— Ты опять перепутала тетради, — сказала мама, когда мне было десять. — У Валеры завтра контрольная, ему нельзя нервничать.
— У меня тоже, — ответила я.
— Ты старшая. Будь примером.
Эта реплика потом прилипла ко мне как бирка на новой куртке: колется, но снять нельзя. В пятом классе я пошла в музыкалку, потому что «старшим полагается развиваться»; в шестом бросила, потому что «Валере громкие звуки мешают готовиться к олимпиаде». В седьмом я занималась математикой с репетитором по вечерам и засыпала наилучшим ученикам района на плече в маршрутке; в восьмом деньги на репетитора «перераспределили», потому что брату понадобился кружок робототехники. «Тебе же всё равно гуманитарий ближе», — улыбалась мама. «Ты же девочка, тебе важно научиться ладить», — поддакивал отец, глядя в окно.
Валера был на год младше, но в доме ходил как хозяин: ботинки у двери поперёк прохода, рюкзак на столе, телефон на громкой связи. Он умел сближаться с людьми быстрее меня — через шутки, через «давай я поправлю», через небрежную уверенность. Я на его фоне выглядела старушкой в сером костюме, хоть носила худи. «Даша, ты слишком серьёзная», — мама отводила меня на кухню и затевала разговоры о том, как «женщины держат дом, а мужчины — мир». После таких разговоров я мыла посуду и мечтала стать журналисткой, чтобы хотя бы чужие истории складывались по правилам, если уж мои разваливаются.
Поступать я решила в педколледж: бюджет, стипендия. «Учитель — стабильная профессия», — сказал отец, но деньги на общежитие попросил подождать: «У Валеры репетитор до сентября. Ты же у нас самостоятельная, найдёшь подработку». Я нашла вечерние занятия с ребятами из начальной школы, и осенью, когда переехала в общагу, у меня было две сумки и чайник в коробке с чужой фамилией. Каждые выходные приезжала домой: «Даша, помоги разобрать кладовку», «Даша, съезди с Валерой на секцию, мне страшно за него одного», «Даша, посмотри с ним документы для олимпиады». Я смотрела. Он смеялся, крутил ключи на пальце и обещал «вернуть с процентами», когда «встанет на ноги».
Университет я добрала позже — на вечернем. Днём — школа, вечером — лектории, ночью — тексты на сайт районной газеты. «Ты такой молодец», — говорили коллеги. Мама не перечила, но в разговоры вставляла: «А Валера сегодня звонил, его отпустили из армии, нашли вариант альтернативы. Умничка». Отец кивал. «Смотри, куда он тянется. Ему бы стартап». Слово «стартап» у нас в семье звучало как белая скатерть по праздникам: гладкая, чужая.
Когда мне было двадцать четыре, я сняла комнату поближе к школе, чтобы не ездить в общаговском автобусе. В угол поставила стеллаж из буковских досок, которые подарила коллеге за помощь с её сыном. «Красота, как в каталогах», — сказала моя подруга Света, бухгалтер из соседнего детсада. — «А родители как?»
— Нормально. Мама всё звонит. У Валеры проект, им надо помещение арендовать.
— Ты помогла?
— Пока нет.
Света только покачала головой: «Не вздумай вносить залог. Ты же потом крайняя будешь».
Я знала. Но в воскресенье приехала домой, и мама встретила меня в коридоре так, будто уже знала мой ответ.
— Даш, ты же понимаешь, у Валеры шанс, — она налила чай, поставила сахарницу ближе ко мне. — Они с ребятами нашли помещение, но нужно внести депозит до конца месяца. Отец на работе, у него квартальный отчёт, с него пока не спросишь. Мы постепенно вернём. Я свою цепочку заложу, если надо.
— Не надо ничего закладывать, — сказал Валера, входя на кухню в носках разных цветов. — Мы и без этого обойдёмся. Даша, не парься, это взрослые дела.
