Моя квартира ни на кого не делится, - рассмеялся в лицо теще Иван

Когда лифт в их новостройке остановился между этажами, Иван нажал на тревожную кнопку и дождался ленивого голоса диспетчера. Пока тот обещал «через минуту» перезапустить, Иван смотрел на зеркальную стенку, где в коридорном свету отражались его уставшие глаза и пакет с продуктами — молоко, макароны, детские соки в мягких коробочках. Аня писала в мессенджере: «Мама приедет на недельку. Поможем ей с обследованием. Ты не против?» Он успел поставить смайлик-ладошку до того, как лифт дернулся и пополз дальше. «На недельку» у них часто означало «как получится».

Ипотека тянула восьмой месяц. Квартира на двадцать восьмом этаже с видом на серые крыши и узкую полоску реки, где по выходным пыхтела прогулочная «Ракета», казалась одновременно победой и клеткой. В шкафу, который Иван собирал сам, скрипела дверца — неправильно подогнал петлю. На подоконнике стояли две горшечные фуксии, подаренные Аниной мамой, Людмилой Петровной: она сказала, что «этот сорт не капризный», и Аня кивнула с тем выражением лица, каким кивают, когда не хотят спорить.

Людмила Петровна приехала в воскресенье, в белом пуховом берете и пальто, не по сезону теплой погоде. Сумка на колесиках гремела по плитке подъезда. «Лифт тут как в санатории», — сказала она, заходя в кабину, и посмотрела на зеркальную стенку так пристально, будто лифт ее оценивал. В гостиной Иван отодвинул стол, чтобы удобнее было раскладывать диван. «А я думала, меня в спальню к вам», — вскинула брови теща, и сразу же улыбнулась: «Шучу, конечно. Молодым нужно пространство». Шутка прозвучала как проверка.

Аня бегала между кухней и комнатой, накрывала на стол: куриная грудка в сметане, салат с редисом, картофель, который Людмила Петровна называла «настоящим, деревенским», хотя купили на рынке у дядьки возле метро. Иван налил себе и теще по чуть-чуть сухого вина — Аня не пила. «С ипотекой-то выплачиваете?» — спросила Людмила Петровна, подвигая к себе салат и ловко, как опытная бухгалтер, разравнивая ложкой горку. «График выдерживаем», — ответил Иван. «Ну слава богу. Анина зарплата пока нестабильная, зато у тебя проект». Она не спрашивала, она констатировала. Иван кивнул, сдерживаясь: чужие калькуляции в его голове всегда звучали хрипло и фальшиво.

Первую ночь теща спала на диване, утром нашла в ванной на веревке пару Иваниных кроссовок и вздохнула: «Сушить надо на балконе, иначе сырость». На балконе уже висели пелёнки — у соседей сверху младенец, они сушили на общих трубах, из-за чего в их угол выдувало запах детского порошка. «У нас закрытый балкон, там недосушит», — сказал Иван. «А вот у нас в девяносто четвертом, когда Сашу из армии ждали, — начала Людмила Петровна, — мы все белье выносили на улицу, на мороз. И никто не жаловался». Иван промолчал. Он умел молчать — за это Аня в него и влюбилась: «Ты со мной спокойно», — говорила она в первые месяцы знакомства, когда они сидели в микрокофейнях у метро и считали по купюрам, хватит ли на такси до ее общежития.

Через два дня теща нашла квитанции на столе. Иван утром платил за коммуналку через онлайн-банк, но бумагу для себя распечатывал — так спокойнее. «Электричество по ночному тарифу выше нормы», — сказала она, не поднимая глаз. «Посудомойка работает после одиннадцати», — ответил Иван, поскребя ногтем шершавую кромку стола. «Зачем посудомойка двоим? Это же известная роскошь». Аня сделала вид, что не слышит, вытирая нож. Вода шла тонкой струйкой, шипела. «Посудомойка экономит воду», — ровно сказал Иван. «Экономит время, которое вы потом тратите на гаджеты», — не уступила теща.

Соседка Тамара Николаевна, сухая, с седым хвостом и всегда в ярко-бордовом халате, встретила Ивана у мусоропровода: «К вам мама приехала? Такой у нее голос… как у диктора». Иван улыбнулся. «Ничего, привыкнете», — сказала Тамара, означая и себя, и его. На доске объявлений висела свежая бумажка: «Убедительная просьба не оставлять вещи в общем коридоре». Иван вспомнил тещину сумку на колесиках, аккуратно припарковал ее в прихожей вплотную к тумбе, и на секунду ощутил себя дворником в собственном доме.

