— Мам, ну что ты начинаешь… — тихо сказала Лера, крутя в руках салфетку.
— Я ничего не начинаю, — отрезала Валентина Павловна. — Я говорю, как есть. Холодильник пустой, полы не мытые, ребёнок сопливый, а ты всё на работе, на работе!
— Лерка, — вставил Саша, — мы же договаривались: если твоя мама у нас живёт, то только временно.
— А кто просил? Я, что ли, умолялась? — Валентина Павловна прищурилась. — Это вы меня чуть ли не на коленях уговаривали — посиди с внучкой, помоги, пока ипотека, пока Лере на работе задерживаться надо. А теперь я виновата?
Когда они только переехали в новую квартиру — двушку в панельке на окраине — Саша чувствовал облегчение. Да, ипотека, да, мебель в кредит, да, ламинат клали сами, но это было их. Без «советов» и визитов «на чай». Тогда Валентина Павловна жила одна в центре — в родительской сталинке. Саша к ней сдержанно, но уважительно относился: та держалась, как говорится, с достоинством. Не грубила, не лезла в душу, хотя и смотрела оценивающе.
Когда Лера ушла в декрет, всё было более-менее. Они втроём как-то справлялись. Но потом, когда Алисе исполнилось два года, и Лера вышла на работу, начался бардак: детсад часто закрывался, няня у них не прижилась — вечно болела. Тогда и решили — временно пусть поживёт Валентина Павловна. Сказали себе: месяц-другой, не больше. Она сама уверяла — «только пока не наладите график».
Прошёл год.
— Я полы мыла утром, — устало сказала Лера. — Ребёнок же тут бегает, пыльно.
— Вот именно, что бегает. И всё пачкает. Я с утра сварила суп, а она потом рис на пол рассыпала. Воспитывать её надо, а не носиться, как угорелая, — продолжала тёща. — И вообще, вы должны радоваться, что я вам помогаю. А то кто бы вас знал, если бы не я?
Саша сжал зубы. Вот оно, «если бы не я». Сначала звучало вскользь — мол, «всем я помогала, и вам помогаю». Потом — чуть жёстче. А теперь это стало рефреном. Как будто он — не муж, не отец, а мальчик, которому сделали одолжение.
Он был не из Москвы. Из Курска. Родители — простые, без пафоса. Мать умерла рано, отец тихий, по телефону всегда одно и то же: «Как дела? Работаете? Молодцы.» Лере они не мешали — приезжали редко, скромно. Ни в чём не упрекали, влезать не хотели. А вот Валентина Павловна — совсем другое дело.
Она как будто искала, за что зацепиться. Постоянно проверяла, как он обращается с деньгами.
— Это ты купил хлеб за сто двадцать? А в «Светофоре» по восемьдесят восемь. Ты что, деньги с неба берёшь?
— Ты Алисе купил кроссовки за четыре тысячи? — Она смеялась с кислой усмешкой. — Это же не обувь, а понты.
— А ноутбук? Зачем тебе новый ноутбук, если старый работал?
И Саша, который привык сам решать, когда и что ему покупать, постепенно начал раздражаться. Вроде бы копейки, но сам факт: его решения постоянно ставились под сомнение. Притом что Валентина Павловна не давала денег — жила у них бесплатно, питалась с общего стола, всё устраивало. Но в разговорах было: «Я же сижу с ребёнком, вы работаете — значит, я вношу вклад».
Да, вносила. Но всё больше Саша чувствовал, что за этим вкладом стоит счёт. Скрытый, но постоянный. Не деньгами, а влиянием.
Иногда он возвращался домой и мечтал, чтобы её просто не было. Чтобы она уехала, вышла, исчезла хоть на день. Но вместо этого — тапочки в прихожей, запах тушёной капусты, включённый телевизор, тишина в спальне — там спит Алиса, укачанная бабушкой. И всё вроде нормально, но внутри — как будто кто-то медленно нажимает на горло.
— Я же не просто сижу. Я дом держу, — говорила она. — А ты… Ну ты же не хозяин. У тебя даже квартиры своей нет — всё с Лерой пополам.
Один раз Саша не выдержал:
— Да, пополам. Мы семья. А вы — гость. Хоть и живёте тут.
— Ах, гость… — она смерила его взглядом. — Ну спасибо, хоть честно. А то я, глядишь, думала — родня.
Лера, как всегда, отмолчалась. А потом ночью сказала:
— Мамочка ведь в возрасте… Не обижайся. Ей просто тяжело. У неё же никого, кроме нас.
Только вот «мамочка» явно не страдала. Она чувствовала себя хозяйкой. Распоряжалась вещами, отдавала ненужное «вторым рукам», переставляла мебель. Один раз Саша пришёл домой — его рубашки лежали в мешке у двери.
