Нас и кормят плохо, и спать не дают — жаловалась Оля матери по телефону на хозяев квартиры

Оля и Витя переехали в Питер сразу после свадьбы. Снимали скромную однушку на окраине, оба работали — он программистом на удалёнке, она ассистентом в клинике. Жили как-то скромно, но с оптимизмом. Пока не позвонила Лена — двоюродная сестра Вити.

— У нас в Пушкине квартира пустует, — сказала Лена, не дожидаясь приветствия. — Мамка переехала к нам, сдавать смысла нет, а вам ведь тяжело. Переезжайте, будете за квартирой приглядывать. Платить не надо, только коммуналка.

— Спасибо большое, — растерянно ответила Оля. — Это… очень щедро.

— Мы же не чужие, — отмахнулась Лена. — Родня!

Витя был в восторге. Он с детства обожал Лену, ту самую «родню», что когда-то таскала его на речку и давала слушать музыку по ночам. Оля поначалу тоже радовалась — район приятный, квартира больше, экономия приличная. Но радость быстро сменилась тревогой.

Соседка снизу, Марфа Егоровна, встретила их с ведром для мусора в руках и прищуром:

— А, это вы, квартиранты-то. Ну-ну. Только не топайте. И стиралку ночью не включайте. У меня давление.

Через пару дней зашла сама Лена — «навести порядок». Выдвинула ящик в кухне, покрутила носом:

— Это что за приправы? Всё выбросить, мама такое не ела. Зачем вам зира и паприка?

— Я готовлю восточные блюда иногда, — попыталась объяснить Оля. — Это нормально…

— Ну-ну, восток, ладно. Только не забывай — кухня общая. Мы с мужем тоже сюда заглядываем.

Оля вспыхнула:

— Как это — общая? Мы же живём здесь.

— А квартира чья?

После этого визита Лена стала появляться чаще. То муж её — Артём — занесёт пакеты и сунет их в морозилку: «Мясо по акции урвал, не выкидывайте, это нам». То сама Лена наведается: «Постираю плед мамин, не возражаете?» — и стирает, гладит, оставляет капли порошка в лотке.

Оля всё терпела. Пыталась не лезть на рожон. Разговаривала с Витей — он кивал, но разводил руками:

— Это же Лена. Ну ты же знаешь… У неё характер. Но они же нам помогли!

— Помогли? — выдохнула однажды Оля. — Или дали повод чувствовать себя обязанными?

Прошёл месяц. Лена с Артёмом стали приходить без предупреждения. Однажды Оля вышла из душа и столкнулась в коридоре с Артёмом.

— Извините, — хмыкнул он, не глядя.

Оля дрожала от унижения. Витя извинился, пообещал поговорить с сестрой, но разговор закончился ничем. Лена только усмехнулась:

— А что, нельзя в халате пройтись? Мы же не чужие. Или ты у себя в отеле?

Ссора затянулась, Оля ушла спать в обиде. На следующий день на столе лежала записка:

«Мы заезжали. Принесли сушёные яблоки. Сушили сами. Витя любит».

На работе Оля все чаще жаловалась подруге Маше, медсестре:

— Я не понимаю, как жить. Они будто приходят проверить нас. Порой я не уверена, можно ли вообще вздохнуть.

— Вы что, договор не подписывали? — удивлялась Маша. — Ну так и живут на доверии. А доверие, как известно…

— …можно затоптать, — кивала Оля.

Однажды Лена позвонила в десять вечера:

— А вы цветы на подоконнике зачем переставили? У мамы фикус всегда стоял у окна. А вы его на шкаф засунули. Это как?

— Он начал вянуть, — выдохнула Оля. — Там холодно, дует с окна…

— Ты, главное, в чужое не лезь. Не твоё — не трогай.

Оля не спала полночи. Её злость превращалась в бессилие, а бессилие — в отчаяние. Она будто жила под стеклянным куполом, куда всё время заглядывают — щурясь, тыча пальцем: «Ой, а это что у вас тут?»

К ним начали заглядывать друзья Лены. Один раз вечером зашли Саша и Тамара, без стука, с ключами.

— О, вы дома! Привет! Нам Лена сказала, мы можем на часик. У нас тут фотосессия была, помнишь, на балконе? Хотим фон снять…

— Вы серьёзно? — не выдержала Оля.

— Нам Лена разрешила, — с нажимом сказала Тамара.

Витя сидел молча, будто его вычеркнули. А Оля ощутила, как в ней впервые что-то защёлкнуло.

Потом был эпизод с холодильником. Лена принесла три кастрюли: «Мамина солянка, компот и рассольник». Заняли всю полку. Оля выдвинула одну, чтобы поставить яйца — кастрюля грохнулась, крышка отлетела. Кухня пахла уксусом и луком.