Аня стала задерживаться на работе. Проект с рекламным агентством, где она набирала фрилансеров, нарастал как снежный ком. «Мы вечером с ребятами обсудим макет визитов», — писала она, и Иван ставил на плиту гречку. Людмила Петровна вставляла двоеточия в быт легко и точно: «Гречку не промыл», «Чайник шумит — накипь», «Шторы висят низко — сядет ребенок, потянет». Ребенка у них не было, и именно это слово звучало в ее замечаниях громче всего. «Мы не против», — однажды на кухне сказал Иван. «Мы не против, но…» — подхватила теща. «Не но, — сказал он. — Мы просто считаем бюджет». «Бюджет — это когда ты деньги приносишь, а не считаешь чужие», — сказала она, глядя на него поверх кружки. Аня вошла в этот момент, сняла шарф, и воздух сжался, как полиэтилен под феном.

Иногда вечерами приходил Паша, Иваниен друг со стройки — тот самый человек, который однажды тащил в одиночку гипсокартонный лист по лестнице, потому что грузовой лифт опять застрял. Паша садился на краешек табурета и шевелил ухом — у него была такая привычка, как будто он ловил радиосигнал. «Живете?» — спрашивал он, мотнув подбородком в сторону комнаты. «Живем», — отвечал Иван. «Проект-то движется?» — «Движется». Людмила Петровна слушала откуда-то из коридора, шелестела пакетами, демонстративно не вмешиваясь. Потом стояла у окна и стряхивала невидимые крошки с подоконника.

К концу второй недели «на недельку» теща стала складывать свои лекарства на верхнюю полку кухонного шкафчика. «Ну я же временно», — говорила, расписывая по дням таблетки и капсулы. На холодильнике появилось расписание — Аня распечатала: кто выносит мусор, кто моет плиту, кто идет в магазин. Иван не спорил, но поправил время ужина: у него были созвоны с подрядчиками после девяти. «Зачем ты работаешь вечером? — спросила Людмила. — Нормальные люди вечером отдыхают». «У меня другой режим», — сказал Иван. «Аня тоже с вами по ночам?» — «Аня по-разному».

Саша, брат Ани, появлялся раз в несколько дней: высокий, с круглыми плечами, пахнущий автосервисом. Он приносил яблоки и рассказывал: «У нас на станции новый подъемник, китайский, но тянет». Людмила Петровна при нем дышала глубже и улыбалась, как будто в квартире становилось просторнее. «Зять-то как?» — спрашивал Саша. «Работает», — отвечала она, скользя взглядом по Иваниным рукам, где пальцы стали сухими от гипса и чистящих средств. Саша смотрел на босую проводку над плитой и говорил: «Тебе бы электрика нормального позвать». «Я и есть нормальный», — отвечал Иван, и Саша улыбался, не споря.

Вечером в пятницу теща устроила генеральную перестановку. Пока Иван был в душе, она передвинула стол, унесла из прихожей пуфик, переложила с нижней полки на верхнюю баночки с крупами, потому что «ребенок может залезть». Иван вышел, вода на плечах стекала холодно. «Нам так удобнее», — сказал он. «Кому — нам?» — спросила она. Аня стояла в дверях, держала полотенце, смеялась в телефон — ей кто-то прислал смешной ролик. Иван понял, что теща ищет не вещи — теща ищет границы, и пока все стояли, она их сдвигала на удобное ей место.

В субботу утром Людмила Петровна позвонила своей подруге Лиде и громко, так чтобы слышали, сказала: «Да, Лидочка, живу у детей, они меня не гонят. Помогаю, как могу. У меня сердце шалит, но держусь. А зять у них… ну, с характером. Не привык, что в доме порядок». Иван резал хлеб и слушал, как хлебный нож тк-так стучит по доске. Он представил, как в Лидином телефоне появляется картинка: он, «с характером», с ножом. Усмехнулся сам себе за эту нелепую мысль и поставил чайник.