Он улыбался, но в улыбке были белые молочные зубы длинной давности: «Сама поймёт и отдаст». Я сжала чашку ладонями. Чай был горький, потому что мать перепутала банки и заварила из травы для давления.
— Я подумаю, — сказала я.
Потом не спала ночь, листала спредшиты с расчётами, которые скинул Валера, и не видела там ни одного реального источника дохода. «Мы сделаем маркетплейс для локальных мастеров», — писал он. — «Начнём с кофейных зерен особой обжарки и авторских свечей». Я врезалась взглядом в слово «свечи» и почувствовала, как в груди поднимается бессмысленный смех. Утром я сказала «нет». Мама расплакалась. Отец поморщился. Валера пожал плечами.
— Ты такая… буквоедка, — сказал он. — Я думал, ты уже выше этого.
Света потом сидела со мной на кухне и мазала бутерброды плавленым сыром.
— Я не железная, — сказала я. — Такое чувство, что за мной хвост с гирей.
— Это не чувство, — ответила Света. — Это привычка семьи. Они привыкли, что ты — амортизатор.
Прошёл год. Я вместе с учениками менялась: они росли, менялись прически, менялись любимые слова. Я тоже менялась — включала уроки медиаграмотности, учила их проверять источники, не верить громким заголовкам. На родительском собрании ко мне подошла мама мальчика и сказала: «Вы как кость в горле тем, кто любит жить за чужой счёт». Я сморщилась, но улыбнулась. «Спасибо за обратную связь».
Валера за это время устроился в одну фирму продавать оборудованные рабочие места для «коворкингов будущего». Мама гордилась. Отец комментировал городские новости по вечерам, как будто это его личный фронт: «Дороги делаются, но кто их портит? Пешеходы!» За столом всё чаще звучало: «Вот, у Валеры презентация инвесторам», «Вот, у Валеры командировка», «Вот, у Валеры новая ответственность». Про меня говорили «держится» и «молодец, что не жалуется». Словом «невестка» мама иногда оговаривалась, когда про меня. «Ты нам как невестка — всё делаешь, а как дочь — вредничаешь». Я смеялась, потому что что ещё делать?
Временные скачки в те годы были как засечки на косяке: в январе — успеваемость к четвертям, в мае — выпускники и слёзы, в августе — лагерь, который я вела за отдельную плату, чтобы накопить на курсы для себя. Я копила на повышение квалификации, чтобы получить надбавку. Мечтала уйти в методисты. «Ты же не ради денег в школу», — говорила мама, когда я приносила новости о премиях. «Не ради денег, но и не ради чужих мечтаний», — думала я, но вслух не говорила.
В один из вечеров, когда мы со Светой крошили салат в контейнеры на неделю, она спросила:
— Ты сдаёшь налоговый вычет за обучение?
— Пытаюсь, — ответила я. — Документы уже третий месяц маме отдала, она обещала занести, там у неё знакомая работает… — Я осеклась.
Света уткнулась в доску ножом: — Верни документы себе. Это твои деньги.
Я поехала ночью, поднялась на четвёртый этаж в нашей пятиэтажке, где пахло сгоревшими котлетами и стиральным порошком. Мама открыла быстро, как будто дежурила в коридоре.
— Даш, ты чего в такое время?
— Документы верни, пожалуйста. Я сама занесу.
Мама заглянула в тумбочку.
— Я их… отдала Валере посмотреть. Он же у нас в этом разбирается.
— В каком «в этом»? — спросила я. — Это мои бумаги.
— Не начинай, — из комнаты выглянул отец. — Ты всегда всё драматизируешь. Валера же помогает.
Валера появился последним, в шортах и футболке с волком.
— Да, я взял, — сказал он спокойно. — Тут не все бумаги, я хотел добить список. Не кипишуй.
— Верни завтра, — сказала я.
— Потом, — сказал он. — Не гони.