— Ты что наделала?! — кричала Лена по телефону. — Это был последний рассольник, который мама варила в той квартире!

— А вы же сами говорили, что мама теперь с вами. Значит, это наша кухня, не так ли?

— Ты неблагодарная. Мы вас в дом пустили, а ты — вот так?

Оля нажала отбой.

Вечером она сидела на кухне, крутила в руках чайную ложку и смотрела на Витю:

— Я больше так не могу. Или мы съезжаем, или… Или это закончится плохо. Для всех.

Они не съехали. Витя пообещал, что всё уладит. Сказал, что любит её, что Лена действительно перегибает, но ведь «это можно обговорить, по-хорошему». Обговорить — получилось. Только не с Леной.

На следующий день в их квартиру приехала мать Лены, Ольга Васильевна. Невысокая, худощавая женщина с карими глазами и прищуром. Принесла полотенце, тапки и пакет с замороженными котлетами.

— Я у вас на недельку, — произнесла она, ставя сумку у кровати.

— Что значит — у нас? — Оля остолбенела.

— Ну а где мне быть? Лена с Артёмом затеяли ремонт. Пыль, краска, шум. Сказали, вы не против.

— А Лена всегда решает за нас?

— А ты чего такая нервная? — пожала плечами гостья. — Молодёжь нынче вся раздражённая.

Оля пыталась держаться. Делала утренний кофе, стирала бельё, готовила ужин. Ольга Васильевна в ответ качала головой:

— Рис ты, конечно, разварила. Я сыну всегда на рассыпчатом варила. И не в кастрюле, а в пароварке.

— Это не сын. Это муж, — выдохнула Оля. — И он не жалуется.

— Пока не жалуется. А потом… — она не договорила и улыбнулась. — Мужчинам нужна ласка. А не кислое лицо и пережаренные котлеты.

На кухне стало душно.

Через пару дней пришёл Артём. Принёс какой-то журнал, сел на кухне, включил видео на телефоне.

— Ну вы ж не против, что я тут сижу? У нас там сверлят с утра до вечера. Невозможно.

— Мы вообще-то работаем, — попыталась вежливо сказать Оля.

— О, извини, не знал, — сказал он и не сдвинулся.

Позже, когда он ушёл, Ольга Васильевна вздохнула:

— Артём, конечно, шумный, но зато не пьёт. А то был у Лены один — вот тот пил. Всё с квартиры вынес.

Оля пошла на балкон. Не для воздуха — для того, чтобы не закричать.

В выходные Витя предложил выбраться в парк.

— Нам надо отдохнуть. Прогуляемся, поедим мороженое. Всё образуется.

Оля кивнула. Они вернулись домой в хорошем настроении — но в коридоре стояли пакеты.

— Мы тут ужин готовим, — объявила Лена из кухни. — Мама сказала, у вас кастрюли хорошие. И посуда чистая. У нас пока воняет краской.

— Но это наша кухня. Мы ж не договаривались.

— Ты вообще знаешь, сколько стоит ремонт? У нас расходы. А вы тут, как сыр в масле.

— Мы платим за коммуналку! За свет, воду, вывоз мусора! — голос Оли дрожал.

— И что? Это минималка. Мы вам сдаём практически даром. Все платят по пятьдесят тысяч, а вы…

— Мы не договаривались на аренду! Мы приглядываем за квартирой!

— Ну приглядывай! И не возникай!

Витя в тот вечер ушёл в комнату. Лёг, отвернулся. Оля стирала скатерть — на ней остались следы от борща.

— Оль, ну потерпи, — сказал он, не оборачиваясь. — Они не навсегда. У Лены всё уляжется, съедут.

— А если не съедут? Ты заметил, как нас стало меньше в этой квартире? Меньше воздуха. Меньше прав. Мы превратились в сторожей. Не жильцов.

— Но ведь ты же говорила, что хочешь накопить на ипотеку. Вот и экономим.

— Экономим или платим свободой?

На следующий день Лена выложила в сторис видео с подписью: «У мамы сегодня рассольник! А мы в гостях у наших квартирантов. Снова кормят! Супер!»

На фоне была Оля. Стояла у плиты, лопаткой переворачивала котлеты. Даже не знала, что её снимают.

Маша, подруга с работы, показала это видео за обедом:

— Это вообще нормально? Ты что, прислуга у них?

Оля опустила глаза.

— Я… я просто не знаю, как сказать «нет». Они такие уверенные. Такое чувство, что я им что-то должна.

— А ты должна?

Она не ответила.

Через два дня случился эпизод с постельным бельём. Оля постирала и развесила простыни — на улице был ветер, бельё колыхалось под солнцем. К обеду белья не было.