К первому визиту в поликлинику Людмила Петровна разыграла невинную сцену: «Ой, автобусы сейчас трясут, я лучше на такси». Иван предложил довезти — у него встреча была позже. Она согласилась, но в машине критиковала: «Нужно ездить мягче, а то у меня печень отскакивает». «Это ямы», — сказал Иван. «Ямы надо объезжать», — сказала она. «Для этого их нужно видеть», — ответил он. «Вот именно», — сказала она, не моргнув.

Возвращаясь, она зашла в аптеку, вышла с двумя пакетами и чек приложила к магниту на холодильнике. «Тысяча триста», — сказала вслух, как будто озвучивала номер лотерейного билета. «Я отдам», — сказал Иван. «Ну что ты», — вздохнула она с легким укором, в котором было и «спасибо», и «запомнила». «Потом посчитаемся». Иван кивнул. Слово «посчитаемся» с детства казалось ему судейским свистком.

Вечером в гости заглянули Анины коллеги — Лена с чёлкой и узкими очками, и Рома, широкоплечий и спокойный, как шкаф. Принесли суши, которые Людмила Петровна ела с ножом и вилкой, не глядя на палочки. «Эти роллы — как корм для рыб, — сказала она, — но молодёжи нравится». Лена улыбнулась и спросила у Ивана, как у них с ремонтом. Иван рассказал про откосы и то, что в санузле пришлось менять короб за стояком. Рома кивнул, сразу понял. «Плитка дорогущая, — вздохнула Аня. — Но красиво». «Красиво — это когда чисто», — вставила теща. «И когда не по ночам шуруповёрт», — добавила Тамара Николаевна, высунув голову в дверь — зашла «на секундочку» вернуть судочек. Все засмеялись, кроме Ивана.

На третей неделе Аня принесла домой «семейный конверт», как она его называла — прозрачную папку с чек-листом расходов. Предложила складывать туда чеки, «чтобы контролировать бюджет». Иван не возражал. Он аккуратно складывал туда квитанции за свет, воду, домофон, за фильтры в кувшине, за детские соки для племянницы, которая раз в неделю приезжала с бабушкой «поиграть». Туда же легли чеки из аптеки Людмилы Петровны. Конверт потолстел и стал лежать на полке, как невысказанная претензия.

Квартирный вопрос всплывал как буёк: то в разговоре с соседями про «наши окна выходят на парк, а ваши на парковку», то в диалоге с Сашей — «Аня бы поближе к маме жила, ей так спокойнее». Иван однажды спросил у Ани: «Ты хочешь переехать?» Она пожала плечами: «Мне здесь нравится. Но маме тяжело подниматься на твой двадцать восьмой. У них в старом доме — второй этаж и двор свой». «У них — это у вас», — сказал Иван. Аня не ответила.

Внутри Ивана шла тихая бухгалтерия. Он считал не цифры, а мелочи: сколько раз он уступил зеркало, сколько раз переставил стул, сколько раз не сказал «не надо». Он любил Аню — за ее способность устоять в шуме, за смех, из-за которого кухня становилась шире. Он терпел тещу — потому что умел терпеть, потому что не хотел, чтобы Аня выбирала между. Но терпение у него было как линейка: с делениями. Он знал, где полтора сантиметра, где три. И чувствовал, что подход к нулю — вопрос времени.

В день, когда в квартале открылся новый супермаркет, они втроем пошли туда как на экскурсию. Людмила Петровна катала тележку, комментируя акции: «Сметана по карте дешевле, но жирность не та», «Гречка от этой марки — шелуха», «Курица охлажденная — это миф». Иван взял молча пачку кофе, дорогую, свою. «Зачем нам это?» — спросила теща. «Это мне», — сказал он. «Мы же семья», — сказала она. «Тем более», — ответил он. Аня посмотрела на них по очереди, как судья на двух свидетелей, которые говорят правду, но разную.

