Я была старшей, и это объясняло всё.
С раннего детства — с тех пор, как себя помню — на мне всегда лежало больше, чем просто «сестринская забота». Мне было восемь, когда мама впервые сказала:
— Ты же взрослая уже, помоги. Вон, Алинке всего три, ей нельзя напрягаться.
С тех пор фраза «ты же старшая» стала фундаментом всей моей жизни. Посуду — я. Мусор — я. Магазин, кружки, бабушке за лекарствами — я. Даже когда мы обе выросли, разница в обязанностях не исчезла. Просто стала незаметной. Сложилась в ожидание, что я всё сама пойму и сама сделаю.
Когда Алине исполнилось пятнадцать, она впервые заявила, что хочет поступать на актрису. Папа махнул рукой:
— Ну, пусть попробует, если не получится — на платное.
Я тогда поступала на юридический, на бюджет. Сама, без курсов, без репетиторов. Помню, как они радовались, когда я принесла результаты:
— Отлично! Теперь ты сама сможешь себе на жизнь зарабатывать.
Алине сняли квартиру в столице, купили ноутбук и даже оплатили курсы по сценической речи.
Я? Я жила в общаге с крысами и просила у соседки ноут для диплома.
Тогда я ещё не осознавала, что что-то не так. Было ощущение, будто я просто должна больше — потому что могу. «Сильная», как говорила мама. Алина — она творческая, ранимая, ей нужно больше поддержки.
Но когда я закончила вуз, началась работа, появилась зарплата, собственные заботы — я вдруг заметила, что ситуация не меняется.
Семейные ужины, звонки, обсуждения — всё было вокруг Алины. Её курсы, её переезды, её кастинги.
Когда я говорила, что устала, мама качала головой:
— Ну ты же такая молодец, у тебя всё получается, а у Алинки сейчас сложный период…
Сложный период у Алины был всегда.
Потом — ипотека. Я нашла комнату в старенькой «брежневке», взяла кредит. Сама, конечно. Родители сказали:
— Молодец! Умница, всё сама! Мы бы помогли, но сейчас у Алины важная поездка, ей нужно собрать портфолио.
Я кивнула. Уже автоматически.
Спустя год мама позвонила и сказала:
— Мы решили, что Алина вернётся в город. Ей там не подходит обстановка, постоянно стресс, нет работы. Мы хотим, чтобы она пожила у тебя немного. Только временно, пока в себя придёт.
У меня был жёсткий дедлайн на проекте, работы — выше крыши, я с трудом тянула ипотеку. Но не сказать «да»? Я даже не подумала об этом как о варианте. Сказала, что разберусь с раскладушкой.
Алина въехала со всеми сумками, коробками, ноутбуками и со своим порядком жизни. Она просыпалась к обеду, занимала кухню, когда мне надо было срочно выбежать, перекусить и на встречу.
Раз в неделю приводила подруг — «немного посидеть».
— Мне сейчас очень важно почувствовать, что я в безопасности, — сказала она, когда я попыталась намекнуть, что мне тесно.
Я промолчала.
Так продолжалось почти полгода. Потом случилось первое: она заняла у меня деньги «до конца месяца» — на съемки, где «точно заплатят». Не вернула. Взяла ещё.
Потом — ещё.
Я завела табличку в ноутбуке и вела учёт. Не потому что хотела что-то требовать. Просто чтобы не сойти с ума.
На семейном ужине я однажды обмолвилась, что тяжеловато — и в ответ мама раздражённо сказала:
— Ты постоянно на что-то жалуешься. Тебе просто нужно больше отдыхать. А у Алинки — настоящие проблемы, ты бы её поддержала.
Папа молча кивнул, глядя в сторону.
Я съела салат, стараясь не заплакать.
Через год я уволилась с той самой изматывающей работы, где задерживалась допоздна и ночевала у компьютера. Накопила тревожное расстройство и десяток записей к неврологу.