— Мы сняли, — сказала Ольга Васильевна. — Лена сказала, у неё свой комплект потерялся, а у вас такой хороший хлопок. Она потом вернёт.

— Простыню? Мою? — Оля покраснела.

— Да что ты привязалась. Кусок ткани. Не золотой же.

Оля подошла к Вите:

— Всё. Или ты сейчас со мной разговариваешь, или я звоню своей маме и переезжаю к ней.

Витя молчал. Минуту. Потом выдохнул:

— Не надо делать трагедию. Всё решится. Ты просто не умеешь общаться с людьми.

— А ты умеешь? Ты хоть раз встал на мою сторону?

Он пожал плечами.

— Им тоже непросто. Мама у Лены болеет. Им сейчас тяжело.

— А мне легко, да?

Оля звонила Маше. И произнесла ту самую фразу, от которой стало ещё обиднее:

— Нас и кормят плохо, и спать не дают…

После того разговора Оля три дня почти не выходила из комнаты. Её не покидало ощущение, что она больше не живёт — она находится. Как в больнице: стены есть, кровать есть, а ты — чужая. Хозяйка — другая. Только та хозяйка не медсестра в халате, а Лена с ключами в сумке и правом на любую комнату.

— Ты бы с ней поговорила, — снова сказал Витя. — По-человечески. Без наезда.

— А ты? Ты с ней поговоришь?

Он отвёл взгляд.

В понедельник на кухне Оля обнаружила, что её кружка — та самая, из которой она каждый вечер пила чай с мятой — в мусорке.

— Её мама случайно разбила, — сказала Лена. — Ну ты же не будешь скандалить из-за кружки?

— Это была моя единственная личная вещь на этой кухне.

— Купишь новую. Ты же работаешь.

Оля не ответила. Она смотрела в мусорное ведро и чувствовала, как в ней что-то крошится, как сухарь в кармане пальто.

На следующий день в их комнате спала Ольга Васильевна. Просто легла и уснула. Посреди дня. Без предупреждения.

— Я не могу уснуть у Лены. Там воняет краской, — объяснила она, закутываясь в одеяло.

Оля зашла в спальню, увидела это и просто вышла.

— Нам нужно своё жильё, — сказала она Вите. — Или я уезжаю одна.

— Это из-за моей семьи? — спросил он почти искренне.

— Нет. Это из-за тебя. Ты не поставил ни одной границы. Ты не сказал ни разу: «Стоп. Это не ваше». Ты просто смотришь в стену.

— А ты думаешь, мне приятно? Я между вами. Между сестрой, матерью и тобой.

— А я где? Я вообще в счёт не иду?

Через день она нашла свою косметичку в ящике в прихожей. В спальне — пусто. В ванной — тоже.

— А где мои вещи?

— А, это я убрала, — сказала Ольга Васильевна. — Уж больно у вас всё разбросано. В глазах рябит.

— Это была моя полка.

— Да что ты орёшь-то, — буркнула женщина. — Гляди, какая нервная. Всё у неё моё, моё. Как у воробья в гнезде.

Когда вечером Оля позвонила маме и сказала:

— Мам, я, наверное, приеду к тебе на пару недель… — Витя вдруг вышел из спальни.

Он стоял босиком, с телефоном в руке. Что-то в его лице изменилось.

— Лена только что написала, — тихо сказал он. — Они хотят сюда переехать. На лето. Сказала, мы можем остаться, если будем платить аренду — двадцать тысяч плюс коммуналка. И ещё комната для Ольги Васильевны останется за ней.

— А мы где жить будем?

— Тут. Вместе. Просто в другой комнате. Типа как соседи.

Оля засмеялась. Впервые за всё это время — громко, зло, почти истерично.

— А туалет мы по расписанию будем посещать? И продукты подписывать?

Витя молчал.

— Знаешь, — сказала она, — я жила в общаге. Там тоже кто-то всё время лез в холодильник и кто-то вечно включал музыку ночью. Но там я знала, что это временно. А тут — это навсегда.

Он сел на край дивана.

— Я не знаю, что делать, Оль. Я правда не знаю. Лена… она всегда такая была. Сильная, яркая. Я под ней рос. Всегда хотелось ей угодить.

— А мне — нет?

Он снова промолчал.

Оля собрала вещи за два часа. Без слёз. Без спешки. Сложила в чемодан свои книги, кофты, коробку с нитками. Витя сидел на кровати.

— Ты не можешь подождать? До осени хотя бы. Мы бы накопили…

— А ты не мог сказать им «нет» хотя бы раз?

Она поцеловала его в висок.

— Я не злая. Я просто устала.

Когда она вышла из парадной, шёл дождь. Соседка Марфа Егоровна стояла с зонтом и очередной авоськой.

— Уезжаешь?

— Да. Немного отдохну.