«Сегодня я понимаю»
Виктория открыла дверь своей квартиры, и первое, что её поразило — запах. Не квартирный запах, где они живут уже два года вместе с Сергеем, а чужой, навязчивый запах чужих решений. На кухне, без спроса, стояла свекровь Надежда Сергеевна, перебирая в холодильнике содержимое так, будто это была её собственная кладовая.
— Боже, что это за беспорядок! — вскрикнула свекровь, не поворачивая головы. — Виктория, ты же знаешь, как надо хранить продукты правильно? Молоко не ставят на полку с овощами! Это самые азы!
Виктория зажала ключи в кулаке. Её руки затряслись — не от гнева, а от растущего осознания того, что это уже шестой раз за месяц. Шестой раз, когда она приходит в свой дом и находит его переустроенным по меркам свекрови.
— Надежда Сергеевна, я вас не звала в гости, — произнесла Виктория, спокойнее, чем ощущала себя. — Я не помню, чтобы я оставляла вам ключи.
— Сергей дал! — резко ответила свекровь, наконец обернувшись. Её острое лицо с тонкими губами было сжато в выражение неколебимой уверенности в собственной правоте. — Он позвонил, сказал, что ты опять не купила качественные сливочки. Я не могу сидеть дома, когда мой сын питается как беженец. Тем более ты работаешь весь день, ничего путного не готовишь. Я помогаю вам.
«Помогает», — повторила про себя Виктория, смотря на переставленную посуду в шкафу, на перевернутые матрёшки её бабушки, которые стояли на полке, на новую скатерть, которая, видимо, была куплена с целью полностью переделать их столовую. Помощь, которая больше всего напоминала оккупацию.
Виктория села на кухонный стул, чувствуя, как внутри неё что-то щёлкает. Не в гневе, а в осознании того, что Сергей позвонил своей матери и пожаловался на её, Виктории, кулинарные способности, вместо того чтобы просто попросить её купить хороший сливочный сыр. Вместо того чтобы поговорить с ней, как с человеком, как с женой.
— Когда я выходила замуж, — начала свекровь, демонстративно складывая банку с компотом в совершенно другое место, — я не имела никакого своего пространства в доме. Свекровь моего мужа буквально жила с нами в комнате на десять квадратов. Я не жаловалась. Я готовила, стирала, рожала детей одного за другим. Я была нужна. А ты? Ты гуляешь на работе, как туристка, приходишь в чужой дом…
— В мой дом, — мягко перебила её Виктория.
— В наш дом, — жёстко поправила свекровь. — Потому что это дом моего сына. Его имущество. Его деньги пошли на ипотеку.
Вот оно. Вот было высказано то, что висело в воздухе все эти два года. Виктория молчала, работая полный день в издательстве, отдавая свою зарплату на общие нужды, помогая с платежами, и всё это время её положение в этом доме было условным, временным, как гостя, которого терпят.
— Мне нужно отдохнуть, — произнесла Виктория, встав. — Я устала.
— От чего ты устала? — свекровь вскинула брови. — Ты же работаешь в офисе, в кресле сидишь. Вот я устаю. Я приезжаю сюда, наводю порядок, готовлю человеку ужин, и её величеству кажется, что она устала.
Виктория прошла в спальню и закрыла дверь. Не с грохотом, не с хлопком, тихо, что было в данном случае гораздо острее, чем крик. Она легла на кровать, и в её голове, как перелистывающиеся страницы, промелькнули последние два года. Свекровь, говорящая её подругам при Виктории, что та слишком худая и не сможет рожать. Свекровь, которая приходила в квартиру без спроса, чтобы «проверить уборку». Свекровь, которая однажды переставила всю мебель в гостиной, потому что она, по её мнению, была расставлена неправильно. Свекровь, которая звонила Сергею трижды в день и каждый раз говорила, что в доме беспорядок.
