Катя привыкла считать тишину в квартире признаком того, что всё идёт по плану: стиралка дощелкала программу, чайник выключился сам, Мишка заснул после «Муми-троллей», Илья допоздна в студии на записи. В такие вечера она доставала из верхнего ящика стола папку с ипотечным договором и графиком платежей, проверяла поступления, прикидывала, получится ли в этом месяце внести чуть больше — закрыть долг раньше хотя бы на пару месяцев. Это было похоже на игру в тетрис с цифрами: двигай, вращай, укладывай — лишь бы без дыр.
Квартира — двушка в панельной свечке у метро — досталась им три года назад, когда Катя перешла из бухгалтерии в консалтинг по автоматизации учёта. Занималась тем, что наводила порядок в чужих таблицах, учила людей уважать цифры и дедлайны. После первых проектов пошли премии, и они с Ильёй решили, что хватит ютиться у его двоюродного брата на раскладном диване, пора в своё. Илья, звукорежиссёр-«вольный стрелок», тогда много работал на корпоративах, брал подработки на постпродакшене рекламных роликов; отговорить его от участия в первоначальном взносе было невозможно — «мы же семья», — говорил он, целуя её в висок, и тянул ей каталог с дверьми: «Выбирай, какие нравятся».
С тех пор двери у них были белые с матовым стеклом, а тишина — настоящей роскошью.
В тот день тишины не было. С самого утра звонил звонок, и Катя, открывая, увидела на площадке чемодан на колесиках, две хозяйственные сумки в клетку и Лидию Павловну — невысокую, уверенную в каждом движении женщину с аккуратным пучком и выражением лица «наконец-то люди поняли, как правильно».
— Я ненадолго, — сказала свекровь тоном, который не предполагал уточнений. — На месяц-другой. С квартирантами у меня неувязка. Они там натворили, живут и не платят, ключи не отдают. Пока решаю.
Катя молча отступила, освобождая проход. Илья, вызванный её сообщением «твоя мама у нас», примчался через двадцать минут, расцеловал мать и тут же начал выносить вопросительный знак из Катиных глаз куда-то глубже, в обещания «всё уладим» и «это временно». Мишка обнял бабушку за талию и сразу потянул её на кухню показывать, где у них теперь лежат пряники.
Первую неделю всё выглядело как учебный фильм о взаимопомощи. Лидия Павловна вставала в шесть, варила овсянку угрюмой консистенции, «чтобы полезно», гладила школьную рубашку Мишке так, что воротник держал форму сам по себе, и к девяти уже сходила с ним до школы, по дороге объясняя, почему «пианино — это будущее», а футбол — «расколбас». Катя улыбалась, смеялась над «расколбасом», и даже когда свекровь переставила банки с крупой, «как положено — по алфавиту», сдержала раздражение и просто подписала каждую банку наклейкой.
Со второй недели учебный фильм стал триллером. Лидия Павловна обнаружила в их прихожей «склад обуви» и предложила «распорядок для семьи», напечатав лист на принтере с таблицей: кто, когда и что делает. Себе она отвела «советническую роль», Катя значилась «финансовый ответственный», а Илья — «материально-техническое обеспечение». Последнее означало, что Илья должен был везти маму «в отдел по жилищным вопросам», «на консультацию к юристу», «к тёте Зоеньке, которая знает, как выбить долг», и всё это — в его единственный выходной.
Катя читала распорядок, отмечала в мыслях, сколько пунктов туда не вписывается: дедлайны, встречи с клиентами, Мишкины контрольные, её воскресный звонок подруге Марине, с которой они учили друг друга не забывать о себе. Но говорить об этом вслух — значит признать, что «временное» не такое уж временное, и что их жизнь теперь как график платежей — расписана на годы вперёд чужой рукой.
— Ты же понимаешь, — шептал Илья поздним вечером, когда Лидия Павловна уже спала на раскладном кресле в комнате Мишки («что ему одному столько пространства»), — там действительно какая-то мутная история. Мама сдала через знакомых, те кого-то подселили, и теперь никто никого не понимает. По-хорошему надо адвоката, но адвокаты стоят…
— Деньги, — подхватывала Катя, чувствуя, как слова как икры липнут к нёбу. — Которых у нас нет в свободном доступе.
