив разговор с Ларисой, послушно зачерпнула картошку пюре и сунула сыну в рот.
— Мой зайчик, — просюсюкала она. — Кушай, набирайся сил.
— Ему шесть лет, — не выдержала Люба. — Он сам есть не умеет?
За столом повисла тишина. Нина медленно повернула голову.
— А тебя кто спрашивал, дорогая племянница? — процедила она. — Своих роди, потом воспитывай.
У меня ребенок тонкой душевной организации. Ему забота нужна!
— Ему границы нужны, а не планшет за едой, — парировала Люба. — Он же визжит, как резаный, если ему что-то не по нраву. Вы растите потребителя.
— Ой, я не могу! — вмешалась Лариса, всплеснув руками. — Нина, ты погляди на нее! Психолог великий выискался.
Яйца курицу учат. Ты, деточка, жизни не нюхала, а туда же — старших поучать.
— Люба, замолчи, — шепнула мама, дергая ее за рукав. — Не порти вечер. Пожалуйста.
Вечер тянулся бесконечно. Нина и Лариса громко обсуждали мужиков, перемывали кости соседям по отелю, жаловались на тяжелую женскую долю.
Алина сидела в телефоне, изредка бросая презрительные взгляды на «предков». Тимошка периодически начинал выть, требуя десерт, и ему тут же заказывали самое большое мороженое.
Когда принесли счет, Нина картинно заохала:
— Ой, кошелек в номере забыла! Верунь, заплати, а? Я потом отдам. Сразу, как приедем.
«Никогда ты не отдашь», — подумала Люба, видя, как мама безропотно достает карту.
Это был отработанный сценарий.
Вернулись в гостевой дом за полночь. Люба сразу пошла в душ, чтобы смыть с себя липкое ощущение этого вечера.
Вода текла тонкой струйкой, то ледяная, то кипяток.
Выйдя из ванной, она направилась к себе, но замерла у приоткрытой двери кухни. Оттуда неслось громкое шушуканье.
— …Нет, ну ты видела эту цацу? — вякала Лариса. — Сидит, лицо кривит.
«Он есть не умеет».
Да какое твое дело, сопл..шка? Жизни она не видела!
Да если бы не ты, Верка, она бы сейчас хвосты коровам крутила, а не по ресторанам нос воротила.
Высокомерная, пустая девица. Ни парня, ни ума, только гонор один.
Люба затаила дыхание.
Сердце бухало где-то в горле, отдаваясь болью в ушах. Она ждала. Ждала, что сейчас мама стукнет кулаком по столу.
Что скажет: «Закрой рот, Лариса, не смей так говорить о моей дочери». Что хотя бы просто выйдет из комнаты.
Но за дверью послышался лишь тяжелый вздох Нины и ее жалобный голос:
— Ой, и не говори, Лар. Тяжелая она девка. Тяжелая. Вся в отцову родню пошла, там тоже все такие… с претензией.
Не то что мои. Алинка хоть и с характером, но душа-то у нее добрая, открытая.
А эта… смотрит на нас, как на грязь. Мне аж кусок в горло не лезет, когда она рядом сидит.
— Так ты, Вера, ее распустила! — поддакнула Лариса. — По мягкому месту надо было давать вовремя.
А теперь что? Сидит, королевна, мать ни во что не ставит.
Я бы такую дочь давно из дома выгнала, пусть хлебнет лиха.
Люба прижалась лбом к косяку. Мама молчала.
Она сидела там, с этими женщинами, пила чай (или что покрепче, судя по запаху перегара из щели) и слушала, как ее единственную дочь мешают с по.моя.ми.
Люба резко выпрямилась. Дверь распахнулась с грохотом, ударившись о стену.
В кухне повисла тишина.
Троица сидела за пластиковым столом, заваленным остатками еды и пустыми упаковками.
Нина в своем блестящем платье, которое уже расползлось под мышкой, Лариса с красным, распаренным лицом и мама…
Мама, которая тут же вжала голову в плечи.
— Значит, я пустая девица? — голос Любы не дрожал.
Он был твердым, как камень.
— А ты, тетя Нина, значит, у нас с доброй душой?
Нина икнула и выпучила глаза. Лариса медленно поднялась со стула, нависая над столом, как гора.