Я стояла в коридоре, держась за ремень сумки. На кухне тикали часы с петухом. «Ты старшая, не истери». Я вздохнула.
— Ладно. Завтра.
Завтра наступило через две недели и выглядело как «ой, потерялись квитанции, но найдём». Я сделала дубликаты, занесла сама. Возврат пришёл к новому году. В тот вечер мы собирались у родителей: салат с кальмарами, селедка, уже разлитый шампанское. Валера хлопнул меня по плечу:
— Ну, видишь, сама смогла. Горжусь.
— Спасибо, — ответила я.
На следующий день мама предложила «семейный совет». Это звучало как учительский совет, только без протоколов. Сидели мы на кухне: родители, я, Валера и тётя Лена — мамина сестра, которая жила на два дома: половину времени у нас, половину — у себя, где у неё обои не доклеены уже пять лет.
— Вопрос простой, — сказала мама. — Жильё. Мы с отцом стареем, нам тяжело. Даша, у тебя стабильная работа, но комната — это несерьёзно. Валера перспективный, но пока на съём. Вы взрослые. Надо думать.
— О чём именно? — я смотрела на локоть скатерти, где пятно от борща пытались вывести лимонной кислотой.
— О распределении, — вмешался отец. — Есть приватизация бабушкиной квартиры. Мы думали, как лучше.
Я замерла.
— Какая приватизация? Ее же оформили на тебя, пап.
— На меня, да. Но это для удобства, — сказал он. — Мы с мамой это делали, чтобы избежать бумажной волокиты.
— И что вы предлагаете? — спросила тётя Лена. — Я в курсе: квартира в старом фонде, но район востребованный.
— Предложение такое, — мама взглядом подвела меня к развязке разговора: — Валера переезжает туда на время, пока не встанет на ноги. Даша, ты не против?
— Это же моя очередь, — сказала я спокойно. — Я первая. Я живу на съёме десятый год.
— Ты же ближе к школе живёшь, — вмешался отец. — На кой тебе другой конец города? Валере надо стартовать.
— И потом, — мама улыбнулась как в соцсетях на чужих юбилеях, — ты же сама говорила, что тебе важно пространство. Там ремонт, там технически сложно. Мужчине легче. Ты преувеличиваешь свою нужду.
— Лучше скажите прямо, — сказала тётя Лена. — Вы решили перегородить комнату книжным шкафом и сделать вид, что у всех поровну.
Валера поднял ладони:
— Я не против, если что. Мне вообще, честно, всё равно где жить. Но логика есть.
Я слышала свой голос будто из динамика на тренировке по вокалу: чужой, чистый, с вибрацией.
— То есть вы уже решили без меня?
— Не надо упреков, — отец постучал по столу тыльной стороной ладони. — У тебя всегда крайности. Мы обсуждаем.
— Обсуждаем, пока решение не принято, — добавила тётя Лена. — А потом скажем, что Даша сама согласилась.
Мама всплеснула руками, но тихо, в полсилы:
— Ну что ты, Лена. Никто не давит. Даша, мы — семья. Ты всегда нас выручала. Ты сильная. Ты поймёшь.
После совета я шла к остановке и чувствовала, как по спине ползёт липкая улыбка Валеры. Он догнал меня у светофора.
— Слушай, — сказал, — не психуй. Это же временно. Ты же знаешь, я когда разгон возьму — тебе потом всё верну. И больше.
— Я не банк, — ответила я. — И не клетчатая пледика у вас для пикников.
— Да ты что, — он фыркнул. — С юмором у тебя стало жирно, горчит.
Весной я поступила на курсы для завучей. Школа выделила частично оплату, остальное покрыла я. У нас появился новый директор, молодая женщина в кедах, которая не говорила «надо» без объяснений. Она задержалась после моего урока и сказала: «Вы умеете держать класс, не повышая голос. Это редкость». Я пришла домой и рассказала маме. Она улыбнулась:
— А у Валеры завтра показ проекта городской администрации. Представляешь?