Она не могла не считать: каждый его вздох «адвокаты стоят» приближался к её «внеочередному платёжу» на расстояние вытянутой руки, и рука эта — Лидии Павловны. В кухне появились новые привычки: полотенце теперь сушилось только на холодной батарее «чтобы не гонять тепло попусту», чайник включался строго два раза в день «экономия электричества — это уважение к общему бюджету», а хлеб покупался «чёрный — белый это пустое». Катя записывала расходы в приложение и догадывалась, каково это — жить под мучительным взглядом аудитора, только теперь аудитор сидел за её столом и щёлкал семечками.
На третий уикенд Лидия Павловна попросила Илью «показать ей документы по квартире». «Ну мало ли, пригодятся факты», — сказала она, взвешивая слова, как яблоки. Катя вытащила папку сама. Так проще — меньше вопросов.
— А собственник кто? — свекровь говорила как стоматолог перед уколом. — Поровну?
— Собственник я, — ответила Катя. — Ипотека на мне. Илья — созаемщик.
— Прелестно, — по губам Лидии Павловны прошла тень, похожая на усмешку. — То есть ты у нас крепкая хозяйка. А сын у меня — просто подпора.
«Сын у меня» ударило её по вискам. «У меня». Как предмет мебели. Катя сглотнула.
— Мы так решили, — сказала она спокойно. — У меня стабильный доход. На работе проще было согласовать.
— А если у тебя доход перестанет быть стабильным? — Лидия Павловна перевела взгляд на Илью. — Ты хоть понимаешь, сынок, что она твою долю в квартире забирает? Сегодня «созаемщик», завтра — без прав. Девочки нынче хитрые.
Катя вспомнила, как полтора года назад они сидели втроём в «Сбербанке», и Лидия Павловна пожимала плечами: «Мне-то что, как хотите». Тогда свекровь казалась уставшей, спокойной. Теперь в ней было напряжение скрипки, натянутой между двумя столбами: забота о сыне и ощущение своей правоты.
— Мама… — начал Илья.
— Что «мама»? У меня соседка — сына на улицу выставили. Всё потому, что не подумал вовремя.
Катя выключила чайник до щелчка. Она не умела срывать разговоры, но сейчас её пальцы сами нашли выключатель. Внутри росла мысль, как пузырь: «если не обозначить границы сейчас — растворимся». Она ещё не знала, как это сказать так, чтобы не прозвучать злой и мелочной. Но уже понимала, что «временно» — это ловушка, как бесплатная проба в приложении: за месяц знакомства расплатишься годами.
В следующий понедельник Лидия Павловна вернулась с «консультации по регистрации» и сказала, что «на всякий случай» она подаст документы на временную прописку у них — «чтобы поликлиника была ближе». Катя сидела на диване с ноутбуком, дописывала отчёт, и слова «временная прописка» падали на клавиатуру, как крупа из открытой банки, сыпучим, упорным дождём.
— Для регистрации нужно согласие собственника, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — То есть моё.
— Ну так что, откажешь больной женщине? — свекровь положила руку на грудь, полувздох-полувсхлип. — Мне к терапевту надо, давление. Илья, скажи ей.
Илья молчал. Его молчание было как ватная пробка в ухе: всё слышишь, но будто издалека. Катя закрыла ноутбук.
— Давайте начнём с того, что это — моя квартира. И любое «на всякий случай» обсуждается до «поехала подала». И давайте перестанем в каждый разговор вытаскивать чью-то болезнь, хорошо?
— Какая ты, однако, — Лидия Павловна резко выпрямилась. — Видно, деньги портят характер.
Катя улыбнулась — не потому, что было смешно, а потому что хорошо знала этот приём: вывести на эмоцию, зацепить, заставить оправдываться. Она вдыхала спокойно и считала до пяти, как учила психологиня из корпоративного тренинга: «отсроченная реакция — твой друг».
— Давайте договоримся по-человечески, — сказала она. — Вы у нас месяц. Мы помогаем по делу. Но решения по квартире — это я. Илья, поддержи меня.
Илья поднял глаза. Он умел смотреть, как кот, который нашёл сразу два тёплых места и не может выбрать, где уютнее.
— Может, как-то… — промямлил он.
— Вот, — Лидия Павловна подняла палец. — «Как-то» — это то, что нас всех спасёт. По-хорошему.