— Ты чего подслушиваешь, с..пля? — прорычала она. — Уши греешь?
— А я не подслушиваю. Вы орете так, что на весь этаж слышно, — Люба шагнула внутрь, глядя прямо в глаза тетке. — Что, тетя Нина, кусок в горло не лезет?
А когда мама за этот кусок платила в ресторане, он тебе нормально лез?
Не застревал?
— Ты неблагодарная! — взвизгнула тетка, багровея. — Мы к тебе со всей душой, а ты нос воротишь!
Я тебе в матери гожусь, а ты меня куском хлеба попрекаешь?
Да под..вись ты своими деньгами!
— Я не деньгами попрекаю, а наглостью твоей! — Любу прорвало. — Ты всю жизнь на маминой шее сидишь!
То один муж, то второй, то дети, то болезни выдуманные!
Мама пашет как лошадь, чтобы тебе, бедненькой, на курорт путевку купить, а ты ее же и гн.бишь за спиной!
Твоя дочь — хабалка мал.летняя, которая матерится как сапожник и ноги об тебя вытирает, а ты мне мораль читаешь?
Твой сын — истеричный манипулятор, которому ты слова «нет» сказать не можешь!
Тетка молча таращилась на племянницу — она не знала, что сказать.
— Люба! — пискнула Вера, вскакивая. — Прекрати немедленно! Иди в комнату!
— Нет, мам, я не пойду, — Люба перевела взгляд на мать, и в этом взгляде было столько боли, что Вера осеклась. — Ты сидишь здесь и слушаешь, как эта чужая тетка, которую мы знаем два дня, поливает меня грязью.
И ты молчишь? Ты позволяешь ей это?
Лариса отодвинула стул и двинулась на Любу, сжимая пухлые кулаки.
— Ну все, поганка мелкая, сейчас я тебя научу старших уважать…
Она замахнулась. Тяжелая рука летела прямо в лицо.
Люба даже не успела испугаться, только инстинктивно дернулась назад, но удара не последовало — Саша перехватил руку Ларисы в воздухе.
— Только тронь, — тихо сказал он. — Вы что, совсем сд..рели? Тетя Нина, собирайте вещи. Мы уезжаем.
— Кто это «мы»? — взвизгнула Нина, чувствуя, что теряет контроль. — Я никуда не поеду! У нас еще два дня оплачено!
Вера! Твои дети с ума сошли! Они на людей кидаются!
И тут Вера наконец подала голос. Она подошла к Любе, схватила ее за плечи и начала трясти.
— Зачем ты начала?! — закричала мама, и слезы брызнули из ее глаз. — Зачем ты вышла? Сидела бы у себя!
Ты все испортила! Мы же семья! Как тебе не стыдно скан.дал устраивать перед людьми?!
Люба осторожно, но твердо убрала мамины руки. Внутри что-то оборвалось, окончательно и бесповоротно.
— Мне не стыдно, мам, — сказала она очень тихо. — Стыдно должно быть тебе. За то, что ты позволяешь им так с нами со всеми обращаться…
Она развернулась и вышла из кухни. Саша пошел следом.
В комнате они собирались молча. За стеной Нина рыдала в голос, причитая о своей несчастной доле, а Лариса поддакивала, называя Любу и Сашу «в..род..ками».
Алина, проснувшаяся от шума, громко возмущалась, что ей не дают спать.
— Мы не сможем уехать сейчас, — сказал Саша, застегивая сумку. — Автобус только утром. Придется ждать рассвета на вокзале.
— Плевать, — Люба сгребла косметику в пакет. — Лучше на вокзале, чем здесь. Я в этом га..юшнике больше ни секунды не останусь.
— А мама?
Люба замерла с футболкой в руках.
— А мама сделала свой выбор. Она осталась там, на кухне. Утешать сестру.
Люба с матерью не общается, Сашка, кстати, тоже — родительницу они так и не простили.
Вера детям несколько раз звонила, говорила, что готова их простить, если они перед Ниночкой извинятся, но и Люба, и Саша решили, что такое прощение им и даром не нужно.
Хватит, наелись.
Если матери нравится в рот сестре заглядывать — ради бога. А им и без родни наглой неплохо живется.
Вот и подумай, нужен ли тебе такой Гоша, – сказала Юле сестра