Алина к тому моменту уже третий раз «искала себя» и готовилась к новому проекту в YouTube. Просила одолжить на камеру — «инвестиция, всё вернётся». Я отказала.
Мама позвонила вечером:
— Ты изменилась. Стала какая-то колючая. Тебя вообще не узнать.
Я не стала спорить. Да, изменилась.
Когда Алина сказала, что к ней приедет «на месяц» её парень, я взяла ключи, подошла к двери и сдержанно произнесла:
— У тебя неделя. Найди себе другое жильё.
В ответ услышала:
— Ты что, выгоняешь меня? Меня?! — и слёзы, рыдания, звонки маме, три дня молчания.
Через неделю она уехала к родителям. И через день я получила от них смс:
«Приезжай, надо поговорить».
Я поехала. Мне было интересно, что скажут.
— Мы не осуждаем, — начала мама, как только я вошла в их двухкомнатную квартиру, где ничего не менялось с девяносто восьмого. — Просто хотим понять, что происходит. Ты… как будто отдаляешься.
Я села на край дивана, даже не раздеваясь.
— Я не отдаляюсь. Я просто устала. Устала быть удобной.
— Удобной? — переспросил отец, удивлённо подняв брови. — Это ты так называешь заботу о младшей сестре?
— Ага, — кивнула я. — Забота, когда у меня долг в табличке на сто двадцать тысяч. Забота — когда она жила у меня полгода бесплатно и ещё обижалась, что я не оставляю ей утюг в ванной. Забота — это когда я из кредита влезаю в микрозайм, чтобы ей камеру купить, а она через месяц дарит её какому-то другу. Потому что «он помогал».
Мать резко поднялась со своего места у окна.
— Почему ты молчала всё это время?
— А смысл? Чтобы вы сказали, что я опять ною? Вы ведь всегда знаете, у кого настоящие проблемы.
— Ты сама всё брала на себя! — уже почти крикнула мама. — Мы тебя не заставляли!
— Да, — я встала. — Не заставляли. Просто ждали, что я сама всё пойму. Всё сделаю. Всегда. Потому что «ты же взрослая». Потому что «у Алинки стресс». Потому что «ты сильная».
Они молчали. Даже отец, который обычно вставал на мамину сторону, теперь что-то прокручивал в голове, глядя на пыльную люстру.
Я ушла быстро. На этот раз не стала оборачиваться в коридоре, не натянула вежливую улыбку, не пообещала «зайти на выходных».
Следующие недели были… тише. Никто не звонил. Даже Алина. Я словно вышла из круга, в котором бегала с детства, и теперь смотрела на всё снаружи. И впервые — дышала.
Но семейный игнор не продлился долго.
— Доча, привет. У тебя сейчас есть немного времени? — голос мамы по телефону был нарочито ласковым.
— Смотря на что.
— Да ты не думай, ничего срочного. Просто у нас тут Алинке предлагают стажировку в другой город. Хорошая возможность. Но нужно подстраховать — жильё, немного на первое время, знаешь как это… — она замялась. — Мы подумали, ты ведь сейчас вроде освободилась, могла бы помочь. Хотя бы на время. Потом вернёт.
Я не знала, смеяться или кричать.
— Ты серьёзно?
— Ну мы же семья.
Слово «семья» в этой семье почему-то всегда означало «ты должна».
Я положила трубку.
Потом были сообщения — сухие, холодные. Папа написал один раз: «Думай сама, но не забывай, кто тебя растил».
Мама писала каждый день. То обвиняя, то прося, то изображая заботу.
Я почти сорвалась. Почти. Но потом вспомнила, как много раз уже «почти».
Со временем они притихли. Лишь однажды папа позвонил — с другой темой.
— Ты, кстати, в отпуск собираешься в этом году?
— Да, — ответила я осторожно.
— Мама говорит, вы с друзьями куда-то едете. Молодец. Вот только ты бы… — он помолчал, — ты бы Алине что-нибудь с собой передала. Ей сейчас грустно. Скучает. И ты не звонишь.