Дома Людмила Петровна принесла из сумки папку с бумагами. «Надо кое-что обсудить», — сказала она. Бумаги оказались выписками и копиями договоров: ее квартира — двушка на Вяземской — была приватизирована на нее одну. «Я тут подумала… — начала она и сделала паузу, как будто ожидала фанфар, — раз у вас ипотека, а у меня две комнаты, можно на время обменяться. Вы ко мне, я к вам. Я буду ближе к поликлинике, а вы сэкономите на платеже: свою сдайте. Будем как семья — поддерживать друг друга. Это на время, конечно». Аня молчала, губы сжаты. Иван почувствовал, как у него где-то под ключицей включился маленький холодный мотор. «Ты серьёзно?» — спросил он. «Ну а что? — сказала она, уже уверенно. — Это же разумно. У вас тут дизайнерский ремонт — жалко, конечно, но вы же молодые, приспособитесь. А моя квартира не требует вложений. И… — она вздохнула и погладила свой белый берет, — мне с сердцем тяжело, лестницы да лифты…»

Иван поставил кружку на стол. Она звякнула, как пустая. Он взглянул на Аню — она изучала узор на скатерти. За стеной загремел детский конструктор — сверху. Снизу кто-то включил дрель. В их доме, как всегда, ремонтировали чужие стены. «Обсудим», — сказал он. «Когда?» — быстро спросила теща. «Когда я посчитаю», — ответил он. «Опять ты со своим “посчитаю”», — сказала она, но улыбнулась — будто согласилась на игру. Иван кивнул. Он действительно собирался считать — только на этот раз не чеки.

Через неделю после разговора про обмен Людмила Петровна вдруг перестала заводить бытовые споры. Не комментировала, как Иван режет хлеб, не поправляла полотенце, даже не заглядывала в мусорное ведро. Казалось, она ушла в себя — но не сдалась, а собирала силы. Сидела в кресле, обёрнутая шерстяным пледом, и часами листала сайт с объявлениями о квартирах. Иногда приговаривала: «Какие цены, Господи… всё вверх ногами». Иван видел краем глаза, как она делает скриншоты. Однажды заметил, что она сфотографировала их гостиную. «На память», — сказала она. Тон был легкий, почти ласковый, но взгляд — внимательный, хозяйский.

Аня становилась всё нервнее. На кухне крошила хлеб и ловила себя на том, что мама и муж даже дышат в разном ритме. «Мама не враг тебе, Ваня», — говорила она тихо, когда они ложились спать. «Я и не думаю, что враг», — отвечал он. «Тогда почему ты всё время как на посту?» Он не отвечал. Потому что знал: стоит чуть расслабиться — и в доме опять передвинут границы, но уже навсегда.

Однажды утром Иван проснулся от звука — кто-то шумно открывал шкаф в прихожей. Вышел: Людмила Петровна снимала с верхней полки коробку с документами. «А что ты ищешь?» — спросил он. «Да ничего… я просто проверяю, где у вас бумаги лежат. Мало ли, пожар, затопление — надо знать, где документы». Иван долго смотрел, потом сказал: «Если что-то случится, я сам найду». «Ну ты же на работе целыми днями», — отмахнулась она. «И всё равно найду», — спокойно сказал он. Вечером он переложил документы в сейф, который стоял в кладовке за стиралкой, и поставил на него коробку с инструментами. Не потому, что боялся — просто не хотел лишних разговоров.

Понедельник выдался тяжёлый: Иван весь день возился с подрядчиками, на стройке задержали поставку цемента. Домой он вернулся к девяти. На столе стояла кастрюля борща, накрытая крышкой. «Ешь», — сказала Людмила Петровна. «Спасибо». Он открыл крышку, почувствовал знакомый запах, сел. Она присела напротив и неожиданно мягко сказала:

— Я не против, чтобы вы жили отдельно, Ваня. Только пойми: я ведь не из вредности вмешиваюсь. Я за Аню боюсь.

— За Аню?

— Конечно. Ты человек хороший, я не спорю. Но жизнь у тебя трудная, профессия рискованная. Сегодня проект, завтра — тишина. Я ведь помню, как мой покойный Коля остался без работы, когда завод закрыли. Мужчина без заработка — это как без опоры.

Иван отложил ложку.

— Я не без заработка.

— Пока, — сказала она тихо. — А если завтра не заплатят? Или стройку заморозят? А ипотека висит. Ты пойми, я просто хочу, чтобы дочка не осталась ни с чем.

Слова «осталась ни с чем» прозвучали так, будто в квартире пахнуло холодом. Иван понял, к чему ведёт разговор, но не стал отвечать. Она продолжала:

— Вот поэтому я думаю, что надо оформить квартиру на Аню. Половину, хотя бы. Ты ведь не против?

Он медленно повернул голову.

— Половину чего?