По-хорошему не получилось. Через три дня Катя обнаружила в прихожей новую полку — из пластиковых ящиков, сложенных друг на друга, будто мини-комод. В них аккуратно лежали Лидиины таблетки «на неделю», документы в файлах, ржавый ключ без опознавательных знаков, старые фотографии Ильи в первом классе, обрезанные по краям так, что у Ильи отсутствовало полуха. В кухне на стене появился магнитный планер «на месяц», где чёрным маркером были вписаны «бабушкины дела», а под ними — «Катя: внеочередной платёж?», «Илья: отвезти маму к нотариусу», «Мишка: прослушивание в музыкалке». Катя стояла с кружкой (чёрный чай, без сахара, как велела свекровь, «с сахаром клетки ожиреют») и думала, что листок бумаги на стене — это не просто бумага. Это вторжение. Отметины чужих решений.
Вечером пришла Марина. Посидели на кухне, на подоконнике, как в студенчестве, тихо, чтобы не разбудить «раскладное кресло». Марина слушала, кивала и в конце спросила:
— Ты кто в этой квартире?
— Собственница, — автоматически ответила Катя.
— Нет. Ты — роль какая?
Катя молчала. В этой тишине, которая раньше была роскошью, вдруг стало тесно, как в переполненном лифте.
— Я — бухгалтер в собственной жизни, — наконец сказала она. — И меня пытаются сократить.
Катя заметила: как только в квартире появлялась Лидия Павловна, вещи переставали принадлежать тем, кому они, казалось бы, принадлежат.
Вот диван — купили вместе с Ильёй, выбирали ткань, спорили о цене. Теперь на нём стопка журналов «Здоровье после 50», плед с бабушкиными розами и подушки «чтобы спина не болела».
Вот холодильник — Катины полки для зелени и йогуртов сработали годами. Теперь банка с квашеной капустой стоит на верхней полке, от неё пахнет так, будто холодильник захлопнули прямо на рынке.
Даже Мишкины тетрадки стали «общим достоянием»: бабушка исправляла ему ошибки красной ручкой, подписывала поля «работать над почерком».
Катя держалась. Она умела держаться: в консалтинге приходилось общаться с клиентами, которые платят деньги и требуют «чтобы вчера», и у каждого — свои причуды. Но дома эта стойкость превращалась в хрупкую оболочку, которая трещала от любого замечания.
— Опять хлеб белый? — Лидия Павловна взвешивала батон в руках, словно это был не продукт, а доказательство Катиных промахов.
— Мишка любит, — спокойно отвечала Катя.
— Любит, потому что ты разрешаешь. Вот и будет потом кариес, а ты зубы лечи за свои деньги.
Илья в такие моменты молчал. Катя видела, как он уходит в телефон: листает что-то бездумно, лишь бы не вмешиваться. Иногда она ловила его взгляд — виноватый, усталый. Но не решающийся.
Финансовый вопрос встал неожиданно. Катя вернулась вечером домой и услышала в коридоре голоса. Лидия Павловна говорила:
— Сынок, ну ты пойми, у меня сейчас расходы… Адвокат сказал, без иска в суд не обойтись. Это минимум сорок тысяч. Я бы сама, но у меня вклад, я его не хочу трогать — проценты хорошие. Ты же понимаешь.
— Мам, ну… — Илья замялся. — У нас ипотека. Катя старается…
— А Катя пусть старается! — голос стал резче. — Это её квартира, она же собственница. Я же ради тебя прошу, не для себя. Ты мой сын.
Катя замерла за дверью. Слушала и чувствовала, как в груди медленно загорается злость. «Мой сын». Снова. Как будто в этом слове — вся претензия на его жизнь, на их жизнь.
Позже, когда Лидия Павловна ушла спать, Катя спросила:
— Ты собираешься ей дать сорок тысяч?
— Кать… ну это же мама. Она в сложной ситуации.
— А мы? У нас ежемесячный платёж двадцать пять. У нас Мишкин кружок. У нас накоплений на три месяца, если что-то пойдёт не так.
Илья опустил глаза.
— Я не могу ей отказать. Она же одна.
— Она не одна. У неё есть квартира. Вклад. Родня. У неё есть ты. Но у меня ощущение, что у меня — никого.