— Представляю, — сказала я.
Света всё больше походила на раковину: слушала, кивала, подтягивала руки к груди.
— Что ты хочешь? — спросила как-то вечером. — Вот реально, если представить, что тебя никто ни к чему не подталкивает.
— Нормально жить. Без подвохов. И не чувствовать, что я — чья-то страховка.
— Тогда начинай учиться говорить «нет» вслух, а не шепотом мне на кухне, — сказала она.
Я тренировалась. Маленькое «нет» в ответ на «посиди с Валериным хомяком». Среднее «нет» в ответ на «поедем за город с его друзьями, ты же за рулём». Большое «нет» в ответ на «оформи кредитную карту на себя, там кэшбэк удобный». Большое далось с трудом: мама обиделась, отец на два дня перестал брать трубку, тётя Лена одобрительно хмыкнула, а Валера прислал в мессенджер гифку с медведем, хозяином леса. «Ты что, теперь против?»
— Я теперь за себя, — написала я.
Лето выдалось тягучим, как варенье без лимона. Валера переехал в бабушкину квартиру «временно». На третий день привез туда проектор. На пятой — кофемолку и диван в стиле «лофт». На седьмой — провёл экскурсию по сторис: «Мой новый офис. Вложение в будущее». Света прислала мне скрин.
— Ты видела?
— Видела.
— Он говорит «мой».
— Ключевое слово — «говорит», — ответила я. Но в горле стояла мелкая пыль.
Осенью директор предложила мне вести проект по ориентации выпускников: «Вы классно спрашиваете. Вам доверяют». Я взялась. Мы с ребятами рисовали карты будущего: профессии, навыки, риски. «Смотрите, если вам говорят «ты старший — должен», — написала я на доске. — Спросите «почему?» и «какие мои границы?» У дверей кабинета меня поджидал Валера: не звонил, не писал — просто приехал.
— Выйдешь на минуту?
Я вышла. Он посмотрел на доску.
— Какая же ты… — он усмехнулся. — Учишь детей идти против семьи?
— Я учу их думать, — сказала я. — И уважать себя.
Он задержал взгляд на мне.
— Пригодится тебе самой, — сказал. — Вечером заеду, надо обсудить кое-что. Не дергайся, ничего страшного.
— Я занята, — ответила я.
— Освободишься.
И вот тут я поняла: нас ждёт очередной «семейный совет», только без тёти Лены, без скатерти и без компота. И что после него у меня опять не будет ни сна, ни ответов.
Вечером он всё-таки пришёл. Без звонка. Позвонил в домофон и сказал соседке: «Я к учительнице, у нас педсовет внеплановый». Соседка, наша дворовая комендантша, потом шепнула в лифте: «Вежливый мальчик у тебя. Помогай родному брату, судьба щедрой будет». Я кивнула, потому что лифт старый, двери заклинивает, спорить внутри страшнее, чем молчать.
— Красиво у тебя, — Валера прошёл в комнату, бросил взгляд на стеллаж, на контейнеры с аккуратно подписанными специями, на мою таблицу планов на стене. — Прям как в Pinterest.
— Что ты хотел обсудить?
Он сел на край дивана, чуть вдавил ладони в подушки, как будто проверял, выдержат ли.
— Вкратце. У нас с партнёрами — шанс. Город объявил конкурс на «пространство для молодёжных проектов». Мы в шорт-листе. Если зайдём — нам выделят субсидию. Но нужна «доля софинансирования», по форме — залог. Небольшой, чисто формальность. Мы скинемся, но надо добить сумму. Ты же понимаешь, семьи помогают.
— Ты же говорил, что без семейных денег обойдёшься. «Взрослые дела».
— Не передёргивай, — он улыбнулся, но улыбка была как наклейка на ноутбуке: приклеили криво, пузырьки воздуха видны. — Тут речь о бумагах. Нам нужен поручитель. И пара кредиток на перекрытие кассовых разрывов. На месяц. Максимум два.