— Ну… вашей квартиры. Чтобы надёжно. Вы же семья. У вас общие расходы, общий быт. Разве плохо, если и квартира будет общая?

В этот момент зазвенел ключ — пришла Аня. Услышав последние слова, замерла.

— Мам, мы же договаривались не трогать эту тему, — тихо сказала она.

— Я просто предлагаю, — невинно ответила Людмила. — Чтобы всё было по справедливости. Иван не бедный, не обеднеет.

— Мама! — крикнула Аня, впервые громко.

Теща театрально вздохнула:

— Ладно, молчу. Я же добра хотела.

Иван поднялся из-за стола и вышел на балкон. На улице горел поздний октябрь, мокрый, серый. Воздух пах листами и бензином. Он стоял, опершись о перила, и чувствовал, как внутри что-то шевелится — не злость, не страх, а усталость, плотная, как цемент. В этот вечер они не разговаривали. Аня плакала в ванной, Людмила Петровна долго кашляла в комнате, требуя внимания, но Иван не пошёл.

Следующие дни прошли как в тумане. Людмила Петровна демонстративно молчала, но её молчание звучало громче слов. Завтрак готовила — но себе. Вечером смотрела сериалы в наушниках, но включала звук на максимум, так что диалоги были слышны даже сквозь стену. Аня металась между ними, как между плитами. «Мама не понимает, что тебя обидела, — шептала она, — она просто по-своему беспокоится». Иван молчал.

В субботу он вернулся домой пораньше — хотел заехать в автосервис, но передумал. На пороге столкнулся с Сашей. Тот стоял с пакетом яблок и банкой мёда.

— Привет, шурин, — сказал он, улыбаясь.

— Здорово.

— Мамка дома?

— Дома.

— Я тут поговорить хотел, — понизил голос Саша. — Она волнуется. Думает, вы её выживаете.

Иван тяжело выдохнул.

— Никто не выживает.

— Ну, может, тебе некомфортно, я понимаю. Но мама-то старая, ей тяжело. Может, как-нибудь порешаете миром?

— А что ты предлагаешь?

— Не знаю… может, ключи ей дубликат сделать, чтобы она могла приходить, когда захочет? Ей спокойнее будет.

Иван посмотрел прямо в глаза Саше.

— Чтобы она приходила, когда захочет? В мою квартиру?

— Ну… вы же семья.

— Семья — это когда договариваются, а не вламываются, — спокойно сказал Иван.

Саша пожал плечами, но больше не спорил.

Когда тот ушёл, Иван сел в кухне. На холодильнике висела новая бумажка — аккуратно написанная рукой Людмилы Петровны: «Счётчик воды проверять раз в неделю!». Внизу подпись: «Ответственный — Иван». Он скомкал бумагу, бросил в мусор. Через час появилась новая — теща заметила. И он понял: теперь это не просто бытовой конфликт, а принцип.

Вечером он залез в общий семейный чат и пролистал переписку: теща регулярно пересылала Ане объявления о квартирах, о «выгодных вариантах», а однажды даже написала: «Видела симпатичную двушку недалеко от меня. Если Иван согласится продать свою, можно было бы взять эту. Всё равно ведь в ипотеке». Аня не ответила.

На следующий день Иван вызвал такси и уехал к родителям — просто на выходные. Отец встретил его молча, как всегда. Мать, ставя чайник, спросила:

— Что, с тёщей опять?

— Опять, — ответил Иван.

— Потерпи. Женщины иногда как дети.

Он усмехнулся:

— Она не как ребёнок. Она как стратег.

— Тогда тебе придётся быть дипломатом, — сказала мать.

В воскресенье вечером Иван вернулся. В квартире было тихо. На столе записка: «Мы у мамы, переночуём там». Он почувствовал странное облегчение. Разделся, налил себе чай, включил свет — и заметил, что на комоде нет семейного фото. То самое, где они втроём на даче. Снято недавно. Рамка исчезла.

На следующее утро Людмила Петровна позвонила:

— Иван, я подумала, что тебе будет проще, если я пока поживу у себя. Так всем спокойнее.

— Хорошо, — сказал он.

— Но я заберу кое-что из ваших вещей, хорошо?

— Кое-что — это что?

— Да там ерунда: скатерть, чайный сервиз, фото… Я ведь дарила.

Он хотел сказать «не стоит», но передумал. Пусть забирает.