Катя сказала это тихо, почти шёпотом. Чтобы не разбудить Мишку. Чтобы не услышала Лидия Павловна. Но Илья всё равно отшатнулся, будто это был крик.
С каждым днём Катя чувствовала, что границы квартиры становятся всё меньше. Балкон — её любимое место, где можно было попить кофе утром и полистать новости, теперь завален сумками с Лидииными вещами. В ванной — её шампунь «для окрашенных волос» отодвинут и стоит в углу, а на полке целая армия пузырьков с надписями «настойка валерианы», «для суставов», «комплекс для сердца».
Даже ключи от квартиры Лидия Павловна повесила себе на отдельный брелок с красным помпоном — будто хотела подчеркнуть: она здесь хозяйка не меньше.
Катя пыталась разговаривать. Несколько раз.
— Лидия Павловна, вы понимаете, что мы так не договаривались? — начинала она мягко. — Мы же думали, что это ненадолго.
— А я что, по своей воле? — тут же следовал ответ. — Я жертва обстоятельств. Вы думаете, мне приятно сидеть на вашей шее?
И в этот момент Катя ощущала себя виноватой. Хотя умом понимала — виновата не она.
Единственным островком спасения были вечера с Мариной. Подруга приходила, приносила вино «чтобы не сойти с ума» и слушала.
— Ты понимаешь, она играет на чувстве вины, — сказала как-то Марина. — Это классика. Болезни, деньги, сын. Илюха между вами, и он не выдержит. Но ты должна думать о себе.
— Я думаю, — Катя горько усмехнулась. — Только каждый раз, когда открываю рот, чувствую себя злой ведьмой.
— Потому что она так делает, — вздохнула Марина. — Это её способ удерживать власть.
Катя кивнула. Она знала. Но знание не облегчало жизнь.
Развязка назревала. Всё началось с того, что Лидия Павловна предложила перевести часть Мишкиных кружков на онлайн, «чтобы экономить на поездках». Катя возразила: ребёнку нужен живой тренер, общение.
— У тебя деньги девать некуда? — резко спросила свекровь. — Ты посмотри, какие цены! А на эти деньги можно было бы хотя бы часть адвоката оплатить.
Катя сжала зубы.
— Мишкины кружки — не предмет для обсуждения. Это решаем мы с Ильёй.
— А я что, чужая? — голос свекрови дрогнул. — Я за внука душу отдам, а мне слова не дают.
Илья снова молчал.
И вот тогда у Кати впервые возникла мысль: «А может, уйти? Снять с Мишкой маленькую квартиру. Пусть живут вдвоём. Пусть Илья выбирает». Мысль была страшной, но удивительно лёгкой.
Через пару дней Катя пришла с работы и увидела в кухне: Лидия Павловна раскладывает по папкам документы. Среди них — копии их ипотечного договора.
— Это зачем? — спросила Катя.
— Ну мало ли, вдруг пригодятся. Я тут узнала, если что, можно подать иск на перераспределение долей. Ты ж не против? Это ведь ради твоего же мужа.
Катя почувствовала, как под ногами уходит пол.
— Это не ваши дела, — сказала она тихо.
— А вот и мои, — свекровь подняла глаза. — Я сына своего защищаю.
В этот момент в коридоре появился Илья. Он посмотрел на них обеих, и Катя вдруг поняла: он ничего не решит. Он будет тянуть, уговаривать, сглаживать. Пока всё не рухнет.
Она посмотрела на него и спросила:
— Ты на чьей стороне?
Он открыл рот. Но ответа не последовало.
Катя взяла сумку и вышла на улицу. Дождь лил, как из ведра. Она шла и думала только одно: «Я больше не могу жить в этой осаде».
Она ещё не знала, что вечером произойдёт сцена, которая поставит всё на край.
И что именно тогда она скажет фразу, которая давно зрела у неё внутри.
Катя вернулась домой поздно. Мокрая, с зонтами под мышкой, с чувством, что даже дождь пытается вытолкнуть её из собственной квартиры. В прихожей горел свет, на вешалке висела чужая куртка — явно мужская. Серого цвета, с потертыми рукавами.
Она замерла.
— Илья? — позвала.