— Я перебрала шкаф. Там половина — старьё. Я вынесу, не переживай.
С друзьями Саша теперь почти не виделся. Как объяснишь — тёща у нас живёт, мне как-то не до разговоров? Или что, пригласить их в гости, когда тут Валентина Павловна в халате, сидит на кухне и комментирует каждого?
Один раз Олег, коллега по работе, сказал:
— Ты сам себе это устроил. Она у тебя как генеральный директор. А ты — как младший специалист на испытательном сроке.
Саша хмыкнул. Он не любил жаловаться. Но всё чаще ловил себя на том, что хочется выйти из квартиры и не возвращаться. Или сказать что-то резкое, что-то такое, что перевернёт всё. Но что?
День, когда всё покатилось быстрее, чем обычно, начался вполне спокойно. Саша отвёл Алису в сад, на ходу глядя, не опоздает ли к встрече с партнёрами. Лера уже ушла — у неё теперь частые командировки, иногда даже ночёвки в гостинице. Он привык, что домашний уклад держится на нём и бабушке. Только слово «бабушка» в последнее время у него в голове не сочеталось с понятием уюта. Скорее — с контролем.
В тот день он вернулся рано. Ремонтники отменились, встречу перенесли. И впервые за долгое время у него было несколько свободных часов. Он мечтал просто сесть, включить игру, попить чаю. Но, войдя в квартиру, он услышал, как Валентина Павловна говорит по телефону:
— Да, Оль, представляешь, он себе купил кеды за семь тысяч! А у ребёнка — сапоги с прошлой весны. Ну не эгоист?
Саша замер в коридоре.
— Я ей говорю: ты, Лерочка, посмотри, кому ты жизнь отдала. Он себе — технику, игрушки, а вы с ребёнком — на остатки. Он жмот, да. Причём завуалированный. Типа тратит «на семью», а на деле — всё себе.
Дальше он не слушал. Пошёл на кухню, налил себе воды, сел, не чувствуя вкуса. Сердце билось сдавленно, с комом в горле. Он не считал себя жмотом. Он платил ипотеку, закрывал Лерину карту, покупал всё для Алисы. Он даже Валентине Павловне пару раз переводил деньги — «на лекарства», «на мелочи». И всё это было обесценено.
Когда она вошла на кухню, он сидел, глядя в экран телефона.
— Ты уже дома? — удивилась она.
— Встречу перенесли. — Он не поднял глаз.
— Ну, раз так, можешь сходить в «Магнит»? Там по акции фарш. Только нормальный возьми, не с жилками. И свеклы пару штук — борщ сварю.
— А ты? — Он всё-таки посмотрел на неё.
— У меня поясница. Да и я уже суп варила сегодня, устала. Алиса будет рада борщу.
Он не ответил. Медленно встал, пошёл в спальню. Через пять минут вышел с курткой.
— Всё равно на улицу собирался, — буркнул он. — Заодно подышу.
По пути он всё думал, как разговаривать с ней. Или не разговаривать? Сказать Лере? Но что Лера сделает? Она снова промолчит, снова скажет: «Ну ты же понимаешь, она не со зла». Только вот от этого «не со зла» у него уже начался нервный тик в правом веке.
Вечером он решил не поднимать разговор. Хотел выждать, посмотреть, как дальше пойдёт. Но разговор случился сам собой.
— Саш, — начала Валентина Павловна, когда они сидели на кухне с чаем, — я сегодня кое-что увидела. У тебя на столе лежали счета за интернет. Сумма — три тысячи. Это что, телевидение плюс телефон?
— Это тариф. Быстрый интернет, — отозвался он коротко.
— А зачем тебе быстрый? Что ты там грузишь такого?
Он усмехнулся.
— Серьёзно? А можно я тебя спрошу — зачем ты каждую покупку анализируешь?
— Я просто интересуюсь. Я же тут живу. Мне не всё равно, куда уходит бюджет.
— Бюджет? — он чуть наклонился вперёд. — Ты не вносишься в бюджет. Ни копейки. Ты не работаешь, не платишь за коммуналку. Почему ты считаешь, что можешь решать, сколько мне тратить на интернет?
Она резко поднялась:
— Ты забыл, что я ребёнка тебе растила, пока вы на своих офисных работах шатаетесь?
— Никто не заставлял. Мы просили помочь, не больше.
— Ну да, «не больше»! Зато ты спокойно в офис, в кафе, ноутбук за сто тысяч — а я тут полы мою и кашу варю. И кто теперь должен кого благодарить?