Прошла неделя тишины. Потом Аня вернулась — усталая, но мягкая.

— Мама обиделась, конечно. Говорит, ты её выгнал.

— Я никого не выгонял.

— Я знаю. Просто… ей тяжело одной.

— Ей тяжело, когда кто-то рядом, — тихо сказал Иван.

Они снова жили вдвоём, и казалось, что дом дышит. Аня готовила по утрам кашу, пела вполголоса. Иван снова приносил кофе в постель, как в начале. Но однажды он заметил: на полке с документами исчезла коробка. Маленькая, с их распиской из банка и копиями договора. Он вспомнил, что Аня брала туда загранпаспорта — мама собиралась оформить страховку.

— Ты брала документы? — спросил он.

— Нет.

— А мама?

— Может быть. Она говорила, что хочет уточнить по налоговому вычету.

— Где они сейчас?

— У неё, наверное.

Он сел. Почувствовал, как в груди растёт знакомая тяжесть.

— Аня, — сказал он спокойно, — ты понимаешь, что она вмешивается не потому, что волнуется?

— Она просто не умеет иначе, — тихо ответила Аня.

— А я не умею жить под микроскопом.

На следующий день он поехал к теще. В старом доме пахло котами и капустой. Людмила Петровна открыла дверь мгновенно — будто ждала.

— Иван! Как приятно. Заходи.

— Я за документами.

— Какими?

— Которые ты брала.

Она усмехнулась.

— Ах, эти. Я просто хотела посмотреть. Всё на месте. Хочешь — забирай.

Иван подошёл к шкафу. Документы лежали на полке, аккуратно перевязанные резинкой. Он взял их. И вдруг услышал:

— Я всё равно не верю, что вы надолго. Аня не выдержит. Она привыкла к семье, к теплу, к вниманию.

— У неё всё это есть, — спокойно сказал он.

— Есть? — теща улыбнулась. — Пока ты не выставишь кого-то из квартиры.

Он обернулся.

— Я никого не выставлял.

— Ты выставил меня, — тихо сказала она. — Но я вернусь.

Эти слова прозвучали не как угроза — как обещание.

Через пару недель всё действительно повторилось: Людмила Петровна снова появилась с сумкой, сославшись на то, что «в её доме начался ремонт». Аня растерялась:

— Мам, ну ты же говорила, что будешь у Лиды.

— Лида заболела, — просто ответила теща и поставила сумку в прихожей.

Иван ничего не сказал. Только в ту ночь долго не мог уснуть. Он понимал: тёща не временно. Она возвращается окончательно.

Через несколько дней он заметил, что в семейной папке лежит новый документ — копия дарственной на их квартиру. Не настоящая, просто образец из интернета, заполненный от руки. В графе «Даритель» — его имя. В графе «Одаряемый» — Анна Иванова. Внизу приписка: «черновик».

Он долго сидел, глядя на этот лист. Потом аккуратно положил его обратно. Теперь он точно знал, что дело идёт не к миру, а к решению.

И решение назревало.

Иван проснулся рано — ещё темно было за окном. Сквозь неплотно закрытые двери комнаты доносилось лёгкое постукивание клавиатуры. Он приподнялся, выглянул: Людмила Петровна сидела за кухонным столом с ноутбуком. На экране мелькали таблицы, окна браузера, что-то печаталось. Иван вышел, не включая свет.

— Доброе утро, — сказал он спокойно.

Теща вздрогнула, закрыла крышку.

— Ты чего пугаешь? Я просто письмо писала, — быстро сказала она.

— Кому?

— В управляющую компанию. Хотела уточнить, на кого зарегистрирована квартира. Счета приходят на тебя, а ведь живёте вы вдвоём, так?

Иван взял кружку, налил воду из фильтра.

— Счета приходят тому, кто платит.

— Аня тоже платит, — сказала она, приподнимая подбородок.

— Аня покупает продукты и платит за интернет.

— Так это тоже расходы на дом. Значит, имеет право.

Он не ответил. Просто посмотрел на неё долго — так, что она отвела взгляд.

— Людмила Петровна, — тихо сказал Иван, — вы можете считать, что это ваш дом, если вам так спокойнее. Но юридически — это моя квартира.

Она усмехнулась, тонко и холодно:

— Пока твоя.