Я глубоко вдохнула.
— Нет.
— Это не об операции на сердце и не о твоей почке, — он фыркнул. — Это о шансах. Ты учишь детей мечтать, а сама вечно в окопе.
— Я учу их считать риски.
Он пожал плечами:
— Ладно, ты пока подостынь. В субботу — семейная встреча. Придёшь. Папа с мамой хотят «обсудить без эмоций».
«Без эмоций» у нас обычно значит «с твоими слезами, Даша», подумала я, но промолчала.
В школе я ловила себя на том, что разговариваю с классом так, будто они — жюри моей личной презентации. «Когда вам говорят «для семьи», — объясняла я десятиклассникам во время урока по критическому мышлению, — задавайте три вопроса: кто принимает решение, кто несёт последствия, и можно ли отказаться». С задней парты Саня поднял руку:
— А если все трое — одно и то же лицо?
— Тогда это справедливо, — сказала я. — Но так почти не бывает.
На перемене ко мне подошёл новый физрук, Игорь. Он недавно переехал из другого города, был не из наших уютных историй, в которых все всех знают. «Я слышал ваш урок, — сказал он. — Умеете ставить вопросы. Я тут в выходные бегаю по набережной, вы не против компанию?» Я замялась: часть меня хотела согласиться, другая оглянулась на невидимую табличку «Даше некогда». Я ответила:
— Напишите мне. Посмотрим по расписанию.
Ночью я не спала. Рисовала в голове переговорный стол: мама с блокнотом, отец с новостной лентой на телефоне, тётя Лена с замечаниями по существу, Валера со своим «ну давай без драмы». Утром перед выходом из дома у меня трещал чайник, как старик с бронхитом. Я выключила его раньше кипения — видимо, по символике.
Суббота. На кухне у родителей влажно от супа и разговоров. Тётя Лена — тут же, в своём свитере с вытянутыми рукавами, как всегда: «я случайно заходила и осталась». Отец жмёт на кнопку кофемашины, и та бьётся как птица о стекло.
— Даша, — мама начинает без прицела, будто у неё список вопросов и каждый пуля. — Мы все собрались. Мы семья. У Валеры возможность, которую грех упустить. Но без тебя никак. Ты у нас с головой, ты знаешь, как это работает. Понадобится твоя подпись на поручительство и… — она посмотрела на Валеру, — пара карт. Небольшие лимиты.
— Мама, — я села и положила ладони на стол, чтобы они не дрожали. — Я не буду поручителем. И не буду открывать карты под чужие расходы. Это не мой проект.
— Ты всегда делаешь вид, что ты чужая, — отец не поднял глаз, пролистывая что-то на телефоне. — Мы же не просим слишком многого. Это просто подпись. Ты же не маленькая, пойми. Взрослая.
— Я взрослая, поэтому знаю, что подпись — это ответственность. И когда не платят, платит поручитель.
— Никто не говорит «не платят», — Валера вскинулся. — У нас всё просчитано. Ты мне не веришь принципиально, потому что тебе приятно быть правой и бедной.
— Я училка и не бедная, — сказала я. — И быть правой — не мой фетиш. Мне нужна безопасность.
Мама подвинула ко мне тарелку с пирожками, как щит.
— Даш, ну правда. Мы и не просили тебя раньше. Ну да, с квартирой получилось так… — она запнулась.
— С квартирой получилось, что его туда заселили, — сказала тётя Лена. — И с тех пор он там как собственник. Напоминаю.
— Лена, — отец сделал голос ниже, как в театре, — не надо провоцировать. Речь о другом.
— Как раз о том, — ответила она. — Вы уже взвалили на девочку чужие решения. Хотите ещё. Потом будете говорить, что «она сама согласилась».