Саша понял, что закипает. Он пошёл в комнату, лег на диван. Слышал, как она громко хлопнула дверцей холодильника. В коридоре Алиса пискнула — проснулась. Он пошёл её укачивать, но Валентина Павловна уже стояла у кроватки, гладя внучку по голове.
— Успокойся, маленькая, бабушка с тобой. Успокойся, моя хорошая. А то папа у нас нервный сегодня. Кричит.
— Я не кричал, — сказал он с порога.
— Ребёнок проснулся — значит, кричал. Дети чувствуют. Особенно, когда атмосфера нездоровая.
Саша молча развернулся. У него в груди трещало что-то тёплое, но липкое. Он чувствовал, что его роль в этом доме — поставщик. И крайний.
Через пару дней он решился поговорить с Лерой. Точнее, сначала решил не говорить, а просто попробовать:
— Слушай, может, пора подумать, чтобы мама съехала? Ну хотя бы на время. Мы подкопили, можем няню нанять. Или как-то по-другому. Ну не могу я больше.
Лера напряглась:
— Саша, ну ты серьёзно? Сейчас лето, все няни заняты. Алисе с мамой хорошо. А ты… Ну что ты не можешь?
— Я не дома. Это не мой дом. Всё решает она. Всё. Она указывает, она спрашивает, она контролирует. Я устал.
— Она же старается. Ты несправедлив.
— Справедливость, Лер, — это не когда человек «старается», а когда он знает границы. А у твоей мамы границ нет.
Она обиделась. Три дня ходила молча. А потом — всё как будто вернулось на круги своя.
Но потом произошёл случай, после которого Саша уже не смог сдержаться.
Он искал важные документы. Они были в коробке в шкафу. Той самой коробке, которую он складывал при переезде. И не нашёл. Вечером спросил:
— Валентина Павловна, вы коробку из шкафа не трогали?
— Какую коробку?
— С бумагами. Там страховки, договор по ипотеке, банковские бумаги.
— А, это я в кладовку отнесла. Что она в шкафу пылится? Я там порядок наводила, место освобождала.
Он пошёл в кладовку. Там коробки были свалены друг на друга, пыль, мешки, какие-то баночки. Документы валялись внизу, одна папка была надорвана.
Он вернулся в комнату.
— Почему вы без спроса трогаете мои вещи? — спросил он тихо, но сдержанно.
— Это не «твои вещи», а общее пространство. Не нужно драматизировать.
Саша прошёлся по комнате, как зверь в клетке. Потом сел, посмотрел на неё.
— Вы не хозяйка здесь. Не надо решать, что важно, а что пылится. Это не ваша квартира, Валентина Павловна.
— А чья, интересно? У тебя в ипотеке. Пополам. Я тут живу, я внука воспитываю, и, между прочим, стараюсь сохранить вам семью. Ты мне ещё спасибо скажи.
Саша усмехнулся.
— Да? Сохранить? Вы уверены? Потому что всё, что я чувствую — это как из меня выжимают. Я не мужчина здесь, я исполнитель. Я молчу, терплю, перевожу деньги, забираю из садика, работаю, варю кофе — и в ответ: «А почему ты купил себе кеды?»
Она хотела что-то сказать, но он её перебил, уже не сдерживаясь:
— Так вот, запомните: я вам не мальчик на побегушках, Валентина Павловна.
После той фразы в квартире воцарилась странная тишина. Не гробовая — а такая, как бывает после сильной грозы, когда всё вокруг кажется каким-то чужим. Валентина Павловна отвернулась, демонстративно открыла холодильник, начала греметь кастрюлями. Саша стоял у двери кухни, сжав кулаки — не от злости, а от усталости. Он не хотел конфликта, но он и не мог больше делать вид, будто ничего не происходит.
Вечером Лера пришла поздно. Вид у неё был уставший: волосы растрёпаны, под глазами — тень, в руке — бумажный стаканчик с недопитым капучино. Он помог ей снять куртку, молча поставил чайник.
— Мама сказала, вы опять сцепились, — вздохнула она.
— Я сказал правду, — просто ответил Саша. — Я больше не выдерживаю.
— Она в слезах, Саш. Сказала, что ты её выживаешь. Что ты разговариваешь, как будто она посторонняя.
— Она и есть посторонняя. Понимаешь? Она нарушает мои границы. Она управляет всем, как будто это её дом. Я не хочу так жить. У меня постоянно ощущение, что меня оценивают, исправляют, критикуют. Мне здесь тесно. Душно.
Лера замолчала. Потом прошептала:
— А ты не думал, что ей тоже нелегко? Она одна. У неё никого. Ты, я, Алиса — это всё, что у неё осталось.
Саша сел, сжал переносицу пальцами.