После того разговора в квартире установилась ледяная тишина. Никто не кричал, но и не разговаривал по-настоящему. Аня старалась «сгладить углы»: звала мать на прогулку, пыталась уговаривать Ивана «быть помягче». Но в её голосе появилась усталость — будто она сама не верила, что мягкость что-то решит.

Через пару дней теща исчезла на весь день. Вернулась вечером с двумя мужчинами в серых куртках и планшетами.

— Это оценщики, — сказала она буднично. — Проверят состояние квартиры для налогового расчёта.

Иван стоял, не двигаясь.

— Для какого расчёта?

— Ну ты же знаешь, сейчас всё надо оформлять. Я консультировалась, говорят, если квартира в браке, то это общее имущество. Вот я и решила уточнить.

Аня побледнела:

— Мам, ты зачем это устроила без нас?

— Я же для вас стараюсь! Чтобы потом не было сюрпризов!

Оценщики прошли по комнатам, щёлкнули пару фото и ушли. Иван закрыл дверь и сказал спокойно:

— Ещё раз впустишь кого-то в мой дом без моего разрешения — я вызову полицию.

Теща вспыхнула:

— Ах, вот как? С полицией на родственников?!

— С любыми, — ответил он.

— Ишь, как заговорил! Забыл, кто тебе дочку вырастил, кто за внуков переживает!

— У нас нет внуков, — сказал Иван. — И если всё пойдёт так же, не будет.

Эти слова прозвучали жёстко, и он пожалел их в ту же секунду. Аня заплакала и ушла в комнату. Людмила Петровна прижала руку к груди и села в кресло.

— Всё… доволен? Давление поднялось.

Иван молча достал из шкафа тонометр, положил рядом.

— Вот, меряйте.

— У тебя совести нет, — прошептала она. — Я не железная.

Он знал: сейчас будет привычный спектакль с таблетками и жалобами. Но впервые не поддался. Просто взял куртку и вышел на улицу.

Он шёл по двору, где пахло мокрым асфальтом и горячими пирожками из ларька. В голове звучали слова: «пока твоя», «оформлять». Всё складывалось в картину: сначала разговоры про «общую собственность», потом оценка, потом — давление на Аню. Ему было страшно не потерять квартиру, а потерять ощущение, что это его дом.

Когда он вернулся, Людмила Петровна уже лежала, изображая слабость. Аня сидела рядом, тревожно глядя на мужа.

— Мамочке плохо. Ты зачем так на неё?

— Я на неё не «так». Я просто не позволю, чтобы кто-то распоряжался моим жильём.

— Но ведь она добра хотела! — срывалась Аня. — Мы семья!

— Мы — да, — сказал Иван. — Но не трое.

Следующие дни он жил на автомате: работа, дом, короткие разговоры. Аня всё чаще ночевала у матери «чтобы помочь», хотя та теперь жила у них. Парадокс, над которым он уже не смеялся.

Однажды вечером позвонил Саша.

— Иван, я вот что хотел. Мамка сильно переживает. Может, ну его, этот спор? Она всё равно не успокоится. Лучше пусть оформите долю на Аню, и живите спокойно.

— А ты понимаешь, что сейчас предлагаешь? — спросил Иван.

— Ну а что? Она же всё равно потом всё Ане оставит.

— Потом — это потом, — сказал Иван. — А пока я живу в своей квартире.

Саша вздохнул:

— Ты упрямый.

— Зато честный.

Когда грянул решающий день, никто заранее не понял, что он решающий. Обычное утро, обычный шум чайника. Аня ушла на встречу с клиентом, теща осталась дома. Иван собирался на объект.

Он выходил из ванной и услышал голоса — Людмила Петровна с кем-то говорила по телефону:

— Да, пусть готовят бумаги. Нет, он не согласен, но я через дочь оформлю доверенность. Да, конечно, потом всё перепишем.

Иван остановился. В груди поднялась волна — не злость, а холод. Он вошёл на кухню, не повышая голоса:

— Кому ты сейчас звонила?

— Это не твоё дело.

— Моё, если разговор идёт о моей квартире.

Она встала, вытянулась.

— Ты вообще кто, чтобы мне указывать? Без меня вы бы этой квартиры не увидели! Я вам помогала, когда вы даже предоплату не могли внести!

— Ты помогла словом. Деньги мы платили сами.

— Зато я дала благословение, — усмехнулась она.