Из кухни донёсся смех. Смех Лидии Павловны. Илья отвечал что-то приглушённое, мягкое. Когда Катя вошла, увидела: за столом сидел какой-то мужчина лет шестидесяти, широкоплечий, с густыми усами. На столе — тарелка с селёдкой, хлеб, бутылка «для здоровья».
— Вот и хозяйка пришла! — бодро воскликнула Лидия Павловна. — Познакомься, это Виктор Андреевич, мой сосед по даче. Помогает мне с бумагами, знает толк в законах.
Катя смотрела то на Илью, то на незнакомца. Улыбка того была слишком самодовольной.
— Я попросила его взглянуть на ваш договор, — спокойно сказала Лидия Павловна. — Он сказал, что в случае развода сын может остаться ни с чем.
Катя почувствовала, как у неё внутри что-то оборвалось.
— Простите, — сказала она, стараясь говорить ровно. — Но документы нашей семьи — это не предмет для обсуждения с соседями по даче.
Виктор Андреевич пожал плечами и неторопливо убрал бумаги в портфель.
— Я просто хотел помочь, — произнёс он, даже не глядя на неё.
Катя повернулась к Илье:
— Ты это одобряешь?
Илья отвёл глаза.
— Кать, мама волнуется…
— Мама волнуется, потому что ей удобно контролировать всё, что здесь происходит! — голос Кати дрогнул. — Но это наша жизнь. Наши документы. Наш ребёнок.
Лидия Павловна тут же схватилась за сердце:
— Ты слышишь, сынок? Она уже разделяет: «наша» и «моя». Ты ей нужен только для галочки.
Катя не выдержала.
— Нет! Это вы разделяете. Вы делите нас на «ваш сын» и «её квартира». А я пытаюсь держать семью, пытаюсь сохранить хоть какие-то границы.
Мишка выглянул из комнаты, сонный, в пижаме. Его взгляд был растерянный, испуганный. Катя опустилась на колени, обняла его.
— Иди спать, солнышко. Всё хорошо.
Но она знала: ничего уже не хорошо.
Ночью она лежала, уставившись в потолок. Илья рядом ворочался, потом вздохнул:
— Кать, ну что ты. Мамина ситуация сложная. Если не мы, то кто?
— Пусть разбирается сама, — резко сказала Катя. — У неё есть квартира, есть знакомые. Она взрослая женщина. А я не собираюсь тратить свою жизнь на её войны.
— Это же моя мама…
— А я — твоя жена! — впервые Катя повысила голос. — И я не позволю разрушить то, что мы строили.
Илья замолчал. Его молчание было хуже любого крика.
На следующий день ситуация взорвалась окончательно. Лидия Павловна предложила прописаться у них «навсегда». Сказала это за завтраком, намазывая масло на хлеб.
— Так всем спокойнее, — добавила она. — Документы в порядке, врачи рядом, внук при мне.
Катя положила ложку. Сердце колотилось, но голос звучал твёрдо:
— Нет.
— Почему нет? — свекровь тут же вспыхнула. — Ты что, против семьи?
— Я за семью, — Катя посмотрела прямо в глаза Илье. — Но за нашу семью. И я хочу сказать это вслух, потому что иначе меня никто не слышит: моя квартира и твоя мать не совместимы, пусть уезжает поскорее, а то бесит.
Тишина накрыла кухню. Только тиканье часов на стене.
Лидия Павловна побледнела, потом отодвинула тарелку и встала.
— Вот как… Значит, я лишняя.
— Никто не лишний, — сказала Катя мягче. — Но у каждого — своё место.
Она знала: обратно дороги нет. Илья смотрел на неё так, словно впервые увидел чужую женщину.
Вечером Катя собрала сумку.
— Я с Мишкой пока у Марины поживу, — сказала. — Подумай, чего ты хочешь. Я больше не могу бороться с твоей мамой за право быть твоей женой.
Илья молчал. Лидия Павловна стояла в дверях, сжав губы, как будто победила.
Катя взяла сына за руку и вышла. В коридоре пахло чем-то знакомым — кошачьим кормом от соседей, краской с нижнего этажа. Запах был простой, честный, не как в их квартире, где каждая вещь стала чужой.
Она шла по лестнице и думала: «Может, это начало конца. А может — единственный шанс сохранить себя».
Ответа не было. Только пустота и шаги по бетонным ступеням, ведущие в неизвестность.
Муж думал, что я приму ребенка от другой