— Ты всегда вставляешь палки! — мама ударила ложкой по кастрюле сильнее, чем требовалось. — И то твоя проблема, и это.
— Мама, — сказала я мягче. — Я вас люблю. Но так не будет.
— Любишь? — мама вдруг засмеялась водянистым смехом, как будто у неё во рту ледяная крошка. — Любишь и отказываешь? Тебя насмотрелись в этих ваших тренингах «говорить нет»? Да кто тебя научил такой черствости?
— Черствость — это когда берёшь чужие деньги как свои, — тихо сказала тётя Лена.
Отец поднял взгляд:
— Довольно. Даша, хватит театра. У Валеры проект, у тебя — иллюзии. Не разваливай семью.
— Это я разваливаю? — спросила я.
— Ты цепляешься за принцип, — Валера скрестил руки. — Старшая, а ведёшь себя как чужая. У меня дедлайны, ты понимаешь это слово? Если мы не внесём до среды, нас снимут с конкурса.
— Так внесите из своих денег, — сказала я. — Это ваша ставка.
— Это наше общее будущее, — сказал отец. — Он же потом тебе спасибо скажет.
— Он мне уже «вернул с процентами» пару обещаний, — сказала я. — Вечная рассрочка.
Тётя Лена усмехнулась. Мама встала и, как актриса на премьере, заложила прядь за ухо:
— Дашенька, пойми, — голос стал мягким, шёлковым. — Я ведь всю жизнь ради вас двоих. Ты сильная, ты никогда не пропадёшь. А он… Он мягкий. Он добрый. Он не умеет отказывать людям. У него сердце большое. Если ему не помочь — пропадёт.
— Он взрослый, — сказала я. — Пусть учится.
— Взрослые тоже ломаются, — мама утерла глаза салфеткой. — Ты хочешь, чтобы он сломался?
— Мама, ты сейчас манипулируешь, — сказала я. — И я это слышу.
Она резко перестала плакать. Как по команде.
— Смотри, — кивнула тётя Лена на меня, — учится. Молодец.
— Я не манипулирую, — мама сразу подняла руки. — Я просто говорю как есть. Ты всегда была… другая. Сильная. Непролазная. Невеста чужая в собственной семье.
— Невестка, мама, — поправил Валера. — Ты опять.
— Да хоть королева Англии, — отмахнулся отец. — Суть в том, что она всегда против.
В окне загудел автобус. В подъезде кто-то ругался с курьером. Мир шёл своим ходом. У меня звонок: Игорь прислал сообщение — «Если нужно отвезти тебя из ада на набережную, сигнализируй». Я впервые за день улыбнулась.
— Смотрите, — я положила на стол листок, распечатку с вычислениями по конкурсу, которую мне скинул Валера неделю назад. — Здесь не сходится бюджет. Нет статьи на аренду коммунальных, здесь занижены налоги, здесь пустой маркетинг. И самое главное — «на месяц максимум два» — это не про проекты. Это про сказки.
— Ты что, теперь эксперт по бизнесу? — Валера изогнул бровь.
— Эксперт по последствиям, — ответила я. — Я двадцать лет подбираю за вами то, что вы роняете.
— Господи, — мама, устало, как будто я просила у неё всех зубных врачей города разом, — опять ты про старьё. Вспомнила свои детские надувательства. Это всё в прошлом.
— В прошлом — только даты, — сказала я. — А схемы — настоящие.
Семейный совет превратился в качели. Мама вспоминала, как «ради всех» отказалась от нового пальто в девяностых, отец — как «вставая в пять утра» возил нас на кружки, Валера — как ему «в школе все завидовали, из-за чего он стал закрытым и не просил ни у кого». Тётя Лена время от времени била по тормозам: «Это не про пальто и не про будильник. Это про то, что вы залезаете в карман к человеку, у которого в этом кармане только труд и планы». Я сидела, как штурман, и фиксировала курс: «не соглашаться без расчётов».