Я закрыла глаза. Потом спросила:
— А она мне звонила?
Ответа не последовало.
Через два месяца мама сама пригласила меня в гости. Сказала:
— Просто пообедаем. По-семейному. Без разговоров о деньгах.
Я приехала. С собой взяла фрукты и кофе, который они любят. И, несмотря на всё, сжала зубы и улыбнулась у двери.
Алина была там. В пижаме, босиком. На диване — её ноутбук, косметичка, на столе — два бокала с вином. Один уже наполовину пустой.
— Привет, — сказала она, даже не вставая. — Я тут временно. Только пока обдумываю новую идею.
Папа включил телевизор, делая вид, что всё нормально.
А мама, накрывая на стол, бросила в мою сторону:
— Вот видишь, ты говоришь, мы Алину балуем, а она, между прочим, пока ни на что не жалуется.
Я просто села.
Обед прошёл в тишине, разбавленной редкими вопросами. Потом мама вдруг с воодушевлением сказала:
— Кстати, Алина думает подать заявку на грант, ты бы помогла ей с оформлением, у тебя ведь юридическое…
Я встала, достала сумку.
— Нет, — спокойно сказала я. — Не помогу. И оформлять не буду. Я устала быть бесплатной рабочей силой.
— Ну надо же, как заговорила, — скривилась Алина. — Тебя подменили?
— Нет, — ответила я, — просто устала ждать, что кто-то заметит, что я тоже человек.
Я ушла, не доев. И впервые не позвонила потом извиниться.
Прошло полгода. Я переехала — наконец-то смогла погасить ипотеку досрочно и снять просторную квартиру. Начала консультировать по своему профилю, клиенты шли охотно. Впервые за много лет было ощущение, что всё под контролем.
И тут — снова звонок.
— Доча, у нас тут затея — Алине нужен поручитель на кредит. Там немного, просто банк просит второго человека. Ты ведь уже выплатила свою ипотеку…
Я рассмеялась.
— Мама. Серьёзно?
— Ну ты же у нас сильная. А Алина — она другая. Ты же знаешь.
— Нет, — сказала я. — Больше не знаю.
И отключила.
С тех пор прошло ещё два месяца. Я их почти не слышала. Пару раз писали — с поздравлениями по праздникам. Холодные, формальные. Я не отвечала.
Но недавно мы пересеклись на дне рождения у тёти. Мама подошла с салатом в руках, аккуратно поставила его рядом.
— Ты как будто другая стала, — пробормотала она. — Мы тут подумали… Мы тебя, наверное, обидели чем-то.
Я посмотрела на неё молча. Хотела сказать, что не «обидели». Что дело не в обидах.
Она развела руками, как бы оправдываясь:
— Ты у нас как-то не просишь, вот мы и не предлагаем.
Я не ответила. Просто встала и вышла на воздух.
На дворе был конец апреля — не жарко, но уже пахло листвой и каким-то началом. Я стояла возле забора, вдыхала прохладу, а внутри как будто тихо оседало: не боль, не злость, не обида — просто тишина. Пустота. Усталость от попыток.
Через пару минут ко мне подошла двоюродная сестра Вера.
— Ты в порядке?
— Да, — кивнула я. — Просто не могу больше слушать эти разговоры. Каждый раз одно и то же.
Вера пожала плечами:
— Ну ты же понимаешь, они не поменяются. У вас всё по кругу. Мама с папой вокруг Алины, ты — как будто фоном. Удобная. Они даже не замечают, что ты живёшь.
— Знаю, — я слабо улыбнулась. — А если говорю — я завистливая, злая и с комплексами.
— Ты просто устала быть «молодцом».
Она замолчала. Потом добавила:
— Я бы на твоём месте не приезжала больше. Пусть сами вспоминают дорогу.