И Сергей. Её муж, который каждый раз, когда невестка возражала что-то, заступался за мать словами: «Ну, мама же хочет как лучше». Сергей, который когда-то при свидании говорил ей, что она королева, а теперь молчал, когда его мать называла её бесполезной.
Когда Сергей вернулся с работы, Виктория уже знала, что произойдёт. Он откроет дверь, облизнёт губы, принюхаясь к запахам, исходящих из кухни, и скажет маме спасибо за ужин. А потом он посмотрит на Викторию с укором, как будто это она ответственна за то, что раньше он ел хуже.
Это произошло ровно так, как она ожидала.
— Мам, это восхитительно! — услышала она его голос. — Виктория, почему ты никогда не готовишь такое?
В этот момент внутри неё что-то сломалось. Но не сломалось в смысле разрушения. Сломалось в смысле переделки. Щёлкнуло, как замок, который открывается неправильным ключом и перестаёт работать. Она встала, вышла на кухню и увидела, как Надежда Сергеевна уже подаёт сыну тарелку, гладит его по голове, а Сергей, её муж, её мужчина, её партнёр, сидит как мальчик, ожидая следующего поглаживания.
— Сергей, нам нужно поговорить, — сказала Виктория тихо.
— Опять? — вздохнул он, даже не поднимая глаз от тарелки. — Виктория, пожалуйста. Мама просто помогает нам. Ты видишь же, как здесь чисто, как здесь пахнет, как здесь готовят нормально?
— Видишь ли, это не её дом, — произнесла Виктория, и её голос был спокойным, ледяным.
— Это мой дом, — вступила свекровь. — Это дом моего сына!
— Нет, — ответила Виктория, глядя прямо на Надежду Сергеевну. — Это наш дом. Дом моего мужа и моя. И тебе здесь больше нечего делать.
Тишина. Сергей замер с вилкой на полу, как чуть не упавший предмет. Надежда Сергеевна побледнела, потом покраснела, потом побледнела снова.
— Как ты смеешь! После всего, что я для вас сделала! Я не разрешаю…
— Ты ничего не разрешаешь, — спокойно перебила её Виктория. — Это не твоя квартира. Ты можешь приходить в гости, когда её приглашают. Сегодня я тебя не приглашала. Я прошу тебя уйти.
— Сергей! — воскликнула свекровь, обращаясь к сыну. — Ты слышишь, что она мне говорит?
Сергей сидел, не двигаясь. Его лицо показывало, что он не готов к этому разговору, что он привык откладывать сложные ситуации на завтра, на послезавтра, на вечность.
— Если Надежда Сергеевна уходит прямо сейчас, то я остаюсь, — объявила Виктория. — Если она остаётся, то я собираю вещи и уезжаю. В квартиру к своим родителям. И я не знаю, когда я вернусь.
Она говорила совершенно спокойно, но каждое слово падало, как булыжник в колодец. Она не кричала. Она не плакала. Она просто фактически заявляла об условиях. И это было хуже, чем истерика.
Сергей, наконец, посмотрел на неё. В его глазах мелькнуло что-то вроде испуга. Первый раз за два года он, похоже, осознал, что это не является данностью. Что его жена может уйти. Что всё это может просто закончиться.
— Сергей, я не могу, — начала свекровь.
— Мам, может, нам всё-таки нужно…
— Нет нужно, — перебила Виктория. — Или сейчас, или прощайте.
Надежда Сергеевна встала. Её лицо было перекошено от гнева и унижения. Она схватила свою сумку, зашипела на Викторию что-то относительно неблагодарности и неуважения, и направилась к двери. Но перед тем как выйти, она обернулась к сыну.
— Сергей, если ты позволишь этой женщине переговорить со мной таким образом, то ты предатель. Я этого не забуду.
Дверь захлопнулась. Виктория с Сергеем остались одни. Он сидел всё ещё с вилкой в руке, смотря в пустоту.
— Ты её вогнал, — сказал он наконец.