— Хорошо, — сказал наконец отец. — Пойдём по-другому. Без поручительства. Просто переведи из своих накоплений. Сколько сможешь. Не вредничай. Вложимся все. Это же справедливо. Семья.
— У меня накопления на учёбу и подушку безопасности, — сказала я. — Это моё. Я копила. Я не буду отдать их на проект, который может не выжить.
— Не выжить? — Валера усмехнулся. — Мы — ребята со стержнем. А ты — кассирша у своей же судьбы, всё сидишь и считаешь копейки.
— Я — бухгалтер своей ответственности, — сказала я. — И это неплохо.
— Даша, — мама наклонилась ко мне и взяла за руку. — Если ты нам откажешь — мы… мы не знаем, что будем делать. Я не выдержу.
— Ты выдержишь, — тихо сказала тётя Лена. — Всегда выдерживала.
Валера посмотрел на меня пристально:
— Ладно. Тогда другой вопрос. В контракте на конкурс есть пункт о «реализации неиспользуемых активов участников». Формально участники — мы пятеро, но можно добавить ещё двоих как «членов семьи, поддерживающих проект». Это формальность, никто ничего не заберёт. Просто красивая фраза для комиссии. Подпишешь?
— Нет.
— Ты вредничаешь, — сказала мама. — Тебя не узнаю. Кто тебя так настроил против нас?
— Возможно, тот же человек, что учит детей спрашивать «почему», — сказала я.
Отец резко отодвинул стул:
— Сколько можно обсуждать! Времени нет! Мы просим тебя сделать мелочь, а ты развела политинформацию.
— Это не мелочь, — сказал тётя Лена. — И не политинформация. Это финансовая обязанность и риск.
— Ладно, — Валера встал. — Я сам всё решу. Вы только мешаете. Даша, не приходи потом, когда поймёшь, что могла быть частью чего-то большого. У тебя характер — как у сторожа. Вечно сторожишь своё.
— Сторож — это не ругательство, — ответила я. — У сторожа есть ключи.
Он хотел что-то бросить на прощание — шутку или упрёк, — но мама опередила, едва не выбежав вслед за ним в коридор:
— Валера, подожди. Мы что-нибудь придумаем. Даша просто устала. Она мягкая, она согласится. Я поговорю. — И шепнула уже мне: — Ты просто не понимаешь, что сейчас все решается.
— Понимаю, — сказала я. — Как раз понимаю.
Они ушли в комнату советоваться, я сидела на кухне у окна и смотрела на стройку во дворе. Строители вытягивали по одному кирпичу с паллеты, передавали друг другу, как в детской игре, где нельзя уронить мяч. «Уронить мяч» — у нас, похоже, было семейным спортом.
Сообщение от Игоря пришло как спасательная ракетница: «Я всё ещё на набережной. Если нужен воздух — приезжай». Я написала «Похоже, нужен».
— Куда это ты? — мама возникла из коридора слишком быстро. — Мы ещё не закончили.
— Воздух возьму и вернусь, — сказала я.
— Воздух — это у нас дома, — отец кашлянул с порога. — А там — ветер пустой.
— Там — мои ноги и мои решения, — ответила я.
В подъезде пахло краской — у соседей наконец покрасили перила, про которые они десять лет спорили в чате. На улице было холодно. Игорь ждал у машины. «Ты бледная», — сказал он, — «садись». Мы ехали молча. У воды было пусто, луна на плаву. Я долго смотрела на темные волны и вдруг сказала:
— Кажется, в моей семье «мы» значит «ты». И только когда речь о проблемах — «вы».
— Тогда тебе надо выучить ещё одно слово, — сказал Игорь. — «Я». Оно не про эгоизм, а про границы.
— Я учу им детей, — сказала я. — С собой сложнее.
— Тренируйся, — он улыбнулся. — Я могу быть твоим «учебным щитом». Хочешь — поговорю с твоими родителями как мужик, который рядом. Иногда такие символы работают.