— Благословение не оформляется через нотариуса, — ответил он.

Она резко вытащила из папки лист — копию доверенности, уже заполненной.

— Вот! Подпиши. Просто чтобы уладить формальности.

Иван взял бумагу, глянул. Вверху жирно: «Передача права пользования жилым помещением».

Он спокойно порвал лист на мелкие куски и бросил в мусорное ведро.

Людмила Петровна побледнела.

— Ты пожалеешь.

— Возможно, — сказал он. — Но не сегодня.

Он открыл входную дверь и добавил:

— И сегодня же я хочу, чтобы вы ушли.

— Куда это — ушли?!

— К себе домой.

Она сжала губы:

— Аня тебе этого не простит.

— Пусть сама решит, кого прощать.

Он вышел, закрыл за собой дверь и сел на лестничную площадку. Слышал, как внутри гремят шкафчики, хлопают дверцы, как теща звонит дочери, жалуется, обвиняет.

Аня вернулась через час. В квартире стояла тишина.

— Где мама?

— Уехала.

— Куда?!

— Домой. Я попросил.

— Зачем ты так? — она опустилась на стул. — Ты понимаешь, что она больная?

— Она не больная, Аня. Она просто не признаёт чужих границ.

Аня молчала. Слёзы катились по лицу, но она не вытирала.

— Я не знаю, что теперь будет, — сказала она.

— Будет тишина, — ответил он.

Прошёл месяц. Людмила Петровна больше не появлялась, но звонила почти каждый день. Аня отвечала коротко, иногда уходила в другую комнату. Слышались фразы: «Да, мам… нет, он не извинялся… мама, не начинай снова».

Однажды вечером в дверь позвонили. Иван открыл — на пороге стоял курьер с конвертом. Внутри была повестка: Людмила Петровна подала иск о «восстановлении справедливой доли имущества супругов».

Аня уронила бумагу.

— Она с ума сошла, — прошептала.

— Нет, — тихо сказал Иван. — Она просто не умеет проигрывать.

Суд длился недолго. Судья смотрел документы, слушал объяснения, задавал вопросы. У Людмилы Петровны был адвокат — сухой мужчина с папкой. Он уверенно произнёс:

— Квартира приобретена в браке, а следовательно, имеет отношение и к супруге истца, а значит, её мать как заинтересованное лицо имеет право отстаивать интерес дочери.

Иван стоял прямо, спокойно.

— Квартира куплена до брака, ипотека оформлена на меня. Все платежи идут с моего счёта. Вот квитанции.

Аня сидела рядом, растерянная. На её лице читалось: «я не знала, что дойдёт до суда».

Когда судья объявил решение — отказ в иске, — Людмила Петровна даже не встала. Только прошептала:

— Я ещё вернусь.

Вернувшись домой, Аня долго сидела у окна.

— Она мне не простит, — сказала она.

— А мне? — спросил Иван.

— Тебе — тоже.

— Тогда у нас равновесие, — усмехнулся он.

Она улыбнулась впервые за долгое время. Но в её взгляде всё ещё было сомнение.

Через неделю она собрала вещи и сказала:

— Мне нужно пожить у мамы. Она не в себе после суда. Я не могу её оставить.

— Я понимаю, — сказал Иван. — Только помни: там твой дом или мой — решать тебе.

Она вышла, не оглядываясь.

Прошло три месяца. Иван жил один. Работал, встречался с Пашей, привык к тишине. Иногда по утрам наливал две чашки кофе — по старой привычке — и ставил одну напротив. Потом пил обе.

В один из таких дней в дверь позвонили. На пороге стояла Людмила Петровна — аккуратная, в новом пальто, с небольшой сумкой.

— Аня не знает, что я пришла, — сказала она. — Можно войти?

Иван посторонился. Она прошла в гостиную, осмотрелась, будто впервые.

— Уютно у тебя. Тихо.

— Да, — ответил он.

— Я пришла не ругаться. Просто сказать, что ты жестокий человек.

— Возможно, — спокойно сказал он. — Но честный.

Она посмотрела на него долго.

— Аня, может, и вернётся. Только помни: без семьи человек никому не нужен.

Он улыбнулся.

— Семья — это не прописка и не доля. Это когда не лезут в твою жизнь с доверенностью в руках.

Людмила Петровна взяла сумку, направилась к двери.