— А мне легко? Мне легко, когда мои вещи выбрасывают, когда мои покупки обсуждают по телефону с подругами? Когда мою дочь настраивают против меня?
— Никто её не настраивает…
— Настраивает. «Папа опять сердится», «папа купил себе игрушку», «папа не понимает». Ты не слышишь этого, потому что не бываешь дома. А я слышу.
Через два дня Валентина Павловна исчезла с кухни. Она заперлась в комнате, выходила только по ночам. Лера бегала между ними, как связной на линии фронта.
— Мама сказала, она уедет, — тихо сказала она однажды вечером.
Саша удивился.
— Правда?
— Да. Говорит, не хочет быть обузой. Что ты её выжил.
— Я не выгонял. Я только попросил, чтобы она уважала мои границы.
— Она собирается к своей сестре в Сочи. На пару месяцев. Может, отдохнёт.
Саша промолчал. Его не радовало, что она уезжает. Он хотел другого — понимания, диалога, хотя бы малейшего уважения. Но он знал: с такими людьми — или власть, или изгнание.
Уезжала Валентина Павловна без сцены. Никаких театральных прощаний, ни слёз, ни объятий. Просто собрала сумку, поцеловала Алису, молча прошла мимо Саши и сказала лишь:
— Береги дочь. У тебя хоть это, надеюсь, получится.
Когда дверь закрылась, Лера посмотрела на мужа, как будто увидела его заново.
— Ты счастлив теперь?
Он хотел ответить сразу — что да, что наконец-то дом стал домом. Но не сказал. Просто сел на диван, молча, и стал смотреть в окно.
Прошла неделя. Первые дни были, как мёд. Тишина, порядок, никаких скандалов. Они с Лерой впервые за долгое время сели ужинать вдвоём, без посторонних ушей. Алиса лепила пластилин прямо на кухне, и никто не одёргивал.
Но потом начались сообщения. От Валентины Павловны. Сначала — фото внучки, старые. Потом — советы.
«Не забывайте, что у Алисы ослабленный иммунитет. Ей нельзя холодное молоко.»
«Ты не даёшь Лере цветов. Я это замечала ещё до отъезда.»
«Не забывай, что ты отец. А не просто сосед по квартире.»
Саша начал игнорировать. Но однажды Лера показала сообщение от матери:
«Мне кажется, он вас не ценит. Вы слишком много терпите. Смотри, чтобы потом не было поздно.»
Саша ничего не сказал. Но в ту ночь он понял: Валентина Павловна никуда не уехала. Физически — да. Но её голос остался. В телефоне, в голове Леры, в собственной злости.
Через месяц она вернулась. Без предупреждения. Просто позвонила с такси:
— Встречай. Я привезла детям подарки.
Саша встретил. Без скандала. Он не хотел, чтобы Алиса видела, как взрослые люди делят территорию. Но внутри у него кипело.
В первый же день она сказала:
— Я пока побуду, тут у нас на работе путаница, Лера сказала, у тебя снова авралы. Я помогу.
Он понял: это не конец. Это новый раунд.
Вскоре всё вернулось. Комментарии, придирки, вопросы. Однажды он услышал, как Валентина Павловна говорит Лере:
— Ты бы на месте подумала. А если он уйдёт? Ты что, одна будешь всё тянуть? Подумай.
И Лера… молчала.
Кульминация случилась буднично. Саша вернулся с работы, на столе был ужин. Он сказал:
— Спасибо. Кто готовил?
Лера сказала:
— Мама.
Он отодвинул тарелку.
— Я не буду.
— Почему? — Лера напряглась.
— Потому что я устал есть ужин, приготовленный человеком, который меня ненавидит.
Из спальни вышла Валентина Павловна.
— Я не ненавижу. Я просто вижу, что ты ведёшь себя, как мальчик. Безответственный, мелочный. Всё ради себя. Ни заботы, ни уважения. Какой ты пример ребёнку подаёшь?
Он медленно поднялся из-за стола. Подошёл ближе. И, глядя ей в глаза, спокойно, без крика, сказал:
— Я тебе не мальчик на побегушках, запомни это, Валентина Павловна.
На этот раз он собрал вещи сам. Снял квартиру недалеко — не хотел, чтобы дочь страдала. Лера плакала. Просила подумать, подождать, потерпеть.
Но он больше не хотел терпеть.
Он хотел жить. Дышать. Быть мужчиной, а не мальчиком на побегушках.
И, может быть, когда-нибудь Лера поймёт, почему он ушёл. Но сейчас — он сделал всё, что мог. И ушёл. Не хлопнув дверью, но закрыв её — навсегда.
Кстати, сынок, видимо, нужно взять кредит. Завтра же узнай, сколько тебе дадут, — сказала мать твёрдо и посмотрела на сына