— Нет, — ответила Виктория, садясь напротив него. — Я защитила то, что мне принадлежит. Этот дом. Мою жизнь. Нашу жизнь. Тебе нужно выбрать, Сергей. Либо ты живёшь со своей матерью, либо со своей женой. Но оба варианта одновременно — невозможно.
— Ты раньше этого не говорила.
— Я попробовала. Много раз. Я задыхалась. Я пыталась адаптироваться, быть понимающей, быть благодарной. Но благодарности недостаточно. Мне нужно уважение. В своём собственном доме. От своего собственного мужа.
Сергей отложил вилку. Ужин вдруг перестал выглядеть аппетитным. Это была просто еда, приготовленная чужими руками, политая горечью унизительной зависимости от матери.
— Если я позвоню маме и скажу, что ей не нужно больше приходить без спроса, она обидится. Она скажет, что я предатель.
— Да, скажет, — согласилась Виктория. — Это будет больно. Это будет неудобно. Это будет неприятно. Но это будет правильно.
Он смотрел на неё долго. На этой женщину, которую он когда-то выбрал, кажется, совсем случайно, в какой-то развеселённой компании, не думая о том, что её выбор — это выбор между ней и матерью. Что любовь к ней потребует от него взросления, отделения, боли.
— Я позвоню ей, — сказал он тихо. — Завтра. Я позвоню.
Виктория кивнула. Это был первый шаг. Может быть, самый трудный. Потому что завтра Надежда Сергеевна будет бешеной, унижённой, и она будет пытаться убедить сына, что его жена — это злая ведьма, что его жена — это враг, что его жена — это всё плохое, что произошло с ним. И ему нужно будет выстоять. Выстоять, слушая голос, который слышал с младенчества, и верить голосу жены, которую он любит.
Через месяц Надежда Сергеевна действительно пыталась прийти в квартиру. Сергей встал с дивана и открыл дверь сам, перекрыв ей проход.
— Привет, мам. Рад тебя видеть. Но сегодня мне нужно провести день с Викторией. Может быть, в выходные мы придём к тебе в гости?
Видимо, потому что это было неожиданно, потому что её сын впервые за все эти годы не пустил её в дом, потому что она услышала в его голосе твёрдость, которой там раньше не было, Надежда Сергеевна замолчала. Помолчала долго. И потом её лицо поменялось. Не потому что она поняла. Не потому что вдруг захотела уважать границы своей невестки. А просто потому что она, наконец, осознала, что борьба проиграна. Что её власть над сыном закончилась.
— Хорошо, — сказала она. — В выходные.
За спиной Сергея, невидимая для свекрови, но присутствующая в каждом его слове, стояла Виктория. Не с палкой или оружием, а с твёрдостью той, кто наконец-то любит себя достаточно, чтобы установить границы. Достаточно, чтобы сказать «нет». Достаточно, чтобы рисковать.
Когда Сергей закрыл дверь, он повернулся к Виктории и улыбнулся. Впервые за давно, это была не виноватая улыбка, не умиротворяющая улыбка, не маска. Это была улыбка человека, который только что сделал важный выбор.
— Я люблю тебя, — сказал он.
Виктория подошла к нему и поцеловала его. Простой, тихий поцелуй, как клятва, что они теперь — единое целое. Что в их доме уже нет места для третьей, четвёртой, пятой воли. Есть только они двое. Муж и жена. Партнёры, а не жертва и охотник.
То, что произойдёт дальше, будет непросто. Надежда Сергеевна будет звонить, плакать, манипулировать. Она будет говорить, что внучка, которую они хотят завести, должна знать, как правильно готовить борщ, как правильно вешать полотенца, как правильно жить. Но это уже будет другой разговор. Разговор между взрослыми людьми, которые знают свою цену и не позволяют кому-либо её кредитовать.
Виктория открыла холодильник и посмотрела на его содержимое. На молоко на правильной полке. На овощи в ящике. На полный порядок, который она создала сама, потому что это её выбор, её дом, её жизнь. И это был не просто холодильник. Это был символ свободы.
Любовь в одни ворота