Прошло ещё несколько месяцев. У меня появилась новая подруга — Ира, соседка с верхнего этажа. Как-то она увидела, как я тащу коробки после доставки из ИКЕА, предложила помочь, а потом осталась на чай. Мы разговорились — оказалось, она тоже старшая сестра.
— Только у нас всё иначе, — рассказывала она. — Я первая ушла из дома и вообще больше туда не возвращалась. Родители обиделись, но потом смирились. Моя сестра сама начала бегать к ним. А я — дистанцию держу.
Я слушала её и понимала: можно было иначе. Не обязательно быть той, кто всё на себе. Просто я слишком рано решила, что любовь надо заслуживать.
— Ты не обязана быть спасательным кругом, — сказала Ира, наливая чай. — Если кто-то тонет, и каждый раз тащит тебя за собой — отплывай. Иначе утонете оба.
Осенью снова позвонила мама.
— У нас тут небольшая проблема. Нам нужно кое-что обсудить… В общем, у папы обнаружили высокое давление, а я никак не могу сама справиться. Надо бы на обследование свозить, а потом ещё аптека, и ты бы могла…
— Мам. Я не могу. У меня работа. И у меня тоже бывает давление. Я не могу быть за всех.
Молчание.
— Ладно, — тихо сказала она. — Разберёмся.
Это был первый раз, когда она не настаивала. Просто приняла.
Потом был ещё один звонок — в ноябре.
— Ты, кстати, планируешь Новый год как-то?
— Да, с друзьями. Мы едем в Карелию.
— А, — коротко отозвалась мама. — Мы просто хотели вместе посидеть, как раньше…
— Мам, а раньше когда? — перебила я. — Когда я готовила, мыла посуду, решала ваши вопросы и уходила домой с чувством, что мне всё равно ничего нельзя?
Она снова замолчала. Потом выдохнула:
— Ты, конечно, всё не так видишь…
— Я вижу, как есть. Я не прошу вас меняться. Я просто больше не играю в ту же игру.
Перед самым Новым годом мне позвонила Алина.
— Привет, — голос был на удивление спокойным. — Я тут хотела просто сказать… Ну, прости, если что-то не так. Я тогда… с деньгами, с жильём — я, наверное, перегнула. Но ты же знаешь, мне и правда было тяжело.
— А ты знаешь, что мне тоже? — спросила я.
Она замолчала. Потом сказала:
— Нет. Не знала. Тебя же всегда хвалили. Говорили, что ты справляешься.
Я села на подоконник.
— Потому что я не кричала. А ты — всегда громче. Вот и думали, кому нужнее.
Алина выдохнула.
— Ты всегда была для них… как инструмент. Надёжная. А я — как хрустальная ваза. Только, наверное, я уже не ваза. И ты — не инструмент.
Мы обе помолчали. Без пафоса. Без драм.
— Я тебе потом верну то, что должна, — вдруг сказала она.
Я не ответила. Потому что это был не разговор о деньгах. Это было что-то другое. Может, первое признание, что я — тоже человек.
На днях я встретила маму в аптеке. Случайно. Она была одна, выбирала таблетки, растерянно водила пальцем по ценам.
Я подошла, помогла найти нужное.
Она обернулась, словно впервые увидела меня по-настоящему.
— Как ты?
— Нормально, — сказала я. — Живу.
Мы вышли вместе на улицу. Мама долго стояла, потом вдруг сказала:
— Мы с отцом тут вспоминали, как ты в школе одна на олимпиаду поехала. Тогда ведь ты даже не сказала, что у тебя температура. Всё сама, всегда сама. Мы думали — тебе так проще.
Я кивнула.
— Может, ты у нас как-то не просишь, вот мы и не предлагаем, — пожала плечами она. — Привыкли, что ты без лишнего шума.
Мы стояли молча. Ни объяснений, ни оправданий. Просто признание. Может, запоздалое, может, наивное. Но — признание.
Я ничего не ответила.
Иногда тишина — это тоже ответ. И граница. И начало.
А кто ездил на моей машине, пока меня не было? Ты же не умеешь?