— Не хочу, — сказала я. — Они решат, что это ты меня стравил с семьёй.
Мы ещё долго шли по набережной. Я думала, что, может, впервые в жизни у меня есть взрослый рядом, который не тянет меня в свой проект, не раздаёт мантры про «женщина — клей». Просто молча идёт.
Вернувшись домой, увидела у себя под дверью конверт. Без адресата, без марок, просто белый. Внутри — копия договора на конкурс и листок с моими данными… точнее, с чужой рукой вписанные мои паспортные цифры и подпись, на которую у кого-то ушёл вечер, чтобы похожей сделать. Похожей, но не моей. Я прямо в коридоре присела на корточки. Руки дрожали от злости так, что ключ звякнул о пол.
Я набрала Валеру.
— Ты что это такое принёс ко мне? — спросила.
— Что именно? — его голос был вялым и спокойным. — О, ты уже нашла. Не переживай, это просто черновик для формы, чтобы понять, как будет смотреться. Мы не собирались подавать без тебя. Поняла?
— Уберёшь это у меня из-под двери. Сейчас.
— Утром. Я уже не в городе. Не злись, старуха, не порть себе кожу.
Я повесила трубку и прислонилась к двери затылком. В голове было пусто и очень тихо, как в библиотеке перед закрытием. Я поняла, что кульминация ещё не наступила. Она впереди. И что завтра меня ждёт новый раунд — не кухонный, а бумажный.
В воскресенье утром я пошла к родителям с конвертом. Не отчитываться — фиксировать факты. На лестнице встретила ту самую соседку-«комендантшу». Она поправила платок:
— Слышала, брат твой — молодец. Его проект в городе обсуждают.
— Обсуждают, — сказала я. — И подделки подписей тоже обсуждать будут, если надо.
Она странно на меня посмотрела:
— Не обижайся на маму. Она для вас обоих. Просто у одного язык подвешен лучше.
Я не стала отвечать. Открыла дверь ключом, потому что мой у родителей был всегда «на всякий». На кухне — мама и Валера. На столе — принтер. Рядом — стопка бумаг. Я поняла, что мой «черновик» был не единственным.
— Мы хотели как лучше, — сказала мама. — Ты же понимаешь.
— Я понимаю, — сказала я. — Что вы перестали спрашивать раньше, чем начали делать.
— Это временно, — сказал Валера. — Всё под контролем. Не кипятись.
— Сейчас мы поедем в отделение и напишем заявление о попытке подделки подписи, — сказала я. — И да, я забираю ключ от бабушкиной квартиры у тебя. Это не «офис», это жилплощадь. И вопрос ещё не решён. Я тоже наследница. И очередь моя.
— Пугаешь родных? — отец вышел из комнаты, застёгивая рубашку. — Преступить порог полиции ради бумажек? Ты хочешь войну?
— Я хочу границы, — сказала я. — И бумажки тут закон.
Валера смотрел так, как смотрят продавцы на клиента, который «не наш»: прикидывают, какой скидкой заманить и стоит ли вообще.
— Слушай, — сказал он наконец, — ты ведёшь себя как училка на субботнике: «после меня хоть травой не расти». Но всё равно растёт. Работает мой проект — значит, всем будет лучше. Расслабься.
— Я не работаю на твою расслабленность, — сказала я. — И да, я напишу заявление.
— Напишешь — и отрежешь всё, — мама чуть не сорвалась на крик. — Семью. Нас. Себя. Хоть понимаешь?
Я посмотрела на часы. Через двадцать минут у меня встреча с десятиклассниками — подготовка к олимпиаде по обществознанию. У меня в голове была «социальная ответственность и личные права». На кухне слышался шум принтера: он проглатывал очередной лист. В этой звуковой дорожке чего-то не хватало — щелчка, который бы сказал: хватит. Я поняла, что этот щелчок мне придётся сделать самой.
